девять евро за лекарство, которое могло бы обойтись им в два евро, старики радуются этим двадцати процентам, как бонусу, а на самом деле это способ вынудить их покупать товары, приносящие аптекарю наибольшую прибыль. И то лишь в том случае, если старик вообще вспомнит, что это за купоны.
Дотторесса подумала, не добавить ли еще что-нибудь. Брунетти выжидательно молчал.
Она посмотрела на него через стол, и он увидел, как меняется выражение ее глаз, становится жестче.
– Одна моя пациентка как-то похвасталась, как доктор Донато добр к ней…
– Так вы все и узнали?
– Нет. Я ничего не знала, пока Гаспарини меня об этом не спросил. Тетя рассказала ему о купонах. Он поговорил с ее подругой и услышал такую же историю.
– А что с умершими? – спросил Брунетти: ему было любопытно, как Донато выкручивался в этом случае.
Дотторесса Руберти отвела глаза, потом уставилась на руки, которые сложила перед собой, едва услышав вопрос.
– Это была… – начала она и кашлянула, – его идея. Доктор Донато сказал, что муж одной моей пациентки пришел сообщить о смерти своей жены и пригласил его на похороны. Я его там видела. Через два дня Донато явился ко мне и предложил выписать на ее имя пару-тройку рецептов.
Ее глаза блеснули.
– Я пыталась возражать…
Но как только их с Брунетти взгляды встретились, женщина отвернулась.
– Он предложил мне половину, – выпалила дотторесса Руберти скороговоркой, словно желая побыстрее с этим покончить. – И я согласилась.
Брунетти ждал оправданий и объяснений, мол, появилась особая нужда в деньгах, возникли дополнительные расходы на сына, но дотторесса молчала.
Она жестом попросила его ничего не говорить и продолжила:
– На имя моего сына открыт банковский счет. Все, что я получала от доктора Донато – он всегда платил наличными, – на этом счету, как и те деньги, что мне удалось сэкономить с тех пор, как я узнала, какое будущее ждет Тео.
– Ваш сын имеет право распоряжаться… – Комиссар не смог подобрать слова.
– Нет, он недееспособен. Но моя подруга имеет право подписи и может распоряжаться счетом. Она позаботится о том, чтобы все деньги шли на содержание Теодоро, до последнего цента.
– То есть вы готовы к тому, что будет дальше? – спросил Брунетти.
– С той минуты, когда согласилась написать рецепт для доктора Донато, я была готова к тому, комиссарио, что никогда больше не смогу практиковать как врач. – Ее лицо стало задумчивым. – Как странно… Я знала, к чему это может привести, и все равно делала.
Брунетти не мог с этим согласиться: ему были известны случаи, когда врачи оперировали без надобности, и это никак не повлияло на их карьеру.
– Однако… – начал он, но дотторесса тут же его перебила:
– Не странно ли, комиссарио, что это я напоминаю вам о синьоре Гаспарини?
Брунетти не забыл об этом, а всего лишь попытался отсрочить. Следуя за нитью Ариадны – участием дотторессы Руберти в махинациях Донато – и сочувствуя участи ее сына, комиссар не упускал из виду прямой путь, который привел его сюда.
– Расскажете об этом, дотторесса?
– Честно говоря, тут почти нечего рассказывать. Пару недель назад Гаспарини пришел ко мне и поинтересовался, знакома ли я с доктором Донато, провизором его тетушки. Я ответила, что да. Он спросил, многие ли мои пациенты получают лекарства в той аптеке, и я сказала, что очень может быть, ведь я доверяю профессионализму доктора Донато, и тут я не солгала. Тогда Гаспарини спросил, знаю ли я что-нибудь о купонах, которые Донато дает своим клиентам, и я с облегчением ответила, что понятия не имею, о чем идет речь. Он поблагодарил меня и ушел, но я знала, что еще увижу его.
– Откуда такая уверенность, дотторесса?
– Я поняла, что он за человек. А еще не сомневалась, что дотторе Донато сумеет обратить подозрения Гаспарини в мой адрес. – Она умолкла ровно настолько, чтобы перевести дух, и добавила: – Что он и сделал.
