Нравственное единение в Начальном Векторе - это не единение на митингах, осуществляется оно не на парадах под едиными знаменами, оно выражается не в партийных скандированиях или раскачиваниях с пивными кружками в руках. Оно, в частности, в том, когда все знают, что обижать маленьких нехорошо, что убивать за форму носа совсем уж плохо, что радоваться тому, что тебе достанется дом и хозяйство выселенного в Сибирь соседа грешно, что ксенофобия есть пережиток каменного века. Нелегок путь от "Rulle", от "uberalles", от "сплотила навеки" до единого человечества, живущего в отдельных квартирах.
Нравственное воссоединение совершится в свое назначенное время. Вопреки вульгарным мнениям, каждый новый век нравственно совершенствует человечество. Мыслимо ли было ожидать извинений от монгольских ханов или от вождей крестоносцев за совершенные ими разорения? А в двадцатом веке две нации уже повинились за преступления против человечности, хотя третья, тоже очень греховная, уже не успела всемирно покаяться, а век уже прошел. Может, в новом тысячелетии?
Культура и наиболее действенная ее ипостась - литература! Здесь эффективнее всего действует Время. Но как сложны пространственные связи! В той части населенной земли, где литература отказывалась от всемирного блага, добытого ценой слезы ребенка, во все века кровь детей и взрослых лилась ручьями. Разрушали не только чужое, но и свое. Однако, все больше чужое. Тому множество свидетельств. Например, Александр Грибоедов, посетивший Крым в июне 1825 года и пробывший на полуострове по сентябрь, пишет после посещения Феодосии и Старого Крыма в своем письме Бегичеву от 12-го сентября, пораженный мародерством российских властей: "...явились мы, всеобщие наследники, и с нами дух разрушения. Ни одного здания не уцелело, ни одного участка древнего города не взрытого, не перекопанного".
А о том, каким прекрасным городом был Солхат - Старый Крым, есть запись в "Истории государства Российского" самого Карамзина, который делиться впечатлением от посещения этого старинного города и сообщает о заслуживающих удивления путешественников прекрасных дворцах, мечетях, медресе, караван-сараях. И везде мрамор, бирюза, золото. Всадник едва может на хорошем коне, пишет Карамзин, объехать в половину дня все улицы этого великого и пространного города. Нынче нет и следов от тех великолепных строений, о которых рассказывал великий российский историк.
Куда все исчезло, ведь камень не дерево, мраморные плиты не могли сгореть? А все в Петербург увезли, дворцы знаменитые из мрамора наших крымских дворцов и школ выстроены. О том и архивные документы сообщают...
Александр Грибоедов с горечью завершает свое письмо: " Что ж. Сами указываем будущим народам, которые после нас придут, когда исчезнет русское племя, как им поступать с бренными остатками нашего бытия...".
Господи, прими молитву раба твоего, чье государство уничтожила Россия, чьи города испоганила, разрушила до фундаментов дворцы и храмы, школы и караван-сараи, чьи кладбища сравняла с землей, а камни надгробные вывезла в свои столицы для строительства своих дворцов! Господи, не приведи к разрушению российских дворцов и храмов, кладбищ ее, не допусти осквернения созданного руками человека, созданного трудом многих поколений! Сохрани во всей их красоте древние города сей земли, ибо нет греха на строителях их кроме греха легковерия!
Мы же для восстановления своих зданий добудем новый мрамор, новую бирюзу, новое - лучшее! - золото.
Глава 25
Год прожили Тимофей Иванович и Антонина Васильевна вместе со своей тетушкой Валентиной Степановной в приволжском поселке. Валентина Степановна, то есть Хатидже-оджапче, непрестанно думала о своих дочерях, не знала, живы ли они, сумеет ли она их найти. Своим названным родственникам разговорами о своем самом главном она старалась не докучать, но именно в ее сдержанности ощущалась та безмерная боль, которую женщина испытывает. Временами сам хозяин начинал разговор о путях поиска девочек. Прежде всего надо было узнать, в какой из традиционных регионов насильственного выселения отправлены крымские татары. Решено было, что Антонина Васильевна поедет в Крым, в Симферополь и разузнает, не получали русские соседи высланных татар писем от своих бывших друзей и знакомых. Ехать по этому делу самой Хатидже было нельзя, разъезжать с расспросами о репрессированных татарах в эту пору мужчине, пусть и не молодому, также было небезопасно, тем более, что имел он не вполне надежное положение. Женщина же, да закутанная в платки, да с торбой за плечами была типична для тех лет и не привлекала внимания своими разговорами о пропавших родственниках или друзьях. Через какое-то время на огурцах, которыми "тетя Валя" торговала в городе, были заработаны необходимые деньги, и Антонина Васильевна отправилась в путь.
