— Очень, очень рад, херр командер, — пожал Литке руку Воронова.
Литке был последним присоединившимся к партии, уходившей на корабль. Его тащили на санях, так как он был еще слишком слаб, чтобы идти. При этом Зарсен старательно держался на другом конце группы, избегая даже смотреть в ту сторону, где находился Литке. Он не верил тому, будто Литке действительно не может припомнить, что именно с ним произошло. Казалось, что старший офицер симулирует потерю памяти из каких–то своих соображений.
Билькинса не было с партией. При появлении ледокола американец, точно почувствовав, что речь идет об аннулировании всех результатов его экспедиции, поднял вопрос о том, чтобы уходить от берега к туземному поселку. Но немцы еще раз наотрез отказались двигаться по снегам пешком. А собак могло хватить только на незначительную часть зкипажа,
Когда же от борта ледокола отделилась партия и направилась к берегу, Билькинс отдал распоряжение проводникам запрягать собак. Те наотрез отказались. Билькинс сам подобрал себе запряжку, захватил небольшой запас продовольствия и умчался в снежную пустыню.
Однако это не могло опасти его положения. Лишь одними сутками позже Билькинса руководимый Михайлой длинный караван собачьих упряжек подходил к чернеющим на светложелтой полянке хижинам туземного поселка.
К приходу советских моряков положение в поселке оставалось тем же, что и было. Американцы сидели на гребне и охраняли вход в долину. Туземцы оставались у себя в поселке, ежеминутно ожидая нападения, готовые его отражать. В домике Великого жили Хансен и Шнейдер, охраняемые несколькими охотниками. Сам Великий, после тяжелого приступа болезни, начал очень быстро крепнуть. Он уже вставал с постели и ходил по горнице. Однако все попытки Хансена договориться с ним ни к чему не приводили. Великий оставался при том же убеждении, что пришельцы — враги его народа, и не шел ни на какие уступки. Он даже начал с Хансеном совершенно спокойно дружески советоваться, что следует сделать со всеми чужеземцами, как только он совершенно поправится. Скорее, собственно, он советовался о том, каким именно способом их следует истребить. Он стоял на том, что эти белые явились потому, что туземцы уже дважды сделали ошибку. Когда к ним явились злые белые духи, они их первый раз просто убили, обезглавив. Поэтому духи, отыскав свои головы в море, скова пришли.
— В третий раз, вы понимаете, в третий раз! — с ужасом повторял Великий. — Я не знаю, как мне от них отделаться… Знаете, что мне приходит в голову? — он хлопнул себя по лбу. — Да, пожалуй, это будет неплохо. Нам нужно их совершенно уничтожить, так, чтобы они не могли собрать себя и снова прийти сюда. Я думаю, что если их сжечь, это будет самым верным средством. Ведь дыма не соберешь. А, как вы думаете? Вот вы, хотя бы. Сможете ли вы снова воскреснуть, если я выпущу вас в трубу? Я думаю, нет. Ну, скажите же мне, дайте мне какой–нибудь совет… Мне так трудно одному думать за всех… Я совершенно один.
Временами Хансену казалось, что весь этот дикий бред только кривляние. Что Великий только делает вид, будто верит тому, что говорит. Хансен приходил к такому убеждению еще и потому, что уж слишком резкой была разница между тем Великим, который нес всю эту невероятную чепуху о духах, и тем просто психически больным человеком, который, ожесточенно растирая себе лоб, страдальчески умолял:
— Скажите, ну, скажите же мне, кто я?.. Я забыл, забыл… Анна, вот если бы здесь была Анна… О, она бы сказала мне, я знаю. А вы, вы не узнаете меня?
В такие минуты он почти с детской надеждой смотрел в глаза Хансену, ожидая ответа:
— Ну, посмотрите на меня… Вы должны меня знать… Вы должны меня знать.
Хансен, сокрушенно качая головой, тихо говорил:
— Нет… не знаю.
Великий ронял на стол огромную копну взлохмаченной седины и, дергая плечами, плакал навзрыд. Иногда его рыдания всю ночь не давали Хансену уснуть.
А наутро начиталось опять то же самое, с садистическим смакованием подробностей того, как он расправился с белыми духами.
В этих разговорах Великий коротал дни. Он вообще мало внимания обращал на время. Мало–помалу втянулся в эту нудную жизнь и Хансен. Он нашел на полках Великого несколько старых немецких, английских и русских морских книг. В чтении он проводил теперь все время, не занятое разговорами с хозяином хижины. Единственный из обитателей домика, кто никак не мог приспособиться — был Шнейдер. Хотя с него и сняли ремни и даже позволили теперь сидеть, но говорить по–прежнему не давали ни с кем. Он целые дни принужден был просиживать рядом со своими стражами, бдительно следившими за каждым его движением.