Брунетти предпочел промолчать.
– Гаспарини снова пришел ко мне через неделю. Он был зол. Думаю, Донато сказал ему, что это я предложила идею с купонами. Я попыталась объяснить, что не имею к этому никакого отношения, но синьор Гаспарини не стал меня слушать. Донато убедил его, что во всем виновата я – разведенная женщина, живущая одна, с сыном, который находится в частной лечебнице вместо государственной больницы, куда большинство простых людей вынуждены отправлять своих детей. – Дотторессу передернуло. – Он поверил. Честный мужской разговор… А когда я спросила, какая, собственно, мне выгода от этих купонов, Гаспарини не стал меня слушать.
– И что было дальше?
– Как-то он мне позвонил – думаю, чувство справедливости вынудило его это сделать, – и сказал, что пойдет в полицию. И как только они начнут расследовать эту аферу с купонами, мне придется во всем признаться. И с моей врачебной карьерой будет покончено, не так ли?
Брунетти промолчал, и она повторила вопрос:
– Так ведь, комиссарио?
– Что вы сделали? – ответил он вопросом на вопрос.
– Взяла себя в руки и спросила, не можем ли мы прежде встретиться. Сказала, что это будет справедливо – дать мне хотя бы возможность оправдаться.
Дотторесса покачала головой, словно сетуя на то, что пала так низко.
– Гаспарини сказал, что мы можем встретиться возле его дома на следующий день, поздно вечером, когда он вернется с работы. И не в общественном месте, ведь в округе его все знают и будет странно, если он придет в такое время в бар с женщиной.
Она посмотрела на Брунетти широко открытыми от удивления глазами.
– Мы условились встретиться на мосту в четверть двенадцатого. Я пришла загодя. Хотела принести ему медицинскую карту Тео, но потом решила: не стоит. Для него это не имеет никакого значения. Для Гаспарини я была всего лишь мошенницей, хорошо живущей на средства, украденные у государства, за что должна быть наказана. Думаю, так ему представлялось это дело.
Дотторесса Руберти опять посмотрела на Брунетти и обычным, повседневным тоном спросила:
– По-вашему, это потому, что он всю жизнь работает с цифрами?
– Может быть, – не стал спорить комиссар и поинтересовался: – Что было дальше?
И снова она обхватила лицо руками и стерла с него годы, а потом позволила им вернуться. И взглянула на собеседника.
– Гаспарини пришел точно вовремя. Вокруг не было ни души. – Ее улыбка стала зловещей. – Я попыталась объяснить ему, что не имею никакого отношения к купонам, но он не слушал, даже не дал мне договорить. Он опять завел речь о людях, которые не уважают государство и плюют в общую тарелку, откуда всем нам приходится есть, а потом еще и воруют из нее, наживаются. – Увидев выражение лица Брунетти, она замолчала. Ненадолго. – Да. Вот что я от него услышала. А потом Гаспарини сказал, что ему вообще не следовало со мной встречаться и что он пойдет домой. Разговаривая, мы ходили взад-вперед, и я как раз стояла спиной в том направлении, куда он собирался уйти. То есть у него на пути.
Женщина подняла обе руки на уровень плеч, держа их ладонями вперед, как ребенок во время игры, которому приказали замереть на месте.
– Чтобы спуститься с моста, Гаспарини пришлось бы сперва меня обойти. – Она изумленно посмотрела на свои руки, затем уронила их на колени. – Попытавшись это сделать, он сказал что-то о том, какой это позор для меня, врача, – обворовывать слабых и беззащитных, оправдываясь рассказами о сыне, которому прекрасно жилось бы и в государственной больнице.
Ее глаза смотрели в пустоту и, несомненно, видели эту сцену, приведшую ее к встрече с Брунетти.
– Кажется, я махнула рукой, чтобы его задержать. Гаспарини схватил мою ладонь и оттолкнул ее. Другой рукой я вцепилась в него на уровне груди, и он сказал, что мне должно
