– Неверно, неверно, – говорит Суворов. – Ну-ка, Нюта, ступай к доске.
Выйдет Нюта и крупными буквами выведет: «Еще».
– Вот теперь правильно, – скажет Суворов и похвалит Нюту.
Или устроит Суворов урок географии:
– Где река Дон?
И снова ребята морщат лбы. Один на Волгу покажет, другой на Днепр, третий вообще бог весть куда заберется. Зато Нюта подойдет к карте, схватит указку и сразу в нужное место ткнет.
Вот и назначил Суворов Нюту старшей над классом. Обидно стало мальчишкам: девчонка – и вдруг старшая! Побыли они несколько дней в подчинении у Нюты, а потом Рындин и Лаптев обратились к Суворову с жалобой от всех ребят.
– Да, – произнес Суворов, – ваша правда. Нехорошо это. Не дело. Не пристало парням у девочки быть в подчинении. Только ведь по заслугам Нюта за старшую. Как же нам быть?
Стали ребята вместе с Суворовым думать, как же им быть.
– Нюта умнее нас, – заявил Рындин.
– У нее голова больше, – произнес Лаптев.
– Неверно, неверно! – перебил их Суворов. – Не умнее вас Нюта. Нюта прилежнее. Не гоняйте, – говорит, – вечерами по улицам, а сидите дома, изучайте географию и арифметику, как трудные слова пишутся, запоминайте, и у вас дело пойдет.
Послушались ребята Суворова. Выучили таблицу умножения. Запомнили, где какие моря и реки. Разные мудреные слова без ошибок писать научились.
Через месяц Суворов устроил ребятам проверку:
– Где река Дон?
Каждый лезет, норовит показать первым.
– Как написать слово «еще»?
– Через «е», «щ», «е»! – хором кричат ребята.
– Сколько дважды два?
– Четыре!
– А трижды три?
– Девять!
– Молодцы! Правильно! – хвалит Суворов.
Пришло время сдержать Суворову данное слово. Решил он назначить старшим над классом вместо Нюты Рындина.
Только ребята вдруг запротивились:
– Пусть остается Нюта.
– Нюта!
– Нюта! – понеслось с разных сторон.
Усмехнулся Суворов, порадовался. Хоть и малые ребята, а поняли, что прав был Суворов, назначив Нюту за старшего, что лучшего старшего им и не надо.
Шуба
Подарила императрица Екатерина Вторая Суворову шубу. Сукно заграничное. Мехом подбита. Воротник из бобровой шкуры. Хорошая шуба. Однако Суворову она ни к чему. Даже в самые лютые морозы фельдмаршал одевался легко, по-солдатски.
Спрятал бы ее Суворов на память в сундук, да только наказала царица фельдмаршалу с шубой не расставаться. Тогда Суворов пошел на хитрость.
Стал он возить за собой Прошку. Сидит Суворов в санках, рядом с фельдмаршалом – Прошка, важно держит в руках царскую шубу. Идет Суворов по улице. Следом за ним Прошка – в руках шуба.
Может быть, так до самой смерти своей и таскался бы Прошка с шубой, если бы вдруг кто-то не донес про суворовское непослушание императрице.
Разгневалась Екатерина Вторая, приказала позвать Суворова.
– Ты что же! – говорит. – Тебе что же, милость царская не по нутру?
– Помилуй Бог! – воскликнул Суворов. – По нутру, матушка. По нутру. Премного обязан.
– Ослушником стал! – укоряет царица. – Волю монаршую попираешь!
– Никак нет, – оправдывается Суворов. – Я же солдат, матушка. Мне ли, как барчуку, нежиться! А про непослушание это кто-то по злобе донес. Шуба всегда при мне. Как же. К ней Прошка специально приставлен… Прошка! – позвал фельдмаршал.
Входит Прошка – приносит шубу.
Рассмеялась царица.
– Ладно, – сказала, – Бог с тобой. Твоя шуба, твоя и воля. Не насилую. Поступай как хочешь.
Повесил Суворов шубу в дубовый шкаф. Там и висела шуба.
Про корм и хвастливых помещиков
Суворовская армия стояла на отдыхе в одной из южных губерний. Время было осеннее. С прокормом неважно. Особенно для лошадей.
Суворов нещадно ругал своих интендантов, писал прошения губернским начальникам, но дело не двигалось.
А тут ко всему постоянно надоедали местные помещики. Приезжали посмотреть на Суворова, и каждый непременно приглашал фельдмаршала в гости.
Ездить же Суворов по гостям не любил и всем отвечал:
– Не могу. Не могу. Занят!
Приезжали помещики на тройках, четверках. Кони у всех резвые, сытые. Каждый пытался похвастать, пустить пыль в глаза – вот, мол, какой он богатый. А помещик Сопелкин приехал даже на целой восьмерке лошадей, запряженных цугом. Решил всех превзойти. Подумал: такому-то Суворов уж не откажет.
