Во время бунта Джеральд, еще ребенок, ничего не желал так сильно, как быть взрослым мужчиной и бороться с бунтовщиками. Отец же разрывался между двумя полуправдами, и это сломило его. Ему хотелось быть настоящим христианином, иметь одни права с рабочими. Он предпочел бы расстаться со всем, что имел, и стать бедняком. Но как крупный промышленник он отчетливо сознавал свою обязанность сохранять и преумножать капитал, не выпускать из рук власть. Эта обязанность была столь же от Бога, как и потребность сбросить иго богатства, и даже более божественной: ведь он исполнял именно ее. Однако другой идеал манил его сильнее — видимо, потому, что он не следовал ему; и он страшно огорчался, что теряет на него право. Он стремился быть любящим и добрым отцом, щедрым благодетелем. Шахтеры же кричали, что он ежегодно обкрадывает их на тысячи фунтов. Им не хотелось быть обманутыми.
Когда Джеральд вырос и стал взрослым мужчиной, у него выработалась другая точка зрения. На равенство ему было наплевать, как и на христианскую ахинею о любви к ближнему и самопожертвовании. Он знал, что положение и власть — именно те вещи, которые нужны в нашем мире, и выступать против них бессмысленно. Бессмысленно хотя бы по той простой причине, что они функционально необходимы. Не то чтобы эти вещи — тоже своего рода части машины — были самым важным в жизни. Так случилось, что он оказался в центре управления и осуществлял контроль над множеством людей, которые несли менее существенную функцию. Вот так все просто. Не станем же мы возмущаться тем, что центральное колесо управляет сотней дальних колес, или тем, что планеты вращаются вокруг Солнца. В конце концов, будет явной глупостью утверждать, что Луна, Земля или Сатурн, Юпитер и Венера имеют такое же право быть центром нашей Солнечной системы, как Солнце. Такие утверждения несут в себе одно лишь желание создать путаницу. Не стремясь ни к каким обобщениям, Джеральд, тем не менее, пришел к определенным выводам. Теории о демократическом равенстве он определил для себя как полную ерунду. Что на самом деле имеет значение — так это огромная социально-производственная машина. Пусть она работает эффективно, пусть производит всего в избытке, пусть каждый человек получит часть национального богатства — больше или меньше, в соответствии со своей функцией или положением, — когда же он обеспечен всем необходимым, пусть делает что хочет, пусть находит себе развлечения по вкусу, единственное ограничение — не мешать другим.
Итак, Джеральд взялся за работу, решив привести в порядок крупное производство. Из путешествий и книг он вынес одно: в основе жизни лежит гармония. Он не сумел бы четко определить, что это значит. Но слово ему нравилось, он чувствовал, что обрел собственное представление о природе вещей. И Джеральд стал проводить свою философию в жизнь, он привносил порядок в окружающий мир, повенчав таинственное слово «гармония» с практическим — «организация».
Увидев производство, Джеральд сразу понял, что может сделать. Ему предстояла борьба с Материей, землей и углем, сокрытым в ней. Единственной его мыслью было подчинить своей воле неодушевленную материю земли. Для этой борьбы нужно было иметь совершенные орудия производства, механизм, работающий так искусно и гармонично, как человеческий разум; такой механизм, непрестанно повторяя определенные движения, добьется нужной цели, добьется непременно, действуя жестко и безжалостно. Именно этот бесчеловечный принцип в механизме, который намеревался создать Джеральд, воодушевлял его, доводя до почти религиозной экзальтации. Он, человек, мог поместить между собой и материей, которую намеревался покорить, совершенного, неизменного, богоподобного посредника. Его воля и сопротивляющаяся материя земли были антагонистами. И между ними он мог установить непосредственное выражение его воли, воплощение его силы, могучую и совершенную машину, систему, упорядоченную деятельность, механическое повторение, повторение ad infinitum[68], то есть вечное и бесконечное. Он нашел свое вечное и бесконечное в строгом механическом принципе полной согласованности, выливающемся в безупречное, сложное, бесконечно повторяющееся движение, подобное вращению колеса — вращению продуктивному в том смысле, в каком может быть названо продуктивным вращение вселенной, — продуктивное повторение в вечности, до бесконечности. Это продуктивное повторение ad infinitum — божественное движение. А Джеральд был богом машины, Deus ex Machina[69]. Деятельная воля человека была Богом.
Теперь у Джеральда появилось дело жизни — установить на земле великую и совершенную систему, управляемую волей человека, управляемую спокойно, твердо, постоянно, как подобает божеству. И начать предстояло с шахт. Условия были известны: во-первых, сопротивление земной материи; во-вторых, потребность в орудиях труда — машинах, рабочей силе; и в-третьих, его железная воля, его разум. Не обойтись без согласованной работы множества составляющих — людей, животных, механизмов металлических, кинетических, динамических; чудесного соединения множества мелких сил в одно могучее, безупречно работающее целое. И тогда идеал будет достигнут, будет в полной мере исполнена воля высших сил и осуществлена мечта человечества; ведь разве человечество неким мистическим образом не противопоставлено неодушевленной материи, разве история человечества не является историей покорения этой материи?
Шахтеров перехитрили. В то время как они путано повторяли тезис о божественном равенстве людей, Джеральд пошел дальше и, признавая их позицию справедливой, стремился реализовать желания всего человечества. Он представлял тех же шахтеров, но уже на более высоком уровне, когда понял, что единственный способ наилучшим образом исполнить волю человечества — это создать совершенный бездушный механизм. Впрочем, от имени шахтеров он выступал довольно абстрактно: те остались далеко позади, идея материального равенства безнадежно устарела. Их потребности были преобразованы в новое и более возвышенное желание иметь совершенный механизм, способный осуществлять посредничество между человеком и материей, желание вдохнуть в этот механизм Божью волю.
Стоило Джеральду прийти в фирму, как старую систему стали сотрясать предсмертные конвульсии. Всю жизнь Джеральда мучил яростный демон разрушения, доводивший его подчас до безумия. Теперь он, словно вирус, проник в фирму, вызвав серию болезненных вспышек. Джеральд бесцеремонно совал нос во все, для него не было ничего запретного, он сокрушал все представления об этике. Он провел своеобразную ревизию старым, убеленным сединами менеджерам, седовласым служащим, выжившим из ума пенсионерам и всех поголовно выбросил из фирмы, как старый хлам. При ближайшем рассмотрении фирма выглядела как богадельня для престарелых служащих. Увольняя их, Джеральд не испытывал угрызений совести. Он оформил старым служащим соответствующие пенсии и тут же стал искать им надежную замену, а найдя, сажал новичков на место уволенных стариков.
— Я получил жалобное письмо от Летерингтона, — говорил его отец тоном, в котором одновременно слышались осуждение и мольба. — Может, дать бедняге еще немного поработать? Мне всегда казалось, что он неплохо справляется со своей работой.
— Я уже взял человека на его место, отец. Поверь, ему будет только лучше. Ты удовлетворен размером его пенсии?
— Но бедняге нужно совсем не это. Он тяжело переживает то, что его считают старым. Говорит, у него хватит сил еще на двадцать лет работы.
— Не той, что мне надо. Он просто не понимает.
Отец вздыхал. Ему не хотелось вдаваться в подробности. Он понимал, что если они хотят сохранить производство, его нужно основательно перестроить. Всем будет хуже, если придется закрыться. Поэтому он ничем не мог помочь старым верным служащим и только повторял: «Как скажет Джеральд».
Отец все больше отходил от дел. Реальная жизнь предстала перед ним в искаженном виде. Он жил в соответствии со своими принципами — их дала ему великая религия. Но, похоже, они устарели, и их нужно заменить. Этого он не мог понять — просто ушел в себя и замолчал. Прекрасные свечи веры, не освещавшие более мир, продолжали тихо и сладостно гореть в его душе.
Джеральд стремительно реформировал фирму, начав с конторы. Чтобы стали возможны те крупные изменения, которых он желал, нужно было значительно сократить расходы.
— Что это за уголь вдов? — спрашивал он.
— Его бесплатно отгружают каждые три месяца вдовам рабочих, служивших в компании.
— Теперь им придется платить. Компания не благотворительная организация, как многие думают.
Джеральд с неприязнью думал о вдовах, этих столпах сентиментальной благотворительности. Они были ему едва ли не отвратительны. Почему бы им не принести себя в жертву и не сгореть в погребальном костре вместе с покойными супругами, как поступают вдовы в Индии?[70] Или пусть за уголь платят.
