и крякал.
Я что-то забыла очень важное, что-то, что мелькнуло на уме, когда я описывала Макару Ивановичу задачи, и на поведение Аксентьева внимания не обращала.
— Вершков, — произнес Трифон Кузьмич, останавливаясь позади меня. Он него здорово пахло крепчайшей махоркой, совсем как от извозчиков. — Ваше дело, Вера Андреевна, оставаться в вашем доме или перебираться ко мне, но мое предложение в силе, если вдруг передумаете. Так вот, Вершков, вы ведь должны неплохо знать этого человека, и даже не потому, что жили в одной деревне…
Я неопределенно пожала плечами. По всему судя, да, раз Вера сталкивалась с ним, еще будучи незамужней девицей, но спишем на то, что Вера глупа и память у нее девичья. Увы, Аксентьев этому теперь уже не поверит.
— Около года назад он испрашивал займы что у меня, что у прочих купцов, — продолжал Аксентьев, — но, сами понимаете, поручителей у него не было.
— То есть у моего мужа был? — ошарашенно уточнила я. — Князь Вышеградский?
Так вот о каких гарантиях он говорил, когда я пришла к нему в первый раз? Мой муж занимал деньги под честное слово своего лучшего друга, как любопытно, и никто не обмолвился мне об этом, но, наверное, это было в порядке вещей и настоящая Вера не могла не знать такие обыденности.
Аксентьев кивнул и, на мое счастье, прошел за стол и уселся.
Мой муж ушел в небытие в самом прямом смысле слова. Я подумала, что, скончайся он позже, так, что я застала бы его при смерти, но живым, многое повернулось бы по-другому. Например, я бы сразу узнала о его произведениях, а еще — правду о ссоре с Вышеградским…
Теперь этой правды я могу уже никогда не узнать.
— А если бы Вершков нашел поручителя, Трифон Кузьмич, но не нашел бы денег, чтобы вернуть вам и другим кредиторам? Что тогда? Его имение перешло бы поручителю, но ведь, насколько я знаю, Вершковы получили имение и титул за личные заслуги, а значит, решал бы сам император?
И вряд ли решил бы так или иначе в пользу Вершкова, а Вышеградский мне подтвердил, что брак с его сестрой мог бы Вершкова спасти. Там была какая-то хитрая комбинация, и я смотрела на Аксентьева почти с вожделением, но он лишь устало развел руками:
— Мое дело, Вера Андреевна, купца первой гильдии. Дать денег или не дать я могу, а что до имений… Было бы оно в личном владении, и разговор с Вершковым был бы иной.
Похоже, брак с богатой княжной был для него единственным выходом.
— Он все еще может прийти к вам, Вера Андреевна, — предупредил Аксентьев, хмурясь и прячась в бороде и бровях, — и вот тогда я возьму с вас слово немедленно дать мне об этом знать.
Я кивнула. В конце концов, у меня с моим партнером по бизнесу открытые, честные отношения. Если кто меня и спасет, то только он.
— Есть еще кое-что, — вспомнила я наконец то, что могла бы забыть, и это было бы скверно. — Полагаю, вам стоит, Трифон Кузьмич, споро купить какую-нибудь газету…
Раут еще продолжался, но я собралась заглянуть на пару минут, проститься и ехать домой. В огромном холле разговаривали с Аксентьевой и уже виденной мной женщиной в красном две юные барышни в шелках и шалях — кажется, внучатые племянницы Трифона Кузьмича, и я посчитала, что лучшее для меня дождаться, пока барышни покинут дом, и уведомить хозяйку вечера о своем отъезде.
— Доброй ночи, тетушка Мария Павловна, доброй ночи, благословенная! — щебетали барышни, и меня осенило — эта женщина точно монахиня. Что толкнуло меня вперед, может быть, то, что я до сих пор не знала, чем меня — Веру, а также Лукею, так пугала обитель.
Все вроде бы просто? Это же монастырь. Я еще не могу от такого пути зарекаться, он не так плох, если вдуматься, он избавит от многих и многих проблем, от покушений, к примеру. Можно будет не опасаться за свою жизнь и за жизни детей, монашки не принадлежат этому миру, не имеют богатств и долгов, не вызывают страстей, не болтают ничего лишнего…
Я ведь не напрасно отказалась от предложения Аксентьева, не поспешила? Я же правильно оценила опасность — не здесь, не сейчас?
За барышнями закрылась входная дверь, и я выступила вперед из тени, холодея и чуть не теряя сознание от собственной наглости. Возможно, я выдам себя, монахиня догадается, что я — не совсем я, но ведь пастырь не понял? Или решил, что то промысел Всевидящей, ей и разбираться?
— Я… Вера Апраксина, благословенная, — выдохнула я, склоняя голову. — Вдова и… торговый партнер Трифона Кузьмича.
Благословенная кивнула с улыбкой, Мария Павловна легко коснулась моей руки и проговорила с заметной гордостью:
— Благословенная Андрия — сестра Триши, Вера Андреевна. Вот, и в нашей семье те, кто близ Всевидящей, есть!
— Я спрошу у вас странное, благословенная, можно? — я никак не могла преодолеть приступ робости, хотя Аксентьева сразу оставила нас и поспешила к гостям. — Оставшись без мужа в бедственном положении, я могла бы пойти по вашим стопам. Я не решилась, не хватило духу и сил. Почему меня так пугает обитель?
Благословенная слушала мою сбивчивую, быструю речь спокойно, и мне на мгновение полегчало, в конце концов, в своем прежнем мире я могла задать подобный вопрос священнику или настоятельнице. Но в моем мире никакая Лукея не была бы близка к обмороку, заикнись я о том, что подумываю оставить мирские дела.
— Потому что вас пугает путь туда, дитя, — благословенная указала мне рукой на банкеточку подле окна, и я села, покорная ее жесту как дудочке факира. Сердце уже забыто колошматило как ненормальное, я смотрела на благословенную Андрию не мигая, и глаза начало печь. — Потому что до обители легко не дойти.
Глава двадцать седьмая
Мне показалось, в этих словах нет метафоры. Послушник ползет на коленях из притвора храма, поднимает ножницы, которые трижды бросает на каменный пол игумен, убеждает в твердости намерения своего, но это все церемония.
— Д-долгий путь? — заплетающимся языком предположила я. Изнурительную или полную невзгод дорогу изнеженная барынька не переживет, у Лукеи неспроста вставали патлы дыбом. — Опасный путь?
Благословенная коснулась моей руки, и, как ни странно,
