Одно из повествований бабушки ввергло присутствующих в суеверный страх:
- В пещерах над Бахчисараем с давних времен обосновался старый Эвлия Хаджи, забытый всеми еще в николаевские времена. Десятилетия сменялись десятилетиями, пришли большевики, согнали людей в колхозы, замелькали в небе самолеты, пришли германцы, чтобы вскоре исчезнуть – все видел и обо всем знал Эвлия, ибо был дан ему от Аллаха дар всеведения. Когда выслали народ, восплакал Эвлия, но была ему весть с небес, что минуют черные дни, и восстановят сыны Крыма свою жизнь на родном Полуострове. Ему же велено было оставаться в своей пещере и, когда призовут его на небеса, свидетельствовать перед лицом Аллаха о деяниях людей.
И стало ведомо Эвлия, что гибнут здесь в Крыму сыны его народа. То были мужчины, офицеры и солдаты, вопреки запрету властей приехавшие после демобилизации с фронтов на Родину. Этих воинов, четыре года сражавшихся с фашистскими полчищами, крымское НКВД отлавливало и расстреливало в оврагах Красного Совхоза. Не дано было старому Эвлия спасти их, но читал он по каждому заупокойную молитву:
- Кульхуваллаху эхад Аллахус самед …
Однажды ночью пробудился Эвлия и вышел под звездное небо. Глянул наверх и обмер, многовидевший. Летели по небу мертвецы, кто в саване, а кто и без, летели, немые ночные журавли, высоко, под самыми облаками, но были они хорошо видны в свете восходящей луны. И зазвучал в голове у святого Хаджи голос:
- Умершие в изгнанье сыны и дочери Крыма, прободав пласты чужой земли, собираются в черные станы и летят ночами туда, где находятся их родовые кладбища. Ибо умерли они на чужбине, и не осталось никого рядом, кто прочел бы над их могилой «Кульхуваллаху». Не надо тебе видеть мертвые лица, прилетевших на Родину, земля крымская примет тела в свои тайные лона. Но имена их запоминай. Пока не прочтешь по каждому из погибших заупокойную молитву, не успокоятся души их.
Немедленно начал читать Эвлия Хаджи священные строки из Куран-и-Керима, но летели по ночному небу тысячи и тысячи мертвецов, не успевал святой отшельник отдать возложенный на него долг мертвым своим сородичам. Поэтому бродили неприкаянные души по земле, с которой изгнали их и послали на мучительную смерть в далекую Азию. Бродили, невидимые для глаза людского, слышимые только чуткими кошками. Но если приводилось живому человеку наступить на след неприкаянного духа, посетившего ночью отчий дом, то заболевал человек, - то ли саркома точила кость, то ли в печени поселялся червь. За такие страшные деяния по закону мертвых спросу нет…
И читал, читал «Кульхуваллаху» Эвлия Хаджи, но список ниспосланных ему имен не сокращался.
Когда бабушка закончила свой страшный рассказ. Надолго воцарилось молчание. Потом Хатидже произнесла:
- Аллуху векбер! Дед мой рассказывал, что когда шло крымское войско на войну наказывать предателей или помогать соседям, то везли вслед за боевыми отрядами обозы с солью. Этой солью засыпали тела убитых воинов и так доставляли их назад, чтобы предать родной крымской земле. Таков наш древний обычай.
И опять все надолго замолчали, думая каждый о своем.
Тимофей Иванович вернулся уже на третий день к вечеру. Хатидже увидела его в окно идущего по двору молча, но улыбка во все лицо и радостно блестевшие глаза были более чем красноречивы.
- Девочки живы и здоровы, они в колхозе под Кокандом! - сообщил он, едва переступив порог.
Хатидже встала, сделала было шаг навстречу и потеряла сознание, так что Тимофей Иванович едва успел схватить падающую женщину.
... В темные зимние вечера Исмат регулярно встречал Айше у тропинки, когда она шла с работы домой. Молодой человек и девушка очень подружились, несмотря на разный жизненный опыт и разное воспитание они находили общие темы для разговоров. Исмат, прошедший армейский опыт, достаточно хорошо говорил по-русски, он красочно мог рассказывать о двух годах войны, об отступлении, о зиме, проведенной в окопах, о наступлении наших войск, о своем ранении, о госпитале. Оказалось, что молодой узбек имеет две медали, полученные за храбрость и смекалку в боевых действиях. И когда он по просьбе Айше пересказывал военные эпизоды, в которых пришлось участвовать, девушка ощущала странную гордость за своего нового друга. Они так много времени проводили вместе, что Сафие начала ревновать и как-то сказала сестре, уж не собирается ли та выходить замуж за Исмата.
