— А черт же их знает. Давайте проедем прямо к стоянке корабля.
Они снова взгромоздились на сани. К великому неудовольствию не перестававшего ворчать Ильи, помчались к месту стоянки дирижабля.
Только там выяснилось, что все наличные люди были заняты неотложным ремонтом корабля. Порывом ветра «Графа Цеппелина» повернуло так неудачно, что он задел за камень кормой и повредил себе оперение.
Билькинс в отчаянии опустил руки:
— Значит, мы не можем двинуться сейчас же к Хансену.
Зарсен ничего не ответил. Он быстро скинул меховое платье и в брезентовом комбинезоне побежал на корму, где работали над оперением механики.
Задумавшегося Билькинса взял за рукав Михайло:
— Куда поедем?
— Больше никуда, — махнул рукой американец.
Билькинс ушел к себе и принялся с лихорадочной поспешностью исписывать один бланк за другим. Заготовив несколько радиограмм, он соединился с радиотрубкой. Но Оленных не отвечал. Билькинс с раздражением отправился отыскивать радиста.
Оленных же в это время вел оживленную беседу с вернувшимися проводниками. Долго и старательно потрясши руку радиста, Вылка при помощи Михайлы принялся его подробно расспрашивать о том, что делалось здесь в их отсутствие. Он делал это с такой уверенностью, что Князев даже пошутил над ним:
— Ты, Илья, в действительности точно председатель орудуешь. Чего ты контроли–то наводить вздумал? Чай Федор тебе не артельный парень.
Самоедин серьезно посмотрел на него:
— Ты, Михайла, русак, а дурак. Ты мине кази, энта земля советька?
— Советская.
— А много тут советькова люду? Ты да я. Два буде. А кто из нас старсой? Я — Вылка председатель — долзон я знать, али не долзон, циво на советькой земли есь, циво чужаки на ей делають?
— А ведь ты, пожалуй, и прав, Илька, — засмеялся Ми- хайло. — Бери, бери, брат, комиссарскую власть над ними. А ну, дядя Федор, крой рапорт председателю.
Но Оленных было не до шуток. В эти дни, когда завалили его гонцы от экспедиции тревожными радио, когда с берега то и дело царапались в наушники хитросплетения большой международной интриги, затеянной вокруг Земли Недоступности, Оленных ходил как во сне. Каждая передаваемая на землю радиограмма жгла пальцы дрожащими голубыми искрами. Неотступно гвоздила мысль: «Ведь сам, своими руками отрываю кусок от своей России. Раньше незаметно было, как это делается, больно далеко стоял. А вот тут как по писаному все. Точно в газете… И сам, своими руками. Вот нескладность–то… Решать нужно».
При этом совершенно незаметно для нега самого эти мысли формировались в голове у радиста уже не из привычных, длиннотных немецких фраз. Четкие и короткие вставали в памяти почти забытые звуки русской речи. Оленных стал думать по–русски. И как–то само собой случилось так, что всякое известие истекающей злобой европейской и американской прессы, где говорилось о необходимости отторжения куска обледенелой земли от России, он стал прослушивать с неприязнью. При этом он сначала с досадой отбрасывал стоящее перед словом Россия слово «Советская». Потом привык к нему и перестал воспринимать эти слова отдельно. Даже когда в сводках или телеграммах просто говорилось: «большевики», в уме Оленных это ассоциировалось с родными бородатыми лицами сибирских земляков, толстыми нагольными тулупами и пушистой заснеженной тайгой. А за тайгой встала и заимка. С серой высокой избой староверского построя. Седая борода отца. Всегда безукоризненно чистая, повязанная под подбородком большим узлом с заячьими ушами, косынка матери.
Слово «большевики» перестало быть чужим и колючим. И когда Вылка уверенно заговорил о советской Земле Недоступности, Оленных принял это как решение, уже давно оформившееся у него самого, подготовленное многодневной трескотней морзиков в ушах.
Радист серьезно поглядел по очереди на проводников. Опасливо заглянул в проход. Долго полушепотом он рассказывал им о затяжных, сложных и трескучих дипломатических боях, шедших на материках из–за Земли Недоступности.
Михайло ожесточенно скреб лохмы бороды. Вылка внимательно, не мигая, глядел в рот радисту. Когда тот кончил, Илья недоуменно развел руками:
— Циво з деся делать?
— Да, завернулось, — задумчиво заметил Князев, — од- наче я так полагаю, што нет у них возможности отменять советский закон. Коли Калинин объявление делал, што всякая земля наша, то значит, так тому и быть. Небось, не оттягают.
— В том–то и дело, ребята, — взволнованно зашептал Оленных, — до сих пор так водилось, что в этих самых полярных краях земля того, кто на ней флаг воткнул. А русского, то есть, я хотел сказать, советского флага тут не бывало допрежде, чем они свои повтыкали.
Михайло засмеялся:
— Ну, этта чепуха. Ежели в одном флаге дело, мы с Илькой сейчас такое полотно водрузим, ажно чертям тошно станет. Ты как думаешь, Илья?
— Отчего не мозна? Флагу мозна исделать.
Федор возразил:
— Дело, конешно, не только во флаге. Коли они уже спор, склоку затеяли, так надо этот флаг и защитой подпереть. А какая у нас защита? Вы двое не вояки. Они сюда столько аэропланов нагонют, што ахнуть не успеете, весь остров заполонят.
— Ну, полонить–то тут нечего, — скептически заметил Князев.
— Это вы, земляк, бросьте, — вразумил радист, — есть за што и даже очень. Вон, што ни день, такие радио шлют, что дух вон. Они здесь такого накопали, что всем сразу земля надобна сделалась. Я, конечно, судить не могу, но так мне сдается, что очень важный пункт по воздушной стратегии этот остров. Ну, а норвежцам, тем, конешно, только уголь нужен. Из–за этой стратегии склока между Штатами и Германией начинается. Воздушный газ гелиум здесь открыли. Значит, ежели сюда дирижибли ставить, вот такие как наш, то отсюда можно таких дел по всему берегу Сибири делать, што жуть. Даже на Тихий океан, газеты у них пишут, отсель влиять возможно.
— Н-да, вот так дела, мне и невдомек, — задумался Ми- хайло. — Тогда понятно, што они и самоедиков–то энтих прижмали. Значит, остров во што бы ни стало им в руки взять надобно… Ну, а што, ребятки, ежели нам им ножки- то подрезать? Ахнуть бы радио в Москву, што, так и так, открыта, мол, нами, советскими промышленниками, новая территория для советского государства, и просим мы прислать нам подмогу, как нас только двое и не могем мы, значит, с иностранным буржуазным капиталом на этой земле совладеть. Как вы полагаете, пришлют нам–то, ай не пришлют?
— Зацем не прислать? Прислют, — уверенно сказал Вылка.
— Пришлют, пришлют, — передразнил его Михайло. — Надо сперва в расчет взять, чего пришлешь–то. Сюда никакой пароход не пролазит. Ерапланами сюда, небось, тоже не доскачешь. Значит, опять в дирижабле все дело. Ди- рижаблев этих, вот не знаю, много ль у нас.
Олениых радостно шлепнул себя по лбу:
— Стоп, земляки, вспомнил. Да ведь тут где–то советский ледокол быть должен. Стучали в сводках, што будто идет сюда с Владивостока ледоколище. Первый в мире. Новый построен. Лед ломает самый што ни на есть крепчайший.
— «Красин», што ли? Так он не новость какая, — скептически спросил Михайло.
— Нет… Дай бог памяти–то… Вона «Большевик» и есть.
При этом известии Вылка даже привскочил.
— Сюды ходит? — возбужденно уставился он на радиста.
— Нет, он на выручку двум пароходам. Их льды зат- рали. А только этот тут где–то, не так подалеку.
Михайло решительно поднялся. Он повернулся к Выл–ке:
— Вот што, Илья, как ты есть лицо советское, давай радию катать. Пущай с Москвы энтот ледокол к нам ворочают.
Вылка оживленно засуетился:
— Писы, Миша, писы.
Оленных остановил их:
— Постойте, братцы. Пока ледокол–то дойдет, ведь здесь с дирижабля остров на карту снимут. Самоедов ваших в поселке поизведут, и поминай, как звали.
— Не, так не мозна. Самоедов трогать не мозна. Мы позволять не станем, — загорячился Вылка.
— А как ты это не позволишь–то? — крутнул бородой Михайло.
— Ты думать долзон, как такое делать. А только не мозна самоедов свести.
— Ин ладна, сейчас додумаем. Покуда гони радию, Федор… А только вот што ты мне наперед скажи. Пошто ты это дело с нами затеял, коли ты чужак? Сказывал, в Россеи сколько годов–то не бывал. Значит, не советский ты?
Оленных упрямо выставил голову:
— Сибиряк я, братцы. Не могу больше без Сибири. Советская стала Сибирь. Знать, и мне советским становиться.
— Так, значит, в нашу веру переходишь?
— Перехожу, — потупился Оленных, — вот крест могу дать.
Он размашисто перекрестился.
— Это ты брось. В большевиках кресты отменены. Тут, брат, все делом доказывается, а не крестами. Заслужить на доть.
