Уезжать из Тэлфингера страшно, даже на несколько дней. Тэлфингер стал ее домом. Ей приходилось жить и в других местах, но здесь было лучше всего. Наверное, ей нравилась зима — запах дров в камине и снег за окном. Она всю жизнь мечтала о каминах, которые бы по-настоящему грели, и о снеге в приятную морозную погоду. Джорджия казалась далекой и чужой, но надо было собираться. Ей не хотелось покидать Нью-Йорк, где, как любил говорить дедушка, «бродит дьявол и хватает молодых дурочек за юбки». Он свято верил, что Юг — это лучшее место на свете (неважно, что кто-то постоянно портил картину), и клялся, что умрет не дальше нескольких миль от места, где родился. Было какое-то упорство даже в его сером каркасном доме и тощих, домашних животных, которые постоянно плодились. Больше всех Сэйра всегда хотела повидать именно его.
Раздался стук в дверь смежной ванной комнаты, и вошла соседка Сэйры, сопровождаемая громкими заключительными аккордами концерта Баха. Сначала она только просунула голову в дверь, но, увидев, что Сэйра уже совершенно одета и готова к выходу, подошла к кровати и, плюхнулась на нее. Это была грузная блондинка с мощными ногами молочного цвета. У нее были небольшие глазки и шея, вечно серая от грязи.
— Ты потрясающе выглядишь, — сказала она.
— Оставь, Пам, — отмахнулась Сэйра с раздражением. Она знала, что в Джорджии даже для Пам она была бы всего-навсего одной из многих хорошеньких цветных. В Джорджии миллион девушек красивее ее. Но Пам не может этого знать, она никогда не была в Джорджии, даже и не разговаривала ни с кем из черных, пока не встретилась с Сэйрой. Свое первое впечатление от их знакомства она выразила поэтически, сравнив Сэйру с «маком среди зимних роз». Ей казалось странным, что у Сэйры только одно пальто.
— Слушай, Сэйра, — сказала Пам. — Я знаю, что случилось. Я тебе очень сочувствую. Очень.
— Спасибо, — сказала Сэйра.
— Чем мне тебе помочь? Может быть, ты воспользуешься самолетом моего отца? Он устроит так, что тебя доставят домой. Он и сам мог бы полететь. Но на этой неделе он должен отправить маму на Мадейру. Ты избавилась бы от тряски в поезде, да и вообще от всех хлопот.
Отец Памелы был одним из богатейших людей мира, но никто никогда об этом не говорил. Сама Пам упоминала о нем только в критических случаях, когда ее друзьям могли понадобиться частный самолет, поезд или яхта. Например, когда кому-то нужно было изучить труднодоступную деревню, остров или гору, Памела предлагала свою помощь. Сэйра не могла представить себе такого богатства, и ее всегда раздражало, что Памела ничуть не походила на дочь миллиардера. По мнению Сэйры, дочь миллиардера не должна так напоминать лошадь, и зубы ей следовало бы чистить почаще.
— О чем ты задумалась? — спросила Пам.
Сэйра стояла у батареи, опираясь пальцами о подоконник. Снизу девушки поднимались по холму с ужина.
— Я думаю о долге детей перед своими умершими родителями.
— Только об этом?
— Ты что-нибудь знаешь о Ричарде Райте и об его отце? — спросила Сэйра.
Памела наморщила лоб, припоминая. Сэйра посмотрела на нее сверху вниз.
— Как же, я и забыла, — сказала она со вздохом, — здесь же не проходят Райта. Самая шикарная школа в Соединенных Штатах, а выпускницы — невежды. — Она взглянула на часы, до отправления поезда оставалось двадцать минут. — В самом деле, — сказала она едва слышно. — Почему все эти Т. С. Элиоты и Эзры Паунды включены в программу, а Райт — нет?
— Так он поэт? — спросила Пам. Она обожала поэзию, всякую поэзию. Правда, половину американских поэтов она не читала — просто потому, что никогда о них не слышала.
— Нет, — сказала Сэйра, — он не поэт. Он прозаик, у него были сложные отношения с отцом. — Она подошла к картине, изображающей старика и маленькую девочку.
— Когда Ричард был ребенком, — продолжала она, — его отец сбежал с другой женщиной. Однажды, когда они с матерью приехали к нему, чтобы попросить денег на пропитание, он со смехом их выставил. Совсем еще маленькому Ричарду казалось, что его отец похож на бога. Большой, всемогущий, непредсказуемый, капризный и жестокий, он царил над подвластным ему миром — как настоящий бог. Но спустя многие годы, уже знаменитым писателем, Райт поехал в низовья Миссисипи ‘навестить отца. Вместо бога перед ним стоял сельский батрак, со слезящимися глазами, с согнутой спиной, беззубый, пахнущий навозом. И Ричард понял, что самым значительным поступком в жизни этого бога был побег с той женщиной.
