Он улыбался одними глазами. Кате, напротив, было не до улыбок — она держалась за вилку как утопающий за соломинку. Отец хмуро смотрел на нее.
— Ну, дочка, может, сама объяснишь отцу, что происходит? Ты в этом доме в качестве кого будешь?
На Шатрова отец не смотрел. Тот оказался как бы ни при чем.
Катя закусила губу. Что ж, она сама виновата — давно надо было все рассказать родителям. Теперь поди-ка объясни отцу, что черное, а что белое!
— Папа, не кипятись. Марат хочет, чтобы мы жили вместе, и…
— В качестве кого, я спрашиваю? Гувернанткой?! Дожили мы с матерью — наша дочь ходит с рук на руки, как…
— Папа!
— Что «папа»? Почему он не женится на тебе? Почему? Что значит «жить вместе»? Как с Пашкиным? С той только разницей, что вдобавок ко всему тебе придется нянчить чужих детей?
— Иван Петрович, — попытался возразить Марат, но Катя его остановила:
— Марат, оставь нас одних, пожалуйста. Нам с отцом нужно поговорить.
Чуть поколебавшись, Марат все же поднялся и вышел.
— Я одного не понимаю, Катерина, — взвился отец, едва за Шатровым закрылась дверь. — Ты у меня что, в поле обсевок? Почему ты не можешь как люди: чтоб свадьба, чтоб дети свои, мои родные внуки? Почему у тебя все как-то по-дурацки?
— Папа, чем тебе не нравится Марат?
— Да всем он мне нравится. Он-то как раз молодец. Он ничего не теряет. Если ты не понравишься ему или его детям, он выставит тебя за дверь, ты и очухаться не успеешь.
— Ты все заранее решил, правда, папа?
— Да нет же, нет, Катерина! Просто я пожил и знаю, что так оно и бывает. К тому же у него двое детей!
— Один.
— Что? Я же не слепой: девочка и мальчик. Он весь обед с него глаз не сводил.
— Мальчик не его.
— А чей же?
— Мой.
Катя отвернулась от отца, чтобы не видеть, как станет меняться его лицо. Сейчас он побледнеет, часто-часто заморгает и станет смотреть на нее жалко, как обманутая собака.
Этот отцовский взгляд всегда пробирал ее до печенок. Жалость парализовывала все нутро, и голосовые связки отказывались функционировать.
Прошло, кажется, несколько минут, прежде чем Катя услышала голос отца. Его вопрос невольно вызвал улыбку.
— Где ты его взяла?
— Родила.
Отец продолжал вопросительно и жалко смотреть на нее.
— Я родила его три года назад. Мне сказали, что ребенок умер. Но ему сделали операцию, и он выжил. Меня не нашли, потому что я рожала в соседней области и сразу же уехала.
— Кто отец? — перебил Иван Петрович, вглядываясь в дочкино лицо.
— Юнин. Помнишь его?
— Слава Богу, не Пашкин твой.
Отец достал сигарету и стал постукивать ею о край стола.
Катя замолчала. Не было никакого желания рассказывать всю историю сначала. В конце концов, это ее жизнь и ее дела. Кому было до нее дело тогда, четыре года назад? Никому. Если она разбередит сейчас муравейник своей прошедшей жизни — будет только хуже. Отцу тоже достанется на орехи. Разве он был ей опорой и поддержкой последние годы? Разве могла она положиться на него? Нет, не могла.
Но отец, похоже, не собирался ни о чем расспрашивать ее. Катина новость так шибанула его, что он потерял на какое-то время дар речи. Не глядя на дочь, Иван Петрович поднялся из-за стола. Вышел в прихожую, надел шапку.
Сразу же подчеркнуто ссутулилась его некогда прямая спина, плечи опустились. Отец тихо вышел на крыльцо и побрел через двор к сторожке.
Катя знала, что разговор не закончен. Отцу нужно время, чтобы усвоить свалившуюся на него информацию. А потом нужно будет все спокойно обсудить.
Когда через полчаса Катя вошла в сторожку, отец все еще сидел у стола, не раздевшись: в шапке, тулупе и валенках.
Катя взяла табуретку и села напротив него.
— Пап, — погладила она бугристую ладонь отца, — как ты?
— Ничего, ничего, дочка. Все нормально. Зря ты нам с матерью тогда ничего не сказала. Что ж мы — деспоты какие, что ли?
— Я не поэтому, пап.
— Ну, вот что я тебе скажу, Катька. Не знаю — послушаешь ты меня или нет. До сих пор ты меня не больно-то слушала. Но теперь ты не одна. Ты о сыне думать должна. Не годится его, как кутенка, из дома в дом таскать. Понимаешь? У него свой дом есть — наша квартира. Я ему свою комнату отдам. Приходи и живи.
— Папа… Я, кажется, люблю Марата.
Катя сама удивилась тому, что сказала. Но тут же поняла, что это правда.
Катя сняла с отца шапку и положила на стол.
— Любишь? Люби. Кто же тебе не дает. А ребенка не тормоши, пока не определишься. Ты этого Марата сколько знаешь? Месяц? Два? То-то же. Эти новые русские… я и в глаза ему скажу: не доверяю я им. Деньги — вот их бог. Деньги, а не человек.
— Марат не такой.
— Вот когда убедишься, что не такой, — тогда и сходитесь. Ведь не убежит он от тебя, если любит?
— Я думаю, как лучше для Шурика… Ему у Марата будет хорошо. Там для ребенка все условия.
— «Условия»! — передразнил отец. — Ты что городишь такое? Ни привычек этого Марата не знаешь, ни манер, а туда же: условия. Ребенок твой к тебе еще не привык, бабку родную с дедом не знает, а ты ему уже отчима приготовила! «Условия»!
— Хочешь откровенно, пап?
— Валяй.
— Честно говоря, пап, мне последнее время стало неуютно у нас дома. И ты знаешь почему.
Отец засопел, завозил ладонью по столу:
— Знаю.
— А ты хочешь, чтобы я ребенка…
— Так… — Отец шмыгнул носом, развязал и снова завязал шнурок на шапке. — Катька, ты меня знаешь. Если я сказал, то…
— Пап, не надо, — поморщилась Катя.
— Не веришь… Я тебе скажу так: привезешь внука домой — пить бросаю! В рот не возьму.
Катя внимательно посмотрела на отца.
— Для тебя это так важно, пап?
Отец молча кивнул. Давно дочь не видела его таким… неравнодушным. Ей казалось, что отца уже перестало волновать все вокруг — дети, внуки, жена. Неужели это не так? Возможно, для него не все потеряно? Она покинула сторожку со сложным чувством. И буквально от порога увидела Марата с детьми: он вез их на сцепленных паровозиком санках. Сам возчик с ног до головы был в снегу, щеки Инги горели как два снегиря, но, что самое главное, Шурик заливисто хохотал! Вся компания вернулась в дом, одежду сняли и развесили для просушки. Потом пили чай все вместе, и Катя довила на себе вопросительные взгляды Шатрова. Когда дети уселись смотреть мультики, Шатров увел ее на кухню. Катя села за стол. Марат устроился напротив, положил голову на кулак.
— Ты что-то решила? — не выдержал он.
— Решила. Мы с Шуриком поживем пока у родителей. Марат еще некоторое время смотрел на нее, потом повернул голову и уставился в окно. Катя больше всего этого боялась. Пусть бы он горячо спорил, ругался… С этим она как-нибудь справилась бы. Но это его молчание… Оно волнует, вселяет неуверенность. Да что там — оно просто прожигает душу.