- Не знаю, не думала об этом, - несколько помолчав ответила Айше, и добавила: - Во всяком случае, нам надо найти маму.
То, что Исмат любит девушку не было никакого сомнения. Айше же, для которой ежедневное общение с молодым мужчиной стало привычной потребностью, боялась думать о своих чувствах и отгоняла эти мысли, оправдывая сама себя тем, что главная их с сестрой цель - найти маму.
Байбоча тоже не на шутку влюбился. Внешне он стал даже спокойней, но внутри его жгли две страсти: желание иметь девушку подчиненной себе и ненависть к Исмату, в котором он видел счастливого соперника. Он стал приезжать в кишлак каждый "базарный день", как принято было называть воскресенье, в надежде издали увидеть предмет своих вожделений. Отец понял состояние сына и был бы рад иметь Айше невесткой, но понимал старый раис, что его балбесу завоевать сердце девушки будет нелегко. И уже подумывал председатель, не знающий, впрочем, о нападении сыночка на девушку, как привлечь ее к своему дому. Арсенал мероприятий, могущих оказаться весьма действенными, был не мал. Нужно было пригласить Айше с сестрой в гости, велеть своим домашним привечать девочек, непременно и младшую, лаской и маленькими гостинцами. Можно было устроить встречу с "вдруг приехавшим из города" непутевым сыном, предварительно научив его правильному поведению с гостьей - никакого напора, больше общаться с младшей сестренкой, стараться понравиться девочке. Конечно, намного проще было бы женить сына традиционным способом на узбекской девушке, когда договор заключают отцы, а лицо жены муж видит впервые уже после свадьбы. Но наблюдая в течение нескольких месяцев умную и воспитанную девушку, хоть и других, но мусульманских кровей, раис желал влить новую свежую струю в традиционный строй и быт своей семьи.
Однажды увидев Исмата, встречающего Айше, возвращающуюся из конторы домой, раис понял, что шансов у его балбеса практически нет никаких.
...Зима в тот год пришла поздно, но была морозная, выпало много снега. Исмат по просьбе Айше привез из Коканда печку в виде жестяного ящика с дверцей, которую общими силами установили в комнате девочек, не привыкших сидеть в холодные дни под одеялами. Такая же печка была в колхозной конторе, и топили ее гуза-паей и дровами. С удивлением наблюдали девочки зимний быт народа, с которым им привелось жить. В морозные дни и мужчины, и женщины, и дети перебегали по протоптанным в глубоком снегу тропинкам из дома в дом в резиновых калошах на босу ногу, а иногда бежали по снегу и вовсе босиком. В то же время Айше не слышала разговоров о простудных заболеваниях. Пробежавшись босиком по морозцу аборигены запрыгивали под одеяло, накинутое на столик, под которым стояла жаровня с пышущими жаром углями, и вся остуда исчезала без последствий. На обычную бязевую одежду здесь зимой одевали стеганные ватные халаты-чапаны, причем по фасону женские и мужские чапаны отличались в основном формой ворота - мужские чапаны просто запахивались и ворот у них был открыт. У зажиточных людей чапаны были из цветной в полоску ткани, большинство же носило обычные, из черной или серой бязи. Интересно, что мужчины часто носили ватные чапаны и в летнюю жару, что только профанам казалось абсурдным - под надетым на голый торс ватным чапаном сохранялась известная постоянная температура тела, в то время, как температура воздуха переходила за сорокаградусную отметку.
Уже в марте зазеленела травка, набухли почки на деревьях и вскоре зацвели, до появления листочков, абрикосовые деревья. Это была совершенно очаровательная пора, когда огромные, с темной бугристой корой деревья урюка оказались окутанными бело-розовыми душистыми облаками, в которых роились проснувшиеся пчелы и шмели. Чуть позже появились красно-фиолетовые цветы на тоже безлистных ветках персиковых деревьев, которые в отличие от урючин никогда не вырастают большими, сохраняя девическую стройность стана и лебяжью гибкость ветвей до самой своей гибели - ничто не вечно... Затем зацвели, предварительно одевшись ярко-зеленой листвой, яблони, тоже порой огромные, зацвела вишня. Но когда покрылись невзрачными мелкими желтыми цветами белесые ветки джиды, из породы маслин, все весенние запахи оказались подавленными пряным и в то же время нежным их ароматом, который кружил голову и будил необычайные мысли и чувства...
Тихим вечером Айше и Исмат сидели на скамейке перед домиком, которую соорудил молодой хозяин по просьбе девушки. Под чувственное воркование горлиц, перемежающееся с гулкими гуканиями удодов, молодой мужчина читал подруге стихи Бабура и Навои:
