ростом, доложил:
– Всё привезли, государь, – и свинец, и порох!
– Много? – грозно хмуря брови, спросил Пугачёв.
– Да. Достаточное количество.
– Вот вам сто серебряных рублёв, закупите побольше сабель, пистолей и ружей, – величественно сказал Емельян, передавая незнакомцу кожаный кошель, который на глазах изумлённых людей извлёк откуда-то из складок одежды.
Затем он обернулся к собравшимся:
– Все зрили, что забочусь о вас, детушки?
– Зрим, зрим, государь батюшка! – выдохнули казаки.
– Ну а ежели обманете и не подымитесь?
– Не сумлевайся, государь! – ответил уверенно за всех Чика.
– Тогда я уповаю на вас, детушки, – Пугачёв бросил вопросительный взгляд на «слугу», которому только что вручил кошель.
Увидев едва заметный одобрительный кивок, он широко улыбнулся:
– Покуда, до поры до времени, держите языки за зубами. О нашем уговоре никому не болтайте!
– Ни в жисть, государь! – заверили казаки.
– Долой Катьку-паскуду с трона государева! – И, увлёкшись игрой «в царя», Пугачёв лихо рубанул воздух рукой.
– До-лой! – дружно выкрикнули казаки.
– Да будет эдак! Господь нам судья! – вздохнул Емельян. – И все мы зависим от воли евоной.
* * *
Пугачёв и его «слуги», крадучись между кустов, подошли к привязанным лошадям.
– Вижу, у тебя всё получилось, Емеля, – похвалил Пугачёва один из них.
– Каждый из нас знат своё место, – важно ответил Емельян, который так успел вжиться в роль царствующей особы, что выходить из неё не собирался. – Я вот знаю теперь, что казаки яицкие наготове, как заряженные ружья. Но всё же ещё потребуются увещевания и уговоры.
– А ты умнее, чем я думал! – одобрительно отозвался всё тот же «слуга». – Общими усилиями мы поднимем казаков на бунт. И ты поведёшь их, «государь»!
– Да раз плюнуть! – проговорил торжественно и самоуверенно Пугачев. – Я поведу казаков в бой за казачьи вольности и не покину их до последнего издоха. Клянусь Господом нашим Иисусом Христом!
– Ха! Ха! Ха! – раздался издевательский хохот, и из кустов появился человек, закутанный в длинный плащ. – Вся «честная» компания в сборе!
– Это ты, Анжели, – скрипнув зубами, поморщился «слуга». – Нигде от тебя покоя нет, ей-богу!
– Не хнычь, Флоран, – усмехнулся Анжели. – Спектакль, как у Шекспира! Браво! И больше не произноси моё имя вслух. Если не запамятовал, то я казак Никита Караваев.
– Тогда и я тебе не Флоран, а Егор Бочков, – огрызнулся тот.
– Отлично! – воскликнул Анжели. – Мне нравится выбранное тобою имя. Только вот слишком мудрёное оно. Как бы не забыть?
– С того времени, как сбежал из Оренбурга, ты у меня как кость в горле, – не очень-то любезно высказался в отношении соотечественника «Бочков». – Всё под ногами путаешься. Аж прибить охота.
– Вот так храбрецы! Ну, убивайте меня, – и Анжели рассмеялся. – Я ведь один! Как вы ни таились, а я пронюхал про ваше сборище и пошёл по вашим следам. Но ладно это был я? А если бы кто другой? Планируемый бунт так бы и остался в планах, а вы бы втроём украсили виселицы в Яицке!
– Молчи! – грозно прикрикнул на распоясавшегося француза Пугачёв. – Мы не сабарманы степные, чтоб на виселицах болтаться.
– Ой, ой, «царь-государь»! – усмехнулся Анжели. – А знаешь ли ты…
Почувствовав, как напрягся Емельян, француз тут же сделался серьёзным:
– Прошу прощения, господа!
– Так-то вот лучше, – процедил сквозь зубы Флоран и вскочил в седло. – Поспешим восвояси, господа. Теперь нам надо о многом подумать.
Глава 4
– Ляля?! – спросила Серафима.
– Да, – кивнул мальчуган. – Ей стало плохо, и она за тобой послала.
Взяв мальчика за руку, Серафима поспешила к шатру племянницы.
Весть о том, что Ляля рожает, мигом облетела табор. На улице ночь, всем нужно было отдыхать, люди были голодны, но многие, не сговариваясь, пошли к шатру будущей мамы.
Цыгане разложили костры, женщины принялись готовить пищу.
– Что? – спрашивали у Серафимы, если она хоть на минуту выходила из шатра.
Прошёл час. Вайда слонялся вокруг шатра, прислушиваясь к незнакомым сдержанным стонам. Ляля не кричала, нет, – она была храбрая и сильная. Но ей, наверное, очень тяжело. Вайда томился за неё и вместе с нею. Страх за Лялю, ожидание и усталость – всё перемешалось в его голове.
Вожак Азар сидел у костра, прикрыв глаза. Мучительные, неизбывные сожаления охватили его перед фактом нового торжества жизни.
– Марья? – позвала Серафима, высовываясь из шатра. – Неси быстрее воду горячую. Да пошевеливайся, росомаха!
Вайда хорошо знал, как всё должно произойти. Раздаётся пронзительный крик роженицы, затем крик новорожденного, а потом уже позовут отца. Но у Ляли мужа нет и не было. Вайда всё ждал этого крика. Но Серафима сама вышла из шатра и устало оповестила:
– Дочь! Дочка! Девочка! – И, обняв подошедшего Азара, поцеловала его.
– Что уже? – глупо спросил Вайда, не понимая.
Но в это время, утверждая своё существование, голосисто и требовательно закричала новорожденная. Вайда бросился к шатру.
Серафима тигрицей преградила ему дорогу:
– Куда ломишься? Больна она.
Лицо Вайды исказила злоба.
– Ты чего здесь раскомандовалась? – закричал он, отталкивая Серафиму. – Я хочу увидеть Ляльку, и увижу её!
– Ну что ж, проходи, – посторонилась цыганка.
Ляля встретила его настороженным взглядом. Он осторожно, боясь дышать, подошёл к ребёнку. Закутанная в чистую тряпку девочка кричала, морща красный лобик.
– На тебя похожа! – виновато улыбнулся Вайда и на цыпочках подошёл к её ложу. Он хотел сказать ей многое. Он любил её, был готов простить даже рождение ребёнка, прижитого от другого, он всё ещё боялся за неё. Но не знал, как это выразить при присутствующей в шатре Серафиме, и сказал другое.
– Я готов на тебе жениться, как только поправишься, – промямлил цыган заискивающе, теребя дрожащими пальцами шапку.
Серафима передёрнула плечами. Но Ляля поняла.
– А я всё ещё не готова выходить замуж ни за тебя и ни за кого другого, – заявила она, как всегда твёрдо, и, приподняв голову, покосилась на дочку. – Не терзай себя несбыточной надеждой, Вайда: мне не суждено быть чьей-то женой в этой жизни!
Серафима выпроводила поникшего цыгана из шатра. Ляля счастливо вздохнула и закрыла глаза. Засыпая, она слышала гул голосов вокруг шатра, но сон уже обволакивал сознание, и она не разобрала приветствий, адресованных ей и её прекрасной дочери.
* * *
Вайда прибежал в свой шатёр, не зная, что делать. Он бегал как сумасшедший, натыкаясь на узлы, разговаривал вслух, громко матерился. Должно быть, он был смертельно утомлён, но возбуждение вытеснило усталость.
Он смачно выругался, когда пришли его друзья. Именно в эти минуты он не желал их видеть.
Его силой увели ужинать. Но пища не лезла ему в рот, и он вернулся в свой шатёр.
Вайда не мог спать. Ворочаясь