— Ну и какой же долг он испытывал по отношению к этому старику?
— Понимаешь, когда Райт посмотрел в лицо этому старому миссисипскому негру, он задался вопросом, что должен чувствовать сын по отношению к такому ничтожному отцу? Сын человека, не видевшего дальше поля, на котором он гнул спину на хозяина? Кем был Райт без отца? Райтом — знаменитым писателем? Райтом-коммунистом? Райтом — французским фермером? Райтом, чья белая жена никогда бы не приехала сюда, на Миссисипи? Оставался ли он сыном своего отца? Или предательство отца освобождало его от обязанности быть чьим-либо сыном, он сам себе становился отцом? Мог ли он отречься от своего отца и жить дальше? А если бы он сделал это, то жил бы в качестве кого? В какой роли? И для какой цели?
— Ну, — сказала Пам, откинув волосы за спину и сощурив свои небольшие глаза, — если отец отрекся от него, то я вообще не понимаю, зачем ему нужно было ехать к нему. По-твоему получается, что Райт заработал себе право быть свободным, быть тем, кем он хочет. Для сильного человека несущественно, есть у него отец или нет.
— Может быть, — сказала Сэйра. — Но отец Райта был чем-то вроде неоткрывающейся двери в старом доме со множеством комнат. И что же, эта испорченная дверь должна была навсегда закрыть Райту доступ к остальным комнатам? Вот в чем вопрос. Он блестяще ответил на него в своей книге, и это главное, но все же неясно: был ли у него удовлетворительный ответ — или хоть какой-нибудь — в жизни?
— Ты воспринимаешь его отца как своего рода символ, да?
— Наверное, — сказала Сэйра, в последний раз окидывая взглядом комнату. — Я воспринимаю его как дверь, которую невозможно открыть, как накрепко сжатую руку, кулак.
Памела проводила ее до университетского автобуса, и через несколько минут Сэйра была на станции. Поезд как раз подходил к платформе.
— Приятного путешествия, — учтиво сказал пожилой водитель, подавая ей чемодан. Но при этом он подмигнул ей — может, уже в тысячный раз с тех пор, как она его впервые увидела.
Теперь, в поезде, она уже не думала о подругах. Единственное, что их объединяет, это колледж. Как они могли понять ее, если им не полагалось знать Райта? Они считали ее интересной, «красивой» только потому, что понятия не имели о том, что она такое. Она казалась им очаровательной потому, что они не знали ее происхождения. А их мир был недоступен для нее, хотя кое-что она о нем знала — от них самих и из Скотта Фицджералда. Этот мир не привлекал ее, да и входного билета у нее не было.
2
Тело отца находилось в комнате Сэйры. Кровать вынесли, чтобы освободить место для цветов, стульев и гроба. Сэйра долго вглядывалась в черты умершего, как будто могла прочесть в них ответ на свои вопросы. Да, это лицо отца, темное, шекспировское лицо, обрамленное седыми курчавыми волосами и как бы разделенное надвое седыми короткими усами. Это было совершенно немое, запертое лицо. Но оно также казалось пухлым, как бы чем-то набитым, вот-вот готовое лопнуть. Покойный был одет в темно-синий костюм, белую рубашку и галстук. Сэйра наклонилась и немного освободила галстук. Где-то между лопатками у нее зародились слезы, но к глазам не подступили.
— Да тут под гробом крыса, — крикнула она брату, но тот, видимо, не услышал ее, так как не вошел в комнату. Она была наедине с отцом, что редко случалось при его жизни. Когда он был жив, она избегала его.
— И где же эта девчонка? — спрашивал он. И сам себе отвечал: — Опять заперлась в своей комнате.
А все из-за того, что мать Сэйры умерла во сне. Легла спать, уставшая, и больше не проснулась. И Сэйра во всем обвиняла отца.
Надо смотреть на крысу в упор, она не выдержит взгляда и уйдет, подумала Сэйра. Наверно, не имеет значения, если я чего-то недопонимала или вообще не понимала.
— Нам столько приходилось переезжать, искать работу на уборке урожая, искать жилье, — жаловался отец. Сэйра хранила ледяное молчание. — Эти вечные переезды убили ее. А сейчас, когда у нас свой дом, четыре комнаты, почтовый ящик на веранде, ее нет. Слишком поздно. Она не увидит всего этого. — У отца бывали совсем плохие дни, когда он ничего не ел, а ночью не мог заснуть.
Как она бралась судить, где есть любовь, а где ее нет?