В отрезанном от поселка домике дни тянулись нудно и однообразно. Прибегавший иногда домой Ваньца, весело перебросившись несколькими словами с отцом, так же беспечно убегал, перестав обращать какое бы то ни было внимание на пленников. Он был единственным человеком в окружности, не чувствующим ни малейшего стеснения своей свободы. Американцы были прикованы к месту наблюдением за туземцами. Туземцы сидели, внимательно следя за американцами. Обитатели домика не высовывали носа наружу. И только Ваньца свободно бегал, где хотел. Его не трогали даже американцы.
Хансен пытался было использовать мальчика для того, чтобы установить связь с туземцами, но из этого ничего не вышло. Все, что сказал ему Хансен, Ваньца тут же при Фритьофе передал старику:
— Скажи, господин, следует мне говорить это тем белым, что сидят с огненными палками на холме?
После того Хансен не пытался с ним говорить. Даже не пробовал расспрашивать о творящемся за стенами домика.
Однажды Ваньца пропадал дольше обыкновенного. Вдруг дверь распахнулась и запыхавшийся мальчик с восторгом бросился к отцу:
— Господин! В становище пришли другие духи. Много духов. Такие же белые и большие. Они много кричали, смеялись. Они взяли в плен тех духов, что сидели на холме. Они отняли у них огненные палки. Они ведут их сюда.
Великий медленно поднялся со стула и положил жилистую руку на голову мальчика:
— Не торопись, Ваньца, скажи, откуда они пришли.
— Они приехали на собаках. У них много, много собак. Маньца сказал народу, что это духи светлого Нума. Они пришли, чтобы прогнать от нас злых духов Аа. Маньца говорит…
Но мальчик не успел кончить. На ступеньках раздались тяжелые шаги. Дверь медленно отворилась и в горницу ввалилась шумная ватага молодых моряков в черных бушлатах и черных ушастых шапках. Впереди коренастый седой моряк. Капитан Воронов.
— Здравствуйте, товарищи, — раздельно пробасил капитан. — Кто здесь будет хозяин?
Он вопросительно обвел глазами присутствующих. Остановил взор на гордо выпрямившемся во весь рост Великом.
— Вы, што ли?
Великий ничего не отвечал. Он только вздрагивал при каждом слове Воронова.
Воронов удивленно повторил вопрос:
— Ну, в чем же дело, кто хозяин–то?
Вдруг Великий, вытянув руку, подошел к капитану. Он властно взял его за плечо; медленно, отчеканивая слова, произнес по–русски:
— Скажи мне, кто я?
Моряки удивленно переглянулись. Воронов, смешавшись, посмотрел на Хансена и Шнейдера:
— Что это значит?
Великий разочарованно опустил руку:
— Значит, и ты не скажешь… А я думал, что ты знаешь. Разве ты тоже немец?.. Тогда, значит, и ты с ними. Тогда и ты лжешь!
Хансен сделал шаг вперед и быстро заговорил по–немецки:
— Я Фритьоф Хансан.
Воронов молча протянул старику руку.
— Сейчас мы с вами все выясним, — продолжал норвежец. — Этот человек болен. По–видимому, он русский. Он думает, что мы злые духи, пришедшие отнять уголь у его народа. Вас он принимает за добрых духов, пришедших прогнать нас. Здесь он правит. Как всегда, туземцы сочли безумие несчастного святостью. Я не знаю, удастся ли вам рассеять это заблуждение. Но мне кажется, что нужно во всяком случае повести дело так, чтобы избежать каких бы то ни было конфликтов. Возьмите на себя роль избавителей поселка от нас и выведите наших людей отсюда. Иначе им придется очень плохо.
Воронов засмеялся.
— Боюсь, что мы действительно явились избавителями поселка. Относительно участи ваших товарищей можете быть покойны. За них ручаюсь вам я, командир «Большевика». — Воронов повернулся к Великому и мягко произнес:
— Я знаю, старик, кто ты.
Великий всем телом надвинулся на капитана, впившись в него огромными голубыми глазами.
— Ты моряк, — так же мягко сказал капитан.
Великий сразу осел и разочарованно покачал головой:
— Нет, ты лжешь. Моряк — ты. Я другой.
Глаза Воронова сверкнули, он стремительно сделал шаг вперед и, взяв Великого за руку, резко, повелительно отчеканил:
