Она объясняла.
Проклятая качка, ругалась она, ну да ничего: сойдем на берег, обязательно тебя соблазню. Глеб усмехался. Он знал, что на берегу такой возможности у них не будет подавно…
Хотя…
С Варварой было легко.
Отцу не сказали ничего. А он, похоже, что-то зная или просто догадываясь, ни о чем не расспрашивал. Рассказывал сам. На две тысячи миль, к самому подножию Кольцевых гор, ушли баркасы – на веслах, в полный штиль, при ста десяти градусах и удушающей влажности, когда вообще не бывает ничего сухого, одежда преет, сухари превращаются в тесто, крупа горит, жестянки с мясом ржавеют насквозь, царапины и ссадины не заживают, не говоря уж о чем-то серьезном… Ночами сходишь с ума: бездна под ногами, и слышно, как она дышит; страхом наполнен сам воздух; право, море Смерти. Неделями не ступали на берег, да и какой он берег: соляная кора на мили вдаль и на многие сажени в глубину. Лишь местами на высоких, с плоскими вершинами утесах видны были растения самого невозможного вида. Синие хвощи в рост человека, деревья с волосатыми стволами, вздрагивающие от прикосновения… Самое жуткое впечатление – от подножия Кольцевых гор. Из черной воды встает вертикально черная стена и уходит в самое небо… так и не удалось найти места, где можно высадиться, и лишь однажды зацепились баграми и кошками и набрали из расселин камней: осколков мориона и обсидиана…
Не все вернулись: сгинули бесследно два бота с продовольствием во время разбивки промежуточного лагеря, и в штиль в миле от берега опрокинулся баркас с гелиографом: доктор Уэкетт проводил съемки. В воде моря Смерти очень трудно утонуть: она слишком соленая и плотная; но возле опрокинутого баркаса спасатели не обнаружили никого… И было еще немало смертей от болезней и несчастных случаев, и была даже драка с двумя убитыми на месте и двумя умершими спустя день – это уже на обратном пути, когда вдруг кончились силы. Один офицер сошел с ума и ушел в соляную пустыню, в адское пекло, в безводье. Но все же – вернулись, в основном. Впервые дошли до конца мира и вернулись.
Как будто многие годы прошли, так все изменилось. Их никто не ждал, все забыли о них. Горы дневников, образцов, зарисовок, непроявленных фотопластинок – так и лежат, наверное, в пакгаузах Порт-Блесседа. Банки, хранившие деньги экспедиции, прогорели; жалованья уплатили едва десятую часть. Ни чиновникам, ни ученым нет дела ни до чего, кроме денег и выборов – только об этом они и могут думать. Деньги – сейчас, выборы – через два месяца… теперь уже через месяц с небольшим. Какие-то люди ходят группами по улицам столицы, очень неприятные лица. Плакаты самого дикого содержания. Все знакомые – в состоянии паники. И все пытаются что-то купить, купить, купить. У всех одна забота. Цены безумные. Ньюхоуп всегда был дорогим городом, но ведь не настолько же! Суетно и дымно. В сравнении с ним Порт-Блессед строг и спокоен. И даже Порт-Элизабет. Хотя и там чувствуется лихорадочность. На улицах много военных. Все это неприятно…
В один из дней середины октября Борис Иванович и Сайрус ушли на охоту, вернулись вечером, настреляв бекасов… Ночью Сайрус вошел – в спальню Светланы.
– Не спишь? – шепотом спросил он.
– Нет, – отозвалась Светлана.
– Я хотел бы попросить тебя вот о чем… – начал он, присаживаясь на край кровати. – Мы сегодня разговаривали, и… как бы сказать… В общем, пожалуйста: попроси его остаться здесь, с нами.
– Ты чем-то обидел его? – резко спросила Светлана.
– Почему ты так решила? О, я неправильно, наверное, сформулировал просьбу. Нет, нежная, я его не обижал – это немыслимо для меня. Я слишком его уважаю. Но беда вот в чем: он, кажется, решил возвратиться в Палладию.
– Не может быть! Его же сразу арестуют!
– Это не совсем так. Видишь ли, объявлена амнистия республиканцам и вообще всем, замешанным в событиях семьдесят второго года. Людей возвращают из ссылок, выпускают из тюрем. На Посту Веселом отец встретил своего бывшего сослуживца. Восстановлен в дворянстве, в воинском звании. Получил земли – правда, без крестьян. В соответствии с воззрениями… Теперь строит крепость.
– Сайрус, а ты правильно его понял? Ведь мне-то он ничего не сказал – а должен бы первой… и вообще – он что, хочет меня бросить совсем? Не дождаться, пока… Это не похоже на него, Сай. И вообще – что он оставил в этой Палладии?
– Не знаю, нежная. И о тебе у него сердце болит. Но, понимаешь ли… Похоже, что будет война.
– Какая война? Ты о чем?
– Как в девятьсот первом. Между нами и Палладией.
– Сай, это невозможно! Это дикость какая-то… даже подумать…
– Да, это дикость, дорогая, и я бы согласился с тобой, но… слишком уж многим она желательна. Из тех, разумеется, кто сам никогда себя под пулю не подставит. Но… ты же помнишь мятеж?
