Конюх пробовал достать Эгина клинком. Тщетно. Эгин отсек ему правую руку вместе с мечом и тем дело кончилось. Душераздирающий стон и кровь, которая кажется в темноте такой же черной, как воды Ужицы. Нет, этот уже не противник.
Эгин опустил меч, давая предплечью краткий отдых. А что остальные? Как вдруг у самого уха Эгина просвистела разящая сталь чужого кинжала. Подарок одного из тех, что стояли теперь поодаль, предательски покинув товарищей. Того, с щегольскими усами.
Трое мертвы, но остальные четверо не отдадут свои жизни по дешевке. (-=skip=-) удара. оглашая окрестности пронзительным обвинительным ржанием.
Четверо смогли перебороть завораживающее сияние розового клинка, а также и парализующий волю страх перед этим ночным всадником с бесстрастным лицом восставшего из мертвых. Они отходили от реки в сторону подлеска. Толстяк каким-то чудом успел подобрать свой колчан со стрелами и теперь налаживал стрелу.
Понимая, что теперь его положение, несмотря на троих убитых, еще хуже чем раньше, Эгин пришпорил коня и заложил немыслимый вираж, думая о том, как бы это посподручнее спешиться. Ибо если лучник уложит-таки его коня и тот упадет, придавив седока своей тушей, ему конец. Хочется ли ему возложить свое сердце на алтарь хаоса? Едва ли.
x 4 x
Конь плохо слушал всадника. Кинжал, впившийся в его шею, разумеется, был для него гораздо более серьезным аргументом, чем шпоры Эгина. Резвый то и дело становился на дыбы и был бы явно рад скинуть Эгина прочь. Он ни за что не хотел идти вперед. Ни за что не хотел поворачивать вправо с тем проворством, какого требовал от него Эгин.
– Пошел, пошел! – в бессилии заорал Эгин, понимая, что если он сейчас же не ринется к занимающим оборону у зарослей терна людям Багида, его конь, поймав еще пару кинжалов и десяток стрел, падет без сил. А сам он?
Пожалуй, у него есть две секунды на то, чтобы спешиться. И пустить в ход метательные кинжалы. Нужно отдарить подарочек тому усатому кретину. Просвистела стрела. Косые… пьяные… скоты! – ревело все внутри Эгина. От былого хладнокровия не осталось и следа. Оно, хладнокровие, отнюдь не безразмерно. И хотя Эгин хорошо знал, что бешенство – самый коварный союзник воина в битве, поделать он ничего не мог. Слишком много черной накипи зла оставили на сердце Эгина сегодняшний день и вчерашняя ночь. Даже терпению аррума не сдержать этого напора презрения и ненависти. Что ж, плотина рухнула, милостивые гиазиры!
– Скоты! – ревел Эгин, покидая седло в головокружительном прыжке.
Первый кинжал, пущенный его рукой, попал в цель. Не так точно, конечно, как в фехтовальном зале, но для этих ублюдков, не отягощенных накладными панцирными латами, сойдет и так. Послышался чей-то сдавленный вскрик. С усатым, кажется, покончено.
Но тут предательская темнота раскрылась навстречу Эгину стрелой. Мощной, тяжелой стрелой, выпущенной из крепкого тисового лука. Не такого огромного как те, которыми были вооружены стрелки Багида на вышках, но тоже немаленького. Нагрудник вроде бы выдержал, но Эгин зашатался, выронил меч и не устоял на ногах. Здравствуй, сырая трава!
x 5 x
Никто не подошел к нему, чтобы, воспользовавшись временной обездвиженностью противника, перерезать арруму горло. Или хотя бы попытаться перерезать горло. Никто не пускал больше стрел. Не орал. Не охал. Не задирался. Только ржал поодаль его раненый конь.
Эгин перевернулся на живот и замер. Он не торопился вставать. В мишени он не спешил. Пожалуй, самое умное в его положении – ползком добраться до ближайшего дерева, предварительно пустив в цель оставшиеся два кинжала. А еще раньше – сообразить, где они, эти цели. Эгин осторожно поднял голову. В зарослях, откуда только что выпорхнула стрела – вот она, родимая, валяется подле его правого локтя – были слышны звуки какой-то возни. Не слишком активной возни. Кажется, рухнуло тело. И снова тишина. Или просто показалось?
Ишь как затаились, суки. Эгин приподнялся еще выше, занося руку с кинжалом для броска. Только ветви чуть шевелятся. И все. Зрение Аррума ослабело за этот день настолько, что Эгин не разглядел бы с пяти шагов и корову. Не бросать же наугад. Вдруг какая-то тень скользнула среди кустов, но Эгин помедлил. Что-то знакомое почудилось ему в низенькой верткой фигуре. Он снова вжался в землю. Человек-тень обернулся. Сейчас кинжал покинет своего хозяина и…
– Я говорил! Хозяин – Большая Сила! Он живая, я так и думал!
О Шилол! Это всего лишь Кух. Хотя отчего «всего лишь»? Если те трое мертвы, значит отнюдь не «всего лишь».
– Не стрелять меня, я слуга господины! – бодро заорал горец, выскакивая на поляну и семеня в сторону Эгина, который от удивления даже забыл вернуть кинжал перевязи.
– Я их прибить до смерти! – засиял он, указывая в сторону терновых зарослей.
Оперевшись на руку Куха, Эгин поднялся, опасливо озираясь по сторонам. Потом посмотрел на Куха. Ни меча, ни кинжала, ни лука. Чистенький, ладно подпоясанный, дыхание ровное. Он их что, придушил, что ли?
– Нет, гиазира, я это… их убить через труба.
«Чего-чего?» – хотел переспросить Эгин, но лишь наморщил лоб и невольно вытянул шею вперед.
Не раздумывая, Кух завел руку за спину и снял с плеча некое малоприметное приспособление, скрытое коротким шерстяным плащом. Приспособление, звавшееся в Варане «шилоловым тростником», в Харрене «флейтой ноторов», а товарищами маленького Эгина по играм – «злой плевакой». Самую что ни на есть обыкновенную трубку для стрельбы отравленными иглами.
x 6 x
– Ты хороший раб, Кух, – усмехнулся Эгин, когда они окончательно удостоверились в том, что ни одного багидова мужика – кроме того, которому Эгин отрубил руку, тот был без сознания – в живых не осталось. По крайней мере, у брода.
– Правда? – недоверчиво спросил Кух. – А я думал ты сердиться, что я к Черноногу не пошел.
– Раньше сердился, а теперь – нет, – сказал Эгин, чтобы не обманывать ожиданий своего спасителя. Если ему хочется, чтобы хозяин сердился, пусть думает, что он сердится.
– А ты больше в Серый Холм не ходить, ведь так?
– Так, – кивнул Эгин, с усилием забираясь в седло.
– А куда ходить?
– В Ваю, – бросил Эгин, собирая разметавшиеся по плечам волосы в пучок.
И он собирался уже вновь пришпорить многострадальное животное, чью неглубокую, к счастью, рану на шее ему пришлось перевязать собственной рубахой, как вдруг Кух зашикал, замахал руками и схватил коня за ухо. Тот стал, как вкопанный, и воззрился на Куха удивленно, не моргая.
– Нет, мы туда не ездить. Ваю съели. Все. Ваи нету. Ваю червяки съели и эти, костяная рука, там ходят везде-везде.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
