Потом она встала, оделась и поехала в Станфорд. Без особых трудностей нашла дом, в котором жил Локхардт, и, только позвонив в дверь, вдруг подумала, Что не знает, что будет говорить. Хотя это не самое главное: она ему спокойно объяснит, как она из-за него деградировала, как он испортил ей всю жизнь.
— Кто там?
— Я хочу с вами поговорить. Мне есть что сказать.
— Вы моя студентка? Или бывшая студентка?
И тут она увидела, что это вовсе не Локхардт, а какой-то пожилой мужчина, в очках, с бородой. Локхардт, оказывается, переехал жить в Сан-Франциско.
Леонора села в машину, ее трясло. Нужно было найти телефонную будку и выяснить его адрес. В ближайшем магазине, где был телефон, не оказалось справочника по Сан-Франциско. Ну, ничего страшного. Она поедет прямо в город и там его найдет. Теперь он от нее не скроется. Она ему все растолкует.
Движение по шоссе 101 было очень медленным, возникла пробка, и пошел дождь. Леонора обгоняла все машины, которые ехали со скоростью меньше 60 километров в час. Ей нужно было туда доехать, нужно было все ему высказать. Слова собирались в голове, словно камни, словно пули. Она бы убила эту сволочь. Ее обогнала машина и начала тормозить. Леонора тоже начала притормаживать, но не так быстро, как нужно было. Машину занесло, и в результате она стукнула «фольксваген». Но не остановилась, хотя видела в зеркало, что у «фольксвагена» замигал аварийный сигнал. Подумаешь. Да, она убьет его — и Леонора изо всех сил надавила на газ.
Она не могла найти место, где оставить машину, и поэтому, бросив ее в запретной зоне, в квартале от гостиницы «Джек Тар», побежала под дождем. Нашла телефонную будку, нашла справочник, открыла, отыскала букву Л: выяснилось, что Локхардт жил в Северной бухте. Ну, конечно, где же ему еще жить с деньгами, которые он заработал на книге «Заложница любви». Она побежала обратно к машине. Полиция как раз пыталась отогнать ее из запретной зоны.
— Нет, — закричала она. — Перестаньте. Остановитесь. Остановитесь.
Лысый коротышка, который возился с ее машиной, увидел, что на него бежит какая-то сумасшедшая с разметавшимися по лицу мокрыми волосами.
— Хорошо, хорошо, — сказал он. — Хорошо.
Буквально через секунду она снова была в машине и ехала по улице Ван Несс, не обращая внимания на желтые сигналы светофоров. Вскоре она уже была возле дома Локхардта.
У Леоноры стучало в висках, болела спина. Смертельно хотелось пить, принять какую-нибудь таблетку. Но больше всего захотелось схватить Локхардта за волосы, содрать с него скальп и посмотреть на розовые мозги человека, который довел ее до такого состояния.
Она попыталась позвонить, но ее так трясло, что ничего не получилось. Тогда она начала бить звонок рукой, а потом уже кулаком. Звонок все не звенел. Она ударила в дверь сперва рукой, потом ногой и затем просто налегла всем телом и била под какой-то безумный ритм, сперва кулаком, потом двумя… Ритм все нарастал, все быстрее, быстрее, удары становились сильнее и сильнее, до тех пор, пока кровь не появилась на ее руках, на двери, и тут она услышала голос, который что-то кричал, и этот голос был так похож на ее собственный.
Дверь открылась. Локхардт, с книгой в руках, стоял и смотрел на молодую женщину, лицо которой было искажено гримасой ненависти до такой степени, что его невозможно было узнать. С ней случилась настоящая истерика, а он слушал ее крик, абсолютно не понимая, в чем дело, и, только когда крик превратился снова в нормальный человеческий голос, он сумел разобрать слова: «Я не такая, как все, я не такая, как все», — плакала она. А еще через полчаса приехали люди из лечебницы и увезли ее обратно.
Весь мир сошел с ума. Да, так оно и было. Мать Леоноры сидела, смотрела телевизор, где уже несколько дней говорили о массовом самоубийстве в Гайане. Они приняли яд, подмешанный в виноградный напиток, и через пять минут все погибли. Все. Патрицию Херст не выпускали, как и Чарлза Мэнсона. А ее Леонора находилась в психушке. Ведь Леонора могла прославиться. Она ведь могла… но маме ничего не приходило на ум. Во всем виноват Локхардт, Леонора права. Это все по вине Локхардта. Мать Леоноры усилила звук телевизора. Сейчас сообщали о том, что кто-то кого-то застрелил и еще одного, и еще… Да, это новый способ самовыражения, если тебе сегодня нужно что-то доказать, ты просто идешь и кого-то убиваешь.
