он. — Мы с моим компаньоном вербуем туземцев на рудники в Кимберли. А где вы собираетесь охотиться? — спросил старик, помолчав немного.
Я объяснил.
— А вы не боитесь? Помяните мое слово, скоро он начнет мутить воду, хоть у них и перемирие с англичанами. Как раз сейчас он, может быть, посылает своих людей прочесать дорогу.
Любопытно, откуда наш новый знакомый так хорошо осведомлен о намерениях Сикукуни? Вслух я сказал лишь, что мне не впервой иметь дело с туземцами и я их не боюсь.
— А, ну что ж, дело ваше. Но если вдруг попадете в беду, возвращайтесь прямо к нам. Здесь вас басуто не достанут.
Меня так и подмывало спросить, почему это место так священно для племени, но я предпочел держать язык за зубами.
— Большое спасибо, мистер…
— Марнхем.
— Большое спасибо, мистер Марнхем, — повторил я. — Будем иметь в виду. Прощайте, и спасибо вам за вашу доброту.
— Последний вопрос, — встрял Энском, — только не сочтите меня грубым. Как зовут создателя этого фантастического дома? Он в самом деле из мрамора?
— Его придумала моя дочь, вернее, подсмотрела на каких-то старинных рисунках. Да, вы угадали, он из мрамора. Примерно в ста ярдах от дороги целые залежи. Так что материал нам обошелся выгоднее любого другого. Надеюсь, на обратном пути вы остановитесь и рассмотрите его как следует. Хотя вблизи он не так хорош. Что ж, после стольких лет было приятно вновь увидеться с английским джентльменом.
На этом мы простились с хозяином. В глубине души я был уязвлен, что он и не подумал пригласить меня.
— Не сходите с тропинки, идущей через просеку, — напутствовал он нас, — земля вокруг болотистая, и скоро стемнеет.
Вскоре мы вышли к месту, где росли разбросанные тут и там деревья, разновидность желтого дерева, довольно крупные для Южной Африки, а в промежутках с сухой голой земли тянулись к небу своими пальцами-отростками гигантские молочаи. В угасающих сумерках печальные серые краски создавали ощущение нереальности происходящего. Помня предостережения, мы шли гуськом вдоль узкой тропинки, а иначе, стоило чуть оступиться, и мы бы увязли в трясине. Дальше начиналась высокогорная местность, усыпанная колючим кустарником.
— О чем вы думаете, глядя на эти заросли? — спросил Энском через пару минут.
— Думаю, как бы нам не подхватить лихорадку. Сырой туман так и стелется по земле.
Я развернулся в седле и указал дулом ружья на белые клочья, похожие на куски ваты. Сквозь эту пелену едва пробивался последний отблеск заката, создавая на редкость причудливые, неземные образы.
— Тысячи лет назад тут наверняка плескалось озеро, вот почва и стала благодатной для всех этих древесных исполинов.
— Квотермейн, какой же вы все-таки приземленный. Я ему толкую о высоких материях, а он мне читает лекции о плодородии и темпах роста. Разве вы не ощущаете вокруг нечто необыкновенное?
— Я ощущаю только холод, — ответил я резко, умирая от усталости и голода. — К чему вы клоните, черт возьми?
— Фляжка с джином при вас?
— Ах, вот на какие материи вы намекали, — подколол я его, передавая горячительный напиток.
— Вовсе нет, — отхлебнув, возразил он, — разве что, как учит Библия, вино веселит сердце человека. Но я не о том. — Энском посерьезнел и добавил: — Ничто и никогда не угнетало меня так сильно, как эта треклятая тропа посреди болота.
— Почему же? — спросил я, стараясь разглядеть его лицо в сумерках. Сказать по правде, меня терзали сомнения, не повредил ли он голову, падая с лошади.
— Признайтесь, Квотермейн, я похож на преступника? Так вот, я вступил на ту тропу вполне честным человеком, а сошел с нее убийцей. Как будто там случилось нечто ужасное, как будто я кого-то убил. Брр! — Он вздрогнул и снова отхлебнул из фляги.
— Вздор! А даже если и так, что с того. Признаться, мне пришлось убить немало людей, мешавших в работе, да только я не вижу их на каждом шагу.
— А вам приходилось убивать из-за женщины?
— Ни в коем случае, это уже настоящее убийство. Ну и вопросы у вас! Однако я убивал, стремясь отбить скот, — продолжал я, рассуждая вслух, и вдруг вспомнил, как отправился в поход с зулусским предводителем Садуко против Бангу, предводителя амакоба, и прочие случаи в моей практике.
— Квотермейн, это совершенно разные вещи. Убийство ради скота — допустимая самооборона, а убийство ради женщины пре вращает тебя в преступника.
— Верно, — согласился я. — Таковы африканские ценности. Женщина считается более совершенным созданием, чем корова, поэтому преступление, совершенное ради нее, признают более тяжким. Отсюда и различия между допустимой самообороной и убийством.
— Господи, ничего себе резон! — воскликнул Энском и задумался. Привыкнув к туземцам и их обычаям, он бы лучше в них разбирался. Хотя, признаюсь, объяснить все это непросто.
К фургону мы вернулись без происшествий. Пока мы курили послеобеденные трубки, я спросил у Энскома, как ему показался мистер Марнхем.
— Подозрительный тип. Безусловно, джентльмен, умеет себя держать. Ну что ж тут удивительного, если он в самом деле из благородного семейства Марнхем. Но странно как-то он упомянул о службе с моим отцом.
— Он ушел от разговора. Одинокие люди склонны иногда прихвастнуть, о чем впоследствии могут сожалеть. Вот и этот туда же. А что же тут странного?
— Он не солгал. Я только что вспомнил, как отец рассказывал мне о человеке по имени Марнхем, с которым они вместе служили. Подробности я не помню, однако речь шла о карточной игре с высокими ставками и о