Глянул фельдмаршал на сопелкинскую восьмерку, задумался и вдруг действительно согласился.
На следующий день приказал Суворов собрать со всей армии восемьдесят самых тощих лошадей и запрячь их цугом в одну коляску. Запрягли. Уселся Суворов в коляску, поехал в гости.
Растянулся фельдмаршальский поезд на полверсты. Переступили первые пары через ворота сопелкинской усадьбы, а коляски с Суворовым еще и не видно – где-то за бугром тащится. Забили армейские кони весь барский двор – повернуться негде.
Понял помещик насмешку Суворова, однако смолчал. Распорядился развести коней по конюшням, пригласил фельдмаршала в дом.
Целую неделю гостил Суворов у Сопелкина. Съели за это время армейские кони у помещика все запасы овса и сена, разжирели, поправились.
Простился Суворов. Уехал. Вернулся в армию, спрашивает:
– Как корм для лошадей? Есть ли ответ от губернских начальников?
– Плохи дела, ваше сиятельство, – отвечают Суворову. – Нет ответа от губернских начальников.
Тогда Суворов наказал собрать новых лошадей. И снова поехал в гости. На сей раз к помещику Рачкину. Потом ездил к Шляндину, потом к Утконосову.
Другие помещики заволновались. Поняли – разорит их Суворов. Уж и не рады знаменитому гостю. Уж и не приглашают Суворова. А фельдмаршал все ездит и ездит.
Кончила армия отдых, ушла в дальние походы. А в южной губернии еще долго вспоминали Суворова и потешались над хвастливыми помещиками.
Суворочка
Была у Суворова дочь – Наташа. Души не чаял Суворов в своей Наташе. В каких бы дальних походах ни был, всегда вспоминал о ней, писал частые письма, называл «душа моя», «милая голубушка», а друзьям говорил: «Смерть моя – для отечества, жизнь моя – для Наташи».
Но вот Наташа выросла, была принята при царском дворе, закрутилась на разных балах и званых приемах и совсем забыла отца.
Грустил Суворов в одиночестве. Особенно загрустил, будучи в ссылке в селе Кончанском. Редко-редко приходили сюда письма из Питера.
А тут привязалась к Суворову девочка Катя Калашникова. Ходила Катя с Суворовым в лес, навещала Мишку, суворовского коня, жившего здесь в «отставке», лазила на гору Дубиху, где среди старых дубов и елей стояла маленькая сторожка, в которой любил отдыхать и работать Суворов.
Идут фельдмаршал и Катя, ведут разговор.
– Ты старенький, – говорит Катя.
– Какой же я старенький? – возражает Суворов. – Я молод. Смотри… – И прыгает, словно мальчишка, через овраг.
Катя смеется.
– Ты седенький, – говорит.
– Не сед я, а рус, – отвечает Суворов и молодецки встряхивает реденькими своими кудрями.
– У тебя морщинки на лбу.
– Какие же это морщинки? – отшучивается Суворов. – Это лихие шрамы.
– Ты не у дел, – заявляет Катя.
– Как не у дел! Вот и неправда, – уже серьезно скажет Суворов.
Возьмет девочку за руку и поведет в лесную сторожку. Переступит Катя порог – кругом книги и карты. Глянет на карты, а там планы боев и сражений. Хоть и жил Суворов в изгнании, да времени зря не тратил, готовился к новым походам.
К осени Суворов оборудовал одну из комнат кончанского дома под зимний сад. В лесу выкопали они вместе с Катей молодых сосенок, берез и елок, посадили их в кадки, установили в комнате. Потом с кончанскими мальчишками наловили синиц, снегирей и щеглов. Назвали комнату «птичьей горницей».
Любил Суворов сиживать в «птичьей горнице». Приходила сюда и Катя. Сдружились они с фельдмаршалом. Вместе следили за птицами, давали им воду и корм, чистили комнату. А потом Катя садилась поближе к Суворову, и тот принимался рассказывать ей удивительные истории и забавные сказки.
Но вот случилась беда. Заболела Катя тяжелой болезнью – оспой. Заболела и не поправилась.
Осиротела «птичья горница».
Сразу же по весне Суворов выпустил птиц на волю. А сосенки, березки и елки наказал высадить рядом с Катиной могилкой. Деревца разрослись. Появилась рощица. Часто приходил сюда Суворов, молча стоял и о чем-то думал. Может, о Кате. Может, и о Наташе.
А Наташа по-прежнему ездила по разным вечерам и балам и совсем перестала писать в Кончанское.
Николев
В селе Кончанском Суворов находился под надзором обедневшего помещика Николева.
Доставалось Суворову от Николева. Строго соблюдал Николев режимные правила: письма вскрывал фельдмаршала, доносил о тех, кто посещал опального полководца, следил, чтобы Суворов не отлучался в соседние села.
Едва Суворов куда-нибудь собирается: «Не велено, ваше сиятельство, не велено!» – кричит Николев и задерживает лошадей.
