для вас он писал их так, как ни для кого.
Или за минувшее время стерлась боль предательства и уцелело в памяти только хорошее, или князь решил для себя закрыть эту книгу и никогда ее больше не открывать. Еще вариант — он стихи своего бывшего лучшего друга не слушал, и правильно поступал, надо признать.
— Я должен вернуть вам то, что ваше по праву, — с этими словами он открыл роскошное бюро красного дерева, и оттуда посыпались исписанные листки. Часть слетела на пол, князь поморщился, я вскочила и принялась собирать их один за другим.
Это правильный жест вдовы — так виделось князю. Я же хватала жемчуг, бриллианты, золотые крупицы. Князь собрал все, что не успело разлететься, сложил, и я пристроила свою стопку рядом. В ушах мягко шумело море из-за моих резких прыжков.
— Вы все еще любите его, Вера Андреевна, — покачал князь головой, прижав обе стопки ладонями, будто не собираясь мне их отдавать, и мне показалось, что за простой констатацией скорбного факта стоит нечто большее.
Но нет, у меня нет предпосылок считать, что князь был влюблен в курочку Веру.
— И если меня это не удивляло до того как… — он не закончил, убрал с бумаг руки. — То после того, что я узнал о вас, на что вы оказались способны… Я поражен. Словно две разные женщины.
Вот это паршиво, паршиво, паршиво, паршивей некуда, лихорадочно подумала я, не поднимая головы от бумаг и загадочно пожимая плечами. Не потому что князь заорет «да ты, мерзавка, пришла из другого мира, сжечь тебя сию же минуту, ведьма». Потому что Вышеградский открыл заново для себя ту, которую знал как облупленную, и это открытие пробудило в нем то, что мне бы не надо.
Пусть мне нравится его взгляд, хочется думать, что наваждение пропадет, когда передо мной снова окажется титулованный задавака.
— Я сейчас попрошу Казимира забрать у сестры остальное, — добавил князь, делая вид, что прежняя реплика не прозвучала. — Ей нравились повести Григория.
Моя дивная, нахальная, недалекая курочка! То, что ты прочитаешь потом, понравится тебе еще больше, или я не Вера Логинова, которая знала о массовой литературе все. Есть столько прекрасных жанров, которые в этом мире никто еще не изобрел, и авторы их не предъявят никакие претензии, ибо они не родились, а позже все новое станет забытым старым.
— Вы можете быть уверены, князь, что в следующем году я начну погашать все долги, — сказала я. — До вас уже долетели вести о том, что я сделала.
Вышеградский болезненно поджал губы.
— Я не могу вас осуждать.
Да ты только позавидовать можешь.
Он все-таки протянул руку к звонку, и я приготовилась лицезреть Казимира, но дверь распахнулась, едва Вышеградский отнял руку, и с криком «Папенька!» вбежала очаровательная малышка, а я села — удачно, что мне прямо под зад подвернулся стул.
Князь побледнел как смерть, хотя казалось бы, что удивительного, что у него растет дочь, а я пыталась сообразить, вижу ли я то, что есть на самом деле. Мои дети похожи на моего мужа, никто из них, разве что маленький Гриша, не унаследовал от меня ничего характерного.
Маленькая княжна была точной копией Лизы.
— Вера Андреевна, — выдавил князь, бледнея дальше некуда и осторожно стараясь отнять от себя малышку, я замотала головой. Чушь какая, он считает, что я кинусь в истерику, слезы и сопли? Из-за того, что, как признался сам князь, у покойной уже княгини с моим тоже уже почившим мужем не было разногласий?
— Ваша дочь, — кивнула я, готовая вмешаться, если Вышеградский расстроит девочку. — Как ее зовут?
— Как и мать. Мария, — князь все же умудрился поставить кроху на пол, и она обидчиво надула губки. — Поздоровайся с Верой Андреевной, Мария.
Малышка повернулась ко мне и изящно сделала книксен. Из нее лепят титулованную особу с рождения — а в мое время королевские дворы один за другим отрекались от сотворения венценосных кумиров. Что-то в этой новой политике есть человечное.
— Ты очень красивая, Мария, — улыбнулась я, сползая на пол и присаживаясь, чтобы быть наравне с девочкой. — Меня зовут Вера, и у меня тоже есть дети. Вы могли бы познакомиться и вместе играть.
Мария подумала и еще раз присела.
— Вы… не шутите, Вера Андреевна? — донесся до меня глухой голос Вышеградского.
— Нет, не шучу, — я опять улыбнулась Марии, желая добиться от нее ответной улыбки, но не получилось. — Дети — благословение. Дети — счастье. Я живу ради моих детей, убеждена, что и вы, князь, тоже. — Я быстро покосилась на него — стоит как памятник. — Не имеет значения, как сложилась жизнь или же обстоятельства. Поверьте. Я знаю.
Никто лучше меня этого не знает. Никто, и если вдруг выяснится, что все мои дети приемные… ничего не изменится. А вот отказ Вершкову заиграл другими красками, тот своим происхождением, сам не ведая, плюнул Вышеградскому в лицо и попал, что примечательно.
За дверью на кого-то прикрикнул Казимир, влетела красная от стыда молодая полная нянька, забрала Марию, и я поймала все же застенчивую улыбку, адресованную мне.
— Пошел вон, — буркнул князь.
Казимир невозмутимо развернулся и вышел. Зачем звал, возможно, подумал он, а может, у Вышеградского неуравновешенные выходки не единичны, что я о нем знаю, в конце концов.
Князь убрался к окну и застыл. Скорее всего, ему так удобнее проживать неприятнейшие эпизоды своей жизни.
— Вы знали, Вера Андреевна? — спросил он, не поворачиваясь ко мне. — Григорий вам рассказал?
О том, что сделал наследницу своему лучшему другу? Ребенок это прекрасно, но у тебя, твое сиятельство, терпение как у пожизненно приговоренного. Пока тебя не кольнуло то, что свет тебе не простит, ты сносил от моего мужа любое свинство. Зачем он при такой жене как Вера потащил в постель княгиню, зачем?
Идиот.
— Нет, разумеется, — я села, и потом, я хотела есть. — Удивлена ли я? Не слишком… Не знаю, зачем Григорий… — какое слово употребить? Как легко с моими мужичками! — Увлекся вашей женой при живой мне, но… мы с вами оскорблены оба. Я ровно в той степени, что было странно об этом узнать.
Точно ли все так, как мне рассказал Вышеградский? Если он сам спровоцировал эту дуэль, каким образом, уж не
