Ее отверстие, во всяком случае, не было совсем маленьким, как у ребенка — робкая милая расщелина, — но внутри оно было волнующе тесным и умело крепко сжиматься. А еще, будучи зрелым, оно не было постоянно сжато, а время от времени пульсировало по всей длине. Ее миниатюрность была восхитительной, и, помимо всего прочего, я каждый раз погружался в Ху Шенг, словно это было впервые. Она была и гурия и девадаси: все время оставалась девственной.
Некоторые из ее анатомических особенностей я узнал в первую же ночь, которую мы провели вместе, и даже еще до того, как занялись любовью. О первом своем соединении с Ху Шенг я должен сказать еще, что это не я брал Ху Шенг, а она отдавалась мне. Я твердо придерживался своего намерения не приставать к девушке и не давить на нее, а вместо этого ухаживать за ней со всей изысканной обходительностью и демонстрировать ей всю присущую менестрелю цветистость и любовь к даме, которая выше его, занимающего скромное положение. В ту пору я игнорировал всех остальных женщин и не отвлекался ни на что другое, проводя по возможности все время с Ху Шенг или поблизости от нее; она тогда спала в моих покоях, но всегда отдельно. Что привлекло девушку, обратило ее внимание на меня и в конце концов завоевало ее, я не знаю, но зато знаю, когда это произошло. Это случилось в тот день, когда Ху Шенг показала мне в Павильоне Флейты, как можно почувствовать музыку, а не услышать ее. В ту ночь она впервые принесла в мои покои курильницу с благовониями, поставила ее рядом с моей кроватью, легла в мою постель и позволила мне тогда… Она позволила мне снова почувствовать музыку, услышать ее, увидеть и попробовать (и еще ощутить ее запах, этот сладкий аромат теплого клевера после тихого дождя).
Был еще один запах и вкус, который я ощутил, занимаясь любовью с Ху Шенг. В ту первую ночь, прежде чем начать, она спросила меня застенчиво, хочу ли я иметь детей. По правде говоря, я хотел бы детей от любимой женщины, но именно из-за того, что Ху Шенг была дорога мне, я не мог подвергнуть ее ужасу рождения ребенка, и поэтому ясно дал понять, что не хочу. Она выглядела слегка опечаленной из-за этого, но тут же на всякий случай приняла меры предосторожности. Ху Шенг принесла очень маленький лимон, сняла с него кожицу и разрезала лимон на две половинки. Я выразил некоторое недоверие: неужели такая простая вещь, как лимон, сможет предотвратить зачатие? Девушка уверенно улыбнулась и показала мне, как его используют. Фактически она дала мне кусочек лимона и позволила принять меры предосторожности самому. (Впоследствии она позволяла мне делать это каждую ночь, когда мы ложились вместе.) Ху Шенг легла на спину и раздвинула ноги, открыв внизу складки маленького кошелечка цвета персика, я осторожно раздвинул их и вложил внутрь кусочек лимона. Именно тогда я в первый раз и осознал, какая она маленькая и девственно тесная. Укромное местечко ее было пригодно только для одного моего пальца: тот осторожно, робко пропихивал лимон вдоль теплого канала до прочного, гладкого уплотнения ее лона, где лимон чуть ли не сам любовно сложился в виде чаши.
Когда я отдернул руку, Ху Шенг снова улыбнулась — возможно, из-за краски смущения, проступившей на моем лице, или из-за того, что я задохнулся, а может, она приняла мое возбуждение за беспокойство, потому что поспешила заверить меня, что чашечка лимона точно и наверняка помешает всяким случайностям. Она сказала, что он даже лучше многих других способов, вроде семян папоротника, которыми пользуются монголки, или же зазубренного куска каменной соли, которую используют женщины бон, или же дыма, который неразумные индуски впускают в себя, или чешуйки с панциря черепахи, которую женщины Тямпы заставляют мужчин надевать на член. О большинстве этих способов я никогда не слышал и ничего не мог сказать по этому поводу. Но позже я убедился в действенности лимона. И я также обнаружил, в ту же самую ночь, что этот способ гораздо приятнее, потому что он добавлял свежести, терпкости, чистого аромата и вкуса к уже чистым и нежным органам, выделениям и запаху Ху Шенг…
Но довольно. Я ведь уже сказал, что не стану останавливаться на деталях того, как мы с моей возлюбленной получали удовольствие в постели.
Глава 2
Когда мы отправились в Ханчжоу, наш караван состоял из четырех лошадей и десяти или двенадцати ослов. Одна из лошадей была белой роскошной кобылой, которая принадлежала Ху Шенг. Остальные три, не такие красивые, предназначались для меня и для двоих вооруженных монголов-сопровождающих. На ослах везли все наше походное снаряжение, на них также ехали писец-хань (чтобы переводить и записывать для меня), одна из наших служанок-монголок (которую взяли, чтобы она прислуживала Ху Шенг) и двое неопределенного вида мужчин-рабов, предназначенных для рутинной работы вроде установки лагеря и для другого тяжелого труда.
На этот раз Хубилай снабдил меня другой дощечкой из слоновой кости с надписями, сделанными золотом (ее подвесили к луке седла), но только когда мы оказались в дороге, я открыл документы с полномочиями, которые он вручил мне. Все, разумеется, было написано на языке хань, чтобы поняли чиновники Манзи, которым я стану их показывать, и я приказал писцу перевести мне, о чем там говорится. Он сообщил, с некоторым благоговейным трепетом, что я назначен представителем имперской казны и мне присвоен титул куяна; это означает, что все судьи, префекты и другие государственные чиновники, кроме ванов, должны мне подчиняться. А затем писец добавил, уже от себя:
— Господин Поло, я имею в виду куян Поло, вы удостоились чести носить коралловую пуговицу. — Он произнес это таким тоном, словно это и правда было величайшей честью, хотя я лишь позднее узнал, что сие означает.
Это было простое, приятное и спокойное путешествие на юг от Ханбалыка по провинции Хэбэй — Великой Китайской равнине, — которая представляла собой от горизонта до горизонта одно огромное сельскохозяйственное угодье, правда вдоль и поперек перегороженное, что выглядело очень комично, на множество принадлежащих отдельным семьям крошечных наделов. А поскольку даже у ближайших соседей представления о том, что лучше выращивать на этой земле, разнились, один участок был засеян пшеницей, следующий — просом, третий — клевером или какими-нибудь овощами на продажу, а четвертый — чем-нибудь еще. Поэтому вся эта огромная равнина состояла из множества клеток и пятен всевозможных цветов, расцветок и оттенков зелени. После Хэбэя шла провинция Шаньдун, где крестьяне отдавали предпочтение выращиванию шелковичных деревьев, чьи листья шли на корм шелковичным червям. Именно там производили самую прочную, плотную и прославленную ткань из шелка, которая так и называлась — шаньдун.