Вернулась она через три дня и поездка оказалась полезной. Перво-наперво отправилась Антонина Васильевна в Симферополе в дом, где проживала до отъезда в деревню бабушка с внуком Дияном, и который они, заперев двери, оставили на попечение соседей. Соседи узнали тетю Тину, но утешить ее вестью о бабушке с внуком не могли - писем от них не получали. В доме, где когда-то нашли приют супруги из Мелитополя, поселили какого-то однорукого капитана с семьей. Бывший офицер безбожно пил, лупасил уцелевшей рукой замученную жену и двух дочерей, и называл всех соседей по двору не иначе, как предателями, пособниками немецких оккупантов. Жена его тоже проходила по двору ни с кем не здороваясь. Жила эта семья до войны где-то в казармах на земле Белоруссии, и в обмен на потерянную на войне руку капитану дали жилье в Крыму. Но он считал себя обделенным, потому как на его семью из четырех человек дали "татарскую развалюху". Надо сказать, что соседи боялись капитана, боялись его угроз "всех вместе с татарами выслать" - люди думали, что они и впрямь все виноваты перед советской властью за то, что жили два с половиной года в оккупации, "при немцах".
- Капитан распродал все бабушкины книги, - шепотом говорили они Антонине Васильевне. - На самогон променивал.
Горько было Антонине Васильевне все это слышать, но еще горше было думать, что если нет от бабушки писем, то лихо приходиться старушке, да и живы ли они...
Соседи смогли помочь только сообщением, что другие получают письма от татар, что все письма приходят из Узбекистана. Антонина Васильевна пошла в тот район, откуда выселили Хатидже с дочками, и порасспросив жителей нескольких дворов пришла к однозначному выводу, что всех татар выслали в Узбекистан. Огорчало то обстоятельство, что письма шли из разных областей этой азиатской республики - то ли развезли эшелоны в разные места, то ли люди потом успели разъехаться. Настойчивой женщине хотелось точнее узнать, из каких мест отправлены были письма, но оказалось, что все получатели писем, опасаясь обвинений со стороны властей в поддерживании связей с врагами советской Родины, уничтожили конверты с адресами. Только и удалось записать Антонине Васильевне несколько названий городов далекого и незнакомого Узбекистана, запомнившиеся адресатам, да и за точность этих кое-как запомнившихся названий никто не отвечал. Во всяком случае, было ясно, что дочери Хатидже попали не на Урал и не в Сибирь, а в Среднюю Азию.
От имени Антонины Васильевны в НКВД Узбекистана Тимофей Иванович написал запрос о местонахождении высланных из Крыма девочек - далее сообщались имена, фамилия, прежнее местожительство. Мотивировалась просьба тем, что "это дочери моей подруги детства". В пришедшем через два месяца ответе в двух строчках сообщалось, что сведений о переселении в Узбекистан населения из какого-либо региона не имеется - подпись неразборчива.
Тимофей Иванович написал письмо в Ташкент своему двоюродному брату, который в двадцатых годах бежал из Самарской губернии в Узбекистан. Брат работал на тракторном заводе и в ответном письме сообщил, что у них на заводе работают крымские татары. Если будут подробные сведения о девочках, - где они жили, откуда их выслали, то можно будет начать поиски. Это был хороший шанс, и в Ташкент тотчас же было сообщены имена девочек, имена их родителей и других родственников, а также полученная в Симферополе информация о предполагаемом названии мест, где могли оказаться ехавшие в их эшелоне люди.
Между тем наступила осень. Обитатели маленького домика на окраине города собрали урожай картошки и лука, тыква в этот год поспела хорошая, крупная. На зиму еды должно было хватить, да еще двух кабанчиков взялись откармливать на продажу. Хатидже купила шерсть, напряла нить и стала вязать носки - тоже на продажу. Весной, по всей видимости, придется ехать в Узбекистан.
Брат, который принял близко к сердцу несчастье потерявшей детей женщины, вскоре сообщил названия городов, где предположительно могли находиться девочки. Среди этих городов был и Коканд, но были и Бегават, и Андижан, и Наманган... Крымчане, работавшие на тракторном заводе, предпринимали отчаянные усилия, но следы девочек отыскать не удавалось. Была сочинена легенда, что поиски ведут русские родственники оставшихся сиротами девочек. На имя Тимофея Ивановича пришли письма от двух-трех старых знакомых Хатидже, в том числе и от тех, кто был в том самом эшелоне. Но никому не было известно местонахождение ее дочерей. Одна из корреспонденток сообщала, что девочек взяла к себе женщина по имени Селиме. По этому имени пробовали отыскать девочек те, кто оказался причастен к поискам. Но никто из ехавших в том эшелоне не знал, что Селиме уехала на шахты в Майли-сай, поэтому ее исчезновение вместе с детьми заставляло думать о самом худшем...
