— Прогресс медицины очевиден. Мне от гайморита дали свечи.
Я очень удивился. Подошли другие студенты, он показал им коробку со свечами, которые ему накануне дали в аптеке. Общими усилиями мы определили, что в аптеке он, скорее всего, ошибся и вместо лекарства от гайморита попросил лекарство от геморроя.
— Я уже вставил себе три свечи, — жаловался он мне потом. — А у меня даже нет геморроя.
Я его утешил:
— Теперь и не будет.
405. Мат как поэзия
Осенью нас, студентов, обычно отправляли на картошку. Но однажды почему-то вместо картошки нас послали на стройку дома. Ребята укрепляли балконы, а девчонки собирали мусор. Потом я часто проезжал мимо этого дома и с тревогой смотрел на балконы, ибо, по моему разумению, мы их так укрепляли, что долго продержаться они не могли. Тем не менее, через двадцать лет балконы стояли.
Местные рабочие относились к ребятам хорошо, а вот у девчонок были проблемы. Их очень донимала бригадирша. Взаимопонимания не было никакого. И пришла ко мне делегация. Вежливая скромница Таня Фремель попросила:
— Поговори с ней на ее языке.
На химфак я поступил после армии и сохранил мастерство красноречиво изъясняться на «строевом» языке. На целине мне пришлось пару раз воспользоваться своим мастерством. Девчонки это знали и прощали.
Я подошел к бригадирше и спокойно выложил фразу на две минуты, где, кроме нецензурных слов с разными суффиксами и в разных формах, ничего не было.
После этого картина изменилась. Бригадирша стала лучше относиться к девчонкам. Она им говорила:
— Вы, конечно, тьфу. Но ваш приятель!
А Таня Фремель потом призналась:
— Это было ужасно. Просто ужасно. Но ты знаешь, звучало, как поэзия.
406. Ада и вальяжный дядя
На факультете мы играли в веселую игру. Становились в круг, сжимали ладони и по команде выбрасывали пальцы. Потом, начиная с ведущего, считали, на кого попадет полученное число. На кого это число попадало, тот и считался проигравшим.
Кто десять раз проигрывал, должен был сделать что-нибудь смешное: показать язык прохожему, сходить в деканат и попросить разрешения сдать экзамен по китайскому языку, съездить на электричке в Загорск. Однажды проигравший должен был попросить у прохожего три рубля. Проиграла Ада Мерзлова, привлекательная, всегда веселая девчонка, а прохожим оказался вальяжный дядя лет сорока. На вопрос Ады, не одолжит ли он ей три рубля, тот выразил готовность одолжить десятку. Ада спешно ретировалась.
407. Конкурс
Однажды мы решили играть не до дести, а до ста, и проигравший должен был записаться на конкурс певцов в Мосэстраду. Придумала это как раз Ада Мерзлова.
Играли мы почти неделю, и проигравшим оказался Саша Фармаковский, скромный худенький мальчик в очках, как позже выяснилось, абсолютно лишенный музыкального слуха.
Он записался на прослушивание. Ему сказали, что он должен подготовить две песни и явиться в положенное время в театр «Эрмитаж».
Мы всей группой явились в театр загодя, уселись на балкон и стали ждать. Наконец на сцену вошла комиссия. Мы обалдели: Утесов, Бернес, Шульженко, Лундстрем — все звезды советской эстрады. В качестве аккомпаниатора у рояля сидел мой приятель Боря Рычков, будущий автор шлягера «Все могут короли». За отдельным столом разместились ребята из лундстремовского ансамбля, со многими из которых я был знаком.
Сначала прослушали двух вполне приличных певиц и наконец:
— Соискатель Фармаковский Александр.
Испуганный Саша, еще более тщедушный, чем обычно, в казавшихся совсем огромными очках нетвердым шагом вышел на сцену.
— Сколько песен будете петь? — спросила дама-ведущая.
— Одну.
— Вы имеете право на две песни.
Но Саша был суров:
— Одну.
— У вас свой аккомпаниатор?
— Нет.
— Что за песню вы хотите спеть?
— «Тишина».
Была тогда такая песня Е. Колмановского.
— Отлично. Борис (это Рычкову), помоги.
Борис кивнул головой. И Саша запел.
Первые строчки Саша проскакивал быстро, Борис еле успевал его нагонять:
Ночью мне покоя не даетГорькая моя вина.Ночью за окном звенит, поет…
Но зато последнее слово «тишина» он пел медленно, тягуче и с явным облегчением.
Было очень смешно, и если члены комиссии, люди привычные и в таких делах закаленные, сидели как каменные истуканы, то мы от смеха удержаться не могли и поодиночке выбежали из театра.
Через пять минут вышел Саша, красный, но счастливый: аутодафе закончилось.
Мы сразу же повели его в ресторан.
