Дмитрий сидел на стуле перед трехстворчатым зеркалом, освещенным ярким светом электрических ламп. Он обращался к своему изображению с какой-то бурной речью на русском языке, но, увидев входящего сына, сразу же замолчал.
— Ники хочет сказать тебе, что ей очень понравился спектакль, — сказал Алексей, подталкивая ее вперед. Дмитрий покачал своей седеющей головой.
— Это не самый лучший спектакль, — сказал он грустно. — Я как раз ругал себя за это. Режиссер обязан замечать, когда актеры устали и выдохлись.
— Но мне очень понравилось, — сказала Ники. — Мне совсем не показалось, что кто-то там выдохся. Дмитрий вздохнул.
— Тебе понравилось? — спросил он, затем наклонился к ней, и в голосе его зазвучали резкие нотки:
— Но разве у тебя возникла потребность выскочить на сцену и защитить этих невинных детей? Разве он вызвал у тебя вспышку гнева?
Даже если Ники и смогла бы ответить на эти вопросы, Дмитрий не так уж и ждал ее ответа. Он опять повернулся к зеркалу и мрачно уставился на свое отображение.
— Нет, он недостаточно затронул чувства публики. Ты провалился, Иванов. Я обвиняю тебя в совершении чудовищных преступлений против театра, в смертных грехах небрежения, безразличия, гордыни, праздности… — Он продолжил по-русски, грозя самому себе пальцем, выговаривая сам себе.
Наклонившись между ним и его отражением в зеркале, Алексей прервал его, пожелав ему спокойной ночи.
— Увидимся, когда ты вернешься. Ники он объяснил, что Дмитрия пригласили в один из театров Среднего Запада на постановку пьесы Чехова «Чайка».
— Как видишь, его слава растет.
— Ха! — с насмешкой сказал Дмитрий. — Там, куда я еду, они, по всей вероятности, считают, что «Чайка» — это веселенькая сказка для детей и, кроме меня, никто не согласился ее ставить.
— Отец, ты же художник, не надо так себя унижать!
— После того, что я допустил сегодня на сцене, разве меня можно называть художником? Меня надо расстрелять. — Он опять обратился к своему отражению в зеркале:
— Тебя надо сослать в Сибирь!.. — И так далее, в том же духе.
Алексей прижал палец к губам и потянул Ники из комнаты. Она помедлила с минуту, боясь обидеть Дмитрия, но, казалось, он был полностью поглощен своей самоуничижительной речью.
— И часто это с ним? — спросила она, когда они очутились в коридоре.
— Разговаривает сам с собой? Все время, засмеялся Алексей. — Мой отец предпочитает собственное общество и собственную критику всем остальным. Он единственный из театральных деятелей, кого я знаю, кто ни в грош не ставит то, что О нем пишут и говорят. — Они вышли на улицу. — Может быть, это им тоже известно, потому что они редко отзываются о его работе плохо. Самые ругательные слова, которые они употребляют, это «эксцентрично» или «несерьезно»… и он первый соглашается с этим.
— Это замечательно, когда человек так увлечен, — задумчиво проговорила Ники.
Они медленно шли по одной из улиц Гринвич-Виллидж. Вечер был теплый и ясный. Алексей на секунду задумался.
— Нет, я так не считаю, я не думаю, что это просто увлеченность, — сказал он. — Когда Дмитрий начинает новую работу, это скорее похоже на наваждение. Он почти не пьет, не ест, не спит. Единственное, что может избавить его от этого состояния — другая пьеса. Как ты думаешь, почему он уехал из России? Потому что ему не разрешали ставить так, как он хотел. Мне кажется, его преданность своей работе — это какое-то проклятие, вроде наваждения, овладевшего Медеей, которой надо было уничтожить Ясона ценой жизни собственных детей. Любовь моего отца к театру когда-нибудь уничтожит его самого. Как она однажды уже уничтожила нашу семью…
— Все же, — не согласилась она, — он настолько увлечен, с такой страстностью отдается своему делу! — Она не могла скрыть своего восхищения.
— А ты когда-нибудь чувствовала такую одержимость, Ники?
— Возможно, однажды. Я очень хотела прыгать с вышки, — сказала она. Хотела стать, как моя бабушка.
— Так почему же ты бросила это?
Как ей ни нравилось быть в обществе Алексея, Ники никогда не ступала на почву, казавшуюся ей зыбкой: никогда не поверяла ему своих тайн и не ожидала никаких особых откровений и от него. Но сейчас она сделала первый шаг к их большему сближению, рассказав ему без утайки, почему она перестала заниматься прыжками в воду.
Когда она кончила, то почувствовала, что его рука лежит на ее плечах, он сильнее прижал ее к себе.
— Если бы я знал тебя тогда, я бы сделал все на свете, чтобы помочь тебе, этого бы не случилось, я не дал бы тебе потерять то, что так много значило для тебя…
Взглянув на Алексея, она поверила его словам. Его лицо выражало такое страдание, что ей захотелось его утешить.
— В общем все не так страшно, — сказала она. — Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что у меня действительно не было шансов прославиться в прыжках в воду.
— Кто знает, трудно сказать. — Затем, явно стараясь немного развеселить ее, он бодро сказал:
— А теперь позволь мне поделиться с тобой своим увлечением. — Заметив ее нерешительность, он добавил:
— Клянусь, в нем нет ничего плохого.
Он повел ее в восточную часть города и, пройдя быстрым шагом несколько кварталов, они оказались в районе, основанном в начале этого века иммигрантами с Украины. Здесь было несколько небольших кафе, в которых подавались национальные блюда, и Алексей привел Ники в одно из них, которое показалось ей самым маленьким и самым скромным.
Пожилая женщина с волосами, выкрашенными в ярко-рыжий цвет, подбежала к ним и начала обнимать и целовать Алексея, что-то быстро говоря по-русски. Когда Алексей наконец освободился от ее объятий, он представил ее Ники как мадам Комаревскую, владелицу кафе.
Мадам посадила их в нише за маленький столик, на котором стояла одна свечка. Где-то приглушенно играла балалайка. Затем на столе стали появляться различные кушанья: блины с икрой, маленькие вареные пирожки с рубленым мясом и специями — пельмени, затем шашлык. Принесли также маленький графинчик водки в ведерке со льдом, который охладил ее настолько, что она загустела, как сироп.
Хотя Хелен прекрасно готовила, но все же русские блюда у нее не получались такими вкусными, как здесь.
— Мой отец привел меня сюда, — сказал Алексей, — вскоре после того, как мы помирились. До этого я жил с матерью в Хартфорде, в Коннектикуте. Она зарабатывает на хлеб переводами с русского для различных издательств. Она все еще не простила Дмитрия. Но я не мог больше сердиться на него. В общем-то я всегда понимал, что он не столько отказывался от меня, сколько шел за своей мечтой о театре. А когда он привел меня в этот маленький ресторанчик мадам Комаревской, я сразу понял, как много между нами общего. Поскольку, Ники, я ужасно люблю поесть, а здесь кормят лучше всего, если не считать самой России. Бабушка мадам Комаревской работала на царской кухне. И, как она говорит, рецепты блюд передала своей дочери, а та — ей.