– Да… помню… И что?
– Он был нелеп и никому, в сущности, не нужен. Но – состоялся. Война тоже нелепа и никому, казалось бы, не нужна. У нас нет спорных земель, напротив – огромные незаселенные территории. Но как-то так получается, что все настоящие изменения в мире происходят посредством войны – а наш мир, похоже, твердо вознамерился измениться. Не думаю, что кто-то конкретно решит начать войну… Извини, я зарассуждался. Весь день только об этом и говорили… Так вот: я тебя очень прошу помочь мне уговорить отца остаться здесь, с нами. Или… пусть заберет тебя с собой. Да, это было бы лучше всего.
– Сайрус, что ты такое говоришь?!
– Видишь ли… Если начнется эта война – то тут же начнется и другая война, внутренняя. И наш бедный остров окажется в самом центре бури.
– Сайрус, я понимаю тебя. Молчи: может быть, я понимаю тебя лучше, чем кто-либо на этом свете. Я знаю, как чувствует себя женщина, которая собирается родить, какие опасности ей мнятся… Должно быть, у мужчин бывает что-то подобное. Не возражай! Я не уеду от тебя. Я не отойду от тебя ни на один шаг, иначе… после того, что сделал ты, от чего отказался ты… ради меня… я буду… буду… – она всхлипнула и замолчала. – Сай, я не знаю ничего, я не знаю даже, любишь ли ты меня, и я сделаю все, что ты мне скажешь, все, понимаешь, все… но если я не буду тебя видеть, я умру.
Вильямс обвел взглядом лица сидящих за столом – до отвращения самоуверенные лица людей, почему-то уверенных в том, что все в мире происходит по их воле и плану. Они приятно заблуждались, и никакими усилиями их не выбить было за границы этого заблуждения.
– Переворот следовало совершать летом, – терпеливо сказал он. – Когда эти ублюдки шумели и стреляли. Сейчас любое резкое движение с нашей стороны вызовет обвал внизу. По нашим данным, бредуны и их подручные имеют на руках несколько миллиардов фунтов ассигнациями, большое количество золота в монетах и слитках, которое, будучи выброшено на рынок одномоментно, полностью разрушит нашу кредитно-финансовую систему… Я не уверен, что они добиваются именно этого, но прошу иметь в виду: они способны это сделать. Кроме того, они имеют арсенал из нескольких тысяч винтовок армейского образца, а также некоторое количество оружия из Старого мира, которое по боевой эффективности превосходит наше в десятки раз. Ими руководят профессиональные бунтовщики, прошедшие подготовку в специальных лагерях где-то на островах Тринити, а некоторые – даже в Старом мире. Впрочем, все это вы знаете. Я с полной ответственностью утверждаю, что у правительства не хватит наличных сил и средств, чтобы удержать эту кашу в горшочке. Равно как и не допустить к власти Макнеда и тех, кто стоит за ним, легальным путем… Впрочем, это мы уже обсудили. Я даже не слишком надеюсь на нашу армию и флот: среди офицеров немало тех, кому риторика Макнеда по нутру. Итак, еще раз: выборы мы проиграем с вероятностью двадцать к одному. Весь год идет четко организованная и отлично проплаченная газетная кампания против правительства. А вы, господа министры, просто соревнуетесь между собой в даче поводов для травли. Мы все знаем, чем вызвана инфляция. Но народ нашим разъяснениям не верит, а вранью Макнеда верит безоговорочно. И переубедить народ мы уже не успеем… – Вильямс помолчал, собираясь с мыслями. – Предлагаемый вами переворот, так сказать, в кругу семьи, еще более безнадежен, чем выборы… Лично я вижу единственный выход из положения: сделать так, чтобы выборы не состоялись. Поводов по закону два: карантин и война. Карантин объявлять, слава Богу, не с чего…
Зашевелились. Кто-то, глядя на президента, поднял руку. Хоук жестом осадил его, кивнул Вильямсу: продолжайте.
– Благодарю, ваше превосходительство. Итак, нам нужна небольшая, но формально объявленная война – которая позволит не допустить войны большой, всеобщей, настоящей. Что мы получаем? Во-первых, вносим раскол в ряды потенциальных повстанцев: их воинственная риторика сработает на нас. Нужно ли менять власть, чтобы начать справедливую войну – если власть эту войну уже ведет? Мы перехватим этот флажок. Далее – мобилизация. Мощнейшее средство для того, чтобы направить энергию разрушения в иное русло. В укрепленное русло. Введение военного положения позволит провести необходимые аресты и интернировать всех подозреваемых, а не только тех, чья вина доказана хотя бы следствием. Более того: население мгновенно займет сторону правительства, бредуны окажутся в изоляции – хотя бы на время, но это время мы используем… Наконец, главное: в условиях войны мое подразделение сможет наконец покончить с проникновением в наш мир подрывных элементов, оружия и денег извне. Позвольте мне не оглашать механизм этого, но… я обещаю. Итак, я предлагаю немедленно направить Ее Величеству конфиденциальную просьбу инсценировать вторжение на один из пограничных островов: Фьюнерел, Эстер, Левиатон. Я могу выступить в качестве посланника, поскольку меня хорошо знают палладийские форбидеры. Спасибо.