Минут через десять в ресторан ввалились лундстремовские музыканты: Жора Гаранян, Леша Зубов, Костя Бахолдин, Боря Рычков, Саша Гареткин и еще кто-то. Когда я им объяснил, что парень пел, потому как проиграл пари, они были потрясены, подошли к нему, поздравляли.
Мы заказали еще пару бутылок коньяка, и Сашу приняли в почетные члены ансамбля.
Прошло очень много лет. Недавно я прочел, что студенты МАИ жалуются на преподавательницу химии Ариадну Фармаковскую (это та Ада Мерзлова, которая просила три рубля у прохожего и придумала участие в конкурсе). Они называют ее злющей и напрочь лишенной чувства юмора.
Знали бы они!
408. Моцарт без Сальери
Студент нашего курса Алеша Прокофьев как-то слишком патетически высказался о Моцарте, мы его не поняли, и он осудил нас за непонимание классической музыки. Но с тех пор, о чем бы он ни говорил, мы его всегда останавливали:
— Ну что твой Моцарт!
Сначала он удивлялся, потом злился. Наконец привык.
Однажды я видел, как он ставил опыт и у него что-то не получалось. Потом он что-то долил, вероятно, получилось, и он радостно вскочил:
— Вот вам и Моцарт. Вот вам и Моцарт! И еще какой Моцарт!
409. Письма из центра
Как-то я решил подшутить над моим однокурсником Володей Хромоножкиным и попросил Леню Емельянова, работавшего тогда в отделе фельетонов «Московского комсомольца», регулярно высылать ему вырезки с фельетонами о жуликах и спекулянтах.
Через две недели ко мне обратился Володя:
— Хочу с тобой посоветоваться. Мне из центра приходят документы.
Я удивился:
— Из какого центра?
Адрес отправителя бандеролей начинался с «Центр-29». Володя не был москвичом и не знал, что это обычное название центрального района в Москве.
Я успокоил Володю и попросил Леню больше ничего ему не посылать. Бандероли прекратились, но это испугало Володю еще больше:
— Центр больше ничего не пишет.
— Ну и что? — удивился я.
— Боюсь, они скоро перейдут к делу.
— К какому?
— А вот этого я и не знаю. Но боюсь. Если бы знал, не боялся бы.
410. Все не как у людей
Первые числа сентября. Четвертый курс. На втором этаже химфака ко мне подлетела молодая красивая девушка и начала орать:
— Это ты, знаю, что это ты. Но тебе это с рук не сойдет. Ты еще пожалеешь.
Я ничего не мог понять. Она продолжала кричать, и я ее узнал. Это была Лена, моя соседка по дому, где я жил лет десять назад, младше меня года на три.
— Лена, объясни мне, в чем дело. Я ничего не понимаю.
— Не Лена, а Елена Борисовна, и обращайся ко мне на «вы», я преподаватель.
— Да хоть заведующая кафедрой. Что ты преподаешь?
— Английский.
Теперь все понятно: она преподает английский. Пока я мотался по академии и дошел до четвертого курса университета, она окончила школу и четыре года языкового факультета пединститута. Молодых преподавательниц иностранного языка всегда направляли на старшие курсы. На первых двух шли обычные занятия и сдавали экзамен, а на старших надо было только принимать тексты по специальности. Тексты, так называемые тысячи, мы выбирали сами. Семинаров не предусматривалось, только одно ознакомительное занятие в начале года, на которое мы никогда не ходили.
Елена не останавливалась:
— Ты не хотел вставать перед девчонкой. Ты всех подбил, чтобы они не приходили. Но я тебе покажу.
— Покажешь, — согласился я. — Но сначала садись и успокойся.
Она села и рассказала:
— Я сшила новое платье, утром ездила делать прическу. Большие деньги заплатила. Думала: приду, все встанут, и ты встанешь. Ты на меня раньше внимания не обращал, мелюзгой считал. А нам в школе про тебя все уши прожужжали, какой ты гениальный. И вот ты встанешь, а я замешкаюсь и не сразу разрешу вам сесть. Посмотрю на тебя, улыбнусь. А в перерыве подойду и скажу: «Ты можешь звать меня на «ты» и «Лена», когда мы вдвоем, но официально зови меня «Елена Борисовна».
Я разочаровал молодую преподавательницу:
— В университете есть веками установленные традиции. У нас не встают, когда входит преподаватель, даже если это президент Академии наук. Доцентов и преподавателей у нас зовут «товарищ доцент» и «товарищ преподаватель», а профессоров просто «профессор», без «товарищ». И к академикам мы обращаемся «профессор», а они к нам — «коллега». По имени и отечеству называть не принято. Аспирантов и молодых преподавателей, как правило, студенты зовут по имени и на «ты». У нас свободное посещение лекций и семинаров, кроме партийных дисциплин и военного дела. Если бы я знал, что у тебя первое занятие в жизни, я бы пригнал всю нашу группу.
