такая была.
— Господи, во что мы только не играли!
На покосившихся столах и в сундуках без замков были свалены реликвии семьи Сернандесов, пышное великолепие, превратившееся в груду хлама, шпага с рукояткой в виде головы дога и ржавым клинком, возможно привезенная с Кубы, изъеденный молью веер, похоже с Филиппин, треснувшие чайные чашки, судя по всему из Китая, поднос со стершейся инкрустацией, вероятно из Марокко, стеклянный слон с отбитой ногой, может быть из Мурано, штопаная-перештопаная шаль, наверняка из Манилы.
— Смотри, почти как новые.
Часы из золоченой бронзы и фарфора с маятником рококо в стиле Луи XVI, в их происхождении сомневаться не приходилось, «Berthoud, Hgr du Roy á Raris»[30].
— Только без стрелок.
— То, что надо, нам сейчас время ни к чему.
— Ага, вместе до гроба, это наша лучшая минута.
Дон Анхель вышел во двор, слугам хотелось продлить еще немного послеобеденный отдых, они играли в орлянку на только что вымытых каменных плитах пола.
— Ставим пять песо.
— Орел!
— Перемешиваю.
— Ну давай, чего там перемешивать, не морочь нам голову!
— Кидай, не тяни резину!
— Бросаю!
Две медные монеты взвились в воздух и упали, ударяясь о плиты, их дзиньканье напоминало звуки старинной музыки, благородные лики усмехались, взирая на разгорячившихся игроков, два орла.
— Орел! Твой выигрыш!
— Удваиваю ставку!
— Играем!
— Давай кидай, чего ты там шуруешь, черт возьми!
— Орел или решка?
— Решка… ты проиграл.
— Вам что, больше делать нечего?
— Не серчайте, дон Анхель, вы же знаете, как начнешь, не оторвешься. В последний раз сыграем!
— Вы не видели Аусенсио?
— Да разве влюбленных здесь увидишь? Они выбирают место где потемнее.
Все равно что в доме повешенного говорить о веревке, слуги загоготали, их смех петлей стянул горло аптекаря.
— Ладно, кончайте, и за работу!
Ольвидо открыла сундук с одеждой, здесь все лежало вперемешку, строгие чопорные платья и легкомысленные наряды, всего коснулся тлен времени, шерстяной свитер и пестрая шелковая юбка, старые сапоги, густо смазанные салом, в таких только грязь месить в поле, и парчовые туфельки для бальных танцев, теплое зимнее пальто и легкий плащ для прогулки.
— Ну прямо хоть маскарад устраивай!
— Я никогда не надевала маски. А тебе хотелось бы попробовать, Аусен?
— Да я всю жизнь ношу маску, с самого рождения, она мне уже осточертела, пора ее сорвать и раз и навсегда выяснить, кто же я на самом деле.
— Не мучай себя понапрасну, милый, ты отлично знаешь, кем ты будешь рядом со мной.
— И никто не сможет нам помешать.
Прошлое мучило Аусенсио, но мысли о вольфраме придавали ему силы, помогали верить в завтрашний день, он ходил по острию ножа, а такое по плечу только настоящему мужчине.
— Смотри, какая прелесть!
На дне сундука ярко переливались причудливо расшитые узоры платьев, пенились кружева, оборки и рюши, девушка приложила к себе одно из платьев, «чарльстон», с глубоким вырезом и совсем коротенькое, тяжелый плотный креп облегает фигуру сверху и мягкими складками ниспадает с бедер.
— Хочешь я его надену?
— Неужели решишься?
— А вот возьму и надену! И ты тоже переоденься во что-нибудь.
— Даже не знаю, что мне здесь подойдет.
Он перебирал цилиндры, сюртуки и панталоны, на пол выкатилось несколько шариков нафталина.
— Ой, платье как на меня сшито!
Они переодевались, разделенные, как ширмой, огромной спинкой кровати, оба дрожали от холода и волнения, их обнаженные тела совсем рядом, ее смущал слишком глубокий вырез и узкие бретельки, из-под которых виднелись лямки лифчика, снять его она бы ни за что не решилась, а он с беспокойством оглядывал узкие панталоны тореро, обтягивающие до неприличия, в конце концов обоим удалось преодолеть робость, их переполняла ребяческая радость жизни, иногда то у одного, то у другого вырывался нервный смешок:
— Ну как, ты готова? Давай выйдем одновременно, и раз…
— И два…
— Что вы тут делаете?
— Крестный!
— Ой, дядечка, как вы нас напугали!
— Я тебе больше не дядечка, а тебе не крестный, впрочем, что я такое говорю, у меня от вас голова кругом идет, но теперь все, хватит!
Дон Анхель весь кипел от негодования, если я не выпущу пары, то взорвусь, подумал он, надо черпать силы в своей слабости, чтобы выдержать характер, так печальный призрак обречен неизменно появляться в замке, едва часы пробьют полночь.
— Но мы ведь не сделали ничего дурного!
— Я же вам запретил встречаться.
— Мы только переоделись в эти костюмы, как на маскараде.
— Закрой рот, бесстыдница, ты, ты… вы знали, что вам не разрешается оставаться наедине, вы слово дали.
— Я один во всем виноват.
— Перестань, не корчи из себя мученика, Аусенсио, с этим покончено. А ты, девочка, отправишься к монахиням в Асторгу, я тебя предупреждал.
— Они не монахини, а простые сестры.
Для обитателей Асторги интернат, который содержали сестры Конгрегации Христа-Учителя, был настоящим спасением.
— Пусть будут сестры, племянницы, свояченицы, кто угодно, главное, что эти монашки умеют держать в ежовых рукавицах бесстыдных девиц вроде тебя.
— Ну дядечка, ну пожалуйста, не посылай меня к сестрам, я его больше не… нет, нет…
В ней вдруг восстало оскорбленное достоинство, даже под пыткой она не согласится на то, что выше ее сил, все равно она увидится с Аусенсио, как только сможет.
— Ступай в свою комнату и переоденься, ну и видик у тебя!
Рыдая, Ольвидо стала спускаться с лестницы. Хосе Эспосито посмотрел на дона Анхеля, он понимал, мосты сожжены и обратно дороги нет, и поэтому решил промолчать.
— Поговорим как мужчина с мужчиной.
— Я готов.
— Ты меня подвел и клятвы своей не сдержал, а такое не прощают, надеюсь, ты понимаешь, что я хочу этим сказать.
— Да.
— Чтоб я тебя больше не видел в моем доме!
— Как вам угодно, все равно я не могу на вас обижаться, дон Анхель, раз вы так хотите, ноги моей здесь больше не будет, но если когда-нибудь я вам понадоблюсь, позовите меня, мне трудно вас понять, но я не сержусь.
— Переоденься здесь, нечего устраивать спектакль.
— Я действительно ничего не понимаю.
— Когда-нибудь поймешь…
Дон Анхель Сернандес Валькарсе вдруг почувствовал, что его обступает чердачный мрак, тошнотворный запах свиных потрохов, тянувшийся со двора, паутиной прилипал к коже, зимняя стужа заползала в самое сердце, он зачарованно смотрел на атлетически сложенного юного мужчину, стоявшего к нему спиной, на его обнаженные ягодицы и с тоской думал о том, что его собственная молодость осталась далеко позади, и, вспоминая о ней, он вертел в пальцах фишку модного казино «Гран Курзал», они все-таки испортили ему праздник, вынудили сыграть