Она вспомнила о пистолете, спрятанном в коробке из-под салфеток, и тут для нее все прояснилось. Она села в машину и поехала в Северную бухту. Без труда нашла дом, где жил Локхардт; она ведь трижды ездила туда после того, как Леонору забрали. Ставила машину напротив дома, сидела там и долго смотрела. Но на этот раз она поднялась по ступенькам и позвонила в дверь. Потом еще раз. Собиралась позвонить уже в третий раз, когда Локхардт, смеясь, открыл дверь. Она слышала, как другие люди в доме тоже смеялись: наверное, у них была вечеринка. Через его плечо она разглядела люстру, зеленую стену, заметила уголок картины. Она не могла разглядеть, что это за картина, но сразу поняла, что он очень-очень богат. У него было все.
— Что вам угодно? — спросил Локхардт, а из комнаты раздался смех. — Что вам угодно? — повторил он.
— Леонора, — сказала она. — Ведь из нее могло что-то получиться. — После этого она достала пистолет из сумки и направила в грудь Локхардта. Раздалось три выстрела, и когда он упал на пол, мать Леоноры смогла разглядеть ту картинку на зеленой стене — какие-то кубики разных цветов и разных размеров, которые, по большому счету, на самом деле не картина.
Элис Уокер
Неожиданная поездка домой в весеннюю пору
Перевела Е. Калинина
1
Сэйра медленно шла с теннисного корта, касаясь пальцами затылка и ощущая жесткость своих черных волос. Она была всеобщей любимицей. Она приближалась по дорожке к Тэлфингер-холлу, и к ней одна за другою присоединялись подруги. Шли вшестером, болтая и смеясь. Сэйра, самая высокая, первой увидела посыльного.
— Мисс Дэвис, — сказал он, стоя на месте и дожидаясь, пока стайка девушек подойдет поближе. — Вам телеграмма. — Брайэн был ирландцем и отличался неизменной вежливостью. Он держал в руке фуражку, пока Сэйра не взяла телеграмму. На прощанье кивнул, окинув взглядом всех девушек. Он был молод, хорош собой, но очень уж услужлив, и подружки Сэйры насмешливо захихикали ему вслед.
— Ну, что там? — заинтересовалась одна из них, но Сэйра долго рассматривала желтый конверт то с одной, то с другой стороны.
— Посмотрите, — сказала одна из девушек. — Какая красивая! Какие глаза, волосы, а кожа!
Пышные волосы обрамляли светло-коричневое, с высокими скулами, лицо Сэйры, ее большие темные глаза. Эти глаза завораживали — казалось, они чувствуют радость и печаль жизни острее, говорят о большем, чем сама молчаливая Сэйра.
Подруги часто докучали ей разговорами о том, как она красива. Им нравилось вытащить ее из комнаты и показывать своим друзьям, наивным и недалеким юношам из Принстона и Йейла. Им и в голову не приходило, что ей это может быть неприятно. Она была мягка с друзьями и не выдавала своего возмущения их бестактностью. Часто она уступала им, но иногда от смущения произносила неискренние фразы. Сейчас она улыбнулась, комически возвела глаза и руки к небу. Она смирилась с неуместным любопытством своих подруг, как мать смиряется с нетерпеливостью ребенка. Теперь они всем своим видом излучали любовь, смешанную с завистью, наблюдая, как она разрывает конверт.
— Умер, — сказала она.
Девушки потянулись к телеграмме.
Это ее отец, тихо сказала одна из них. — Умер вчера. О, Сэйра, — всхлипнула девушка, — мне так жаль!
— И мне!
— И мне!
— Что мы можем сделать для тебя?
Но Сэйра пошла прочь, высоко подняв голову и выпрямив плечи.
— Как она изящна! — сказала одна из девушек.
— Похожа на гордую лань, — добавила другая. Затем они гурьбой пошли в свои комнаты, чтобы переодеться к ужину.
В Тэлфингер-холле было хорошо. Общая комната, сразу у входа, представляла собой нечто вроде небольшой выставки современной живописи, где попадались прекрасные оригинальные картины, литографии и коллажи. Правда, постоянно что-нибудь пропадало. Некоторые студентки не могли устоять перед искушением иметь самого что ни на есть подлинного Шагала — обычно эстамп, подписанный его рукой, — хотя им было вполне по карману приобрести почти такой же в городском салоне. Комната Сэйры находилась совсем рядом с выставкой, но у нее на стенах висели всего лишь недорогие репродукции: несколько Гогенов, «Голова негра» Рубенса, по одному Модильяни и Пикассо. Целая стена была занята ее собственными работами — и на всех были изображены негритянки. Она совершенно не могла рисовать мужчин-негров, невыносимо было запечатлевать на бумаге выражение униженности на их лицах. Женщины же, почтенные матери семейств с натруженными руками, таили в глазах непобежденность. Среди рисунков Сэйры висел красный плакат студенческого координационного комитета против насилия, на котором мужчина держал на руках маленькую девочку, уткнувшуюся лицом ему в плечо. Сэйра часто чувствовала себя этой девочкой, чьего лица никто не мог видеть.
