Дело было поздней осенью, из-за неустойчивой погоды многие актеры их труппы заболели гриппом. Надеясь, что все же смогут выступить, они тянули до последнего момента, когда отменить спектакль было уже нельзя. Надо было чем-то наспех его заменить — тут и пригодилась та поэтическая программа, которую они подготовили уже давно, на всякий случай. Софи с радостью и восторгом на это согласилась. Ей редко выпадал случай оставаться на сцене одной, и она прямо-таки горела желанием превратить этот вечер в свой триумф.
И когда она действительно сидела одна на высокой сцене, пытаясь наполнить своим голосом зал, ожидавший совсем другого, то слишком долго не замечала, что все ее усилия не находят отклика. А заметив, с тем большим упорством решила не сдаваться.
Она и не сдалась, но когда, обессиленная, словно побитая, услыхала жидкие вежливые аплодисменты, то едва не упала в обморок. Она закрыла глаза, чтобы хоть не видеть, как зрители с явным облегчением устремились к выходу. Потом, сидя у нее в уборной, все вместе, они пытались понять, чем мог быть вызван такой неслыханный провал. Особенно утешал Софи тот коллега, который должен был читать после нее, но, разочарованный холодным приемом, от выступления отказался.
Позже Софи и ее не заболевшие коллеги, — «чтобы утешиться», как выразился директор, — пошли в расположенный поблизости хороший ресторан, где успела уже обосноваться часть публики с их вечера, — это можно было определить по тому, как люди перешептывались, наклоняясь друг к другу, как презрительно опускали уголки рта, по тому барьеру, который, в противоположность доброжелательной атмосфере после успешных представлений, воздвигся между Софи и ее товарищами на одной стороне и этими людьми на другой.
Софи особенно страдала оттого, что ответственность за этот провал лежала на ней одной. Уже нередко случалось, что тот или иной их спектакль не имел успеха и потом они сообща ломали голову, что могло быть тому причиной, однако всем вместе им было не так стыдно.
Хотя и на сей раз немногие коллеги, что сидели с нею, пытались изобразить это как общую беду, Софи все равно чувствовала себя крайне подавленной.
До тех пор, пока японец, который в тот вечер случайно забрел в театр, не послал ей на стол цветы. Немного погодя он подошел и сам, уверяя, что она произвела на него очень сильное впечатление. Говорил он только по-английски, а потому все, что она читала, наверняка осталось для него непонятным, это придавало его комплиментам известную пикантность, однако его восхищение было таким искренних, действовало на нее так благотворно, что она не стала разбираться, насколько компетентно суждение. В тот же вечер между Софи и японцем началась пылкая любовь, длившаяся ровно десять дней. Он последовал за труппой в соседний город, посещал все их спектакли, проводил с нею все дни и ночи, до той минуты, когда ему пришла пора возвращаться в столицу, чтобы успеть на самолет. Через несколько недель Софи получила небольшую посылку из Окинавы — там было кимоно, которое она носила до сих пор.
— И все-таки, — нарушила молчание Изабель, — неудачи такого порядка не стоит принимать слишком близко к сердцу. Они происходят неведомо отчего и почему.
— Нет худа без добра. — При этих словах Розабель едва заметно подмигнула Софи, и та залилась краской, словно ее в чем-то уличили, хотя в ее жизни не было ничего такого, что бы ей непременно хотелось скрыть.
— Нам тоже знакомы подобные ситуации, — сказала Изабель, — хотя и не по собственному опыту. Призрак неудачи вечно тяготеет над тобой, словно рок, и кажется, будто тебе от него не уйти. И он всегда застает тебя врасплох. Ты никогда не чувствуешь себя в безопасности. Как бы низко ты, по-твоему, ни опустилась и как бы высоко на вознеслась, неудача вдруг всей своей тяжестью обрушивается тебе на голову, и ты чувствуешь себя так, словно тебя парализовало.
Софи кивнула. Словно тебя парализовало. Начисто теряешь присутствие духа, которым, казалось, обладала, — его будто поглотил тот же рок. Боишься сказать хоть фразу от себя, сделать малейшее движение, не заученное заранее. А между тем одна такая фраза, одно такое движение могли бы, наверное, все спасти.
— Вы действительно так думаете, дорогая Софи? — в один голос спросили вдруг Изабель и Розабель.
— Да разве я знаю. — Софи покачала головой. — Может быть, и нет. Но так, по крайней мере, кажется.
— А кажется так потому, — Изабель таинственно улыбнулась, — что ты полагаешь, будто все в твоих руках. Пусть даже сейчас ты сплоховала, но могла бы все сделать гораздо лучше.
— Не говоря уже о том, — Розабель положила на стол обе руки и рассматривала свои ногти, — что не от тебя одной все зависит, не ты одна играешь роль. Существует множество факторов, и порой они действуют согласно, а порой и вопреки друг другу. Иногда ты подчиняешь их себе, а иногда подчиняешься им сама.
— Считать, что ты одна виновата во всем, — значит воображать о себе слишком много, — сказала Изабель. — Столько есть разных причин…
— Но, с другой стороны, — заметила Розабель, — это вовсе не значит, что мы свободны от всякой ответственности. Все дело в правильных взаимоотношениях между нами в вещами. Существуют создания самого различного толка, а мы склонны не замечать никого, кроме себе подобных. Вот оттого, что мы столь многого не замечаем, нас неожиданно и настигают всякие напасти. То, что скрывается за вещами, не более важно, чем то, что их скрывает от нас. Надо только не упускать это из виду.
Софи невольно схватилась за голову, словно ей было уже невмоготу, — такого она наслушалась за последние полчаса.
— Дорогая Софи, — сказала в этот миг Изабель, сделав знак Розабель. — Что же это мы, болтаем и болтаем, у вас уже и голова заболела. Надеюсь, мы все же вам не слишком докучали.
— Позвольте вам откланяться, — сказала Розабель и поднялась одновременно с Изабель. — Когда бы вам ни понадобилась наша помощь — мы тут, рядом, в комнате номер восемь — счастливая «восьмерка». — И не успела Софи моргнуть глазом, как обе они, рука об руку, скрылись в одной из аллей парка.
Софи несколько минут собиралась с мыслями, прежде чем снова подхватила оборванную нить воспоминаний. «Ах да, японец», — вполголоса сказала она себе, точно желая этими словами вытеснить все другое, что смущало и угнетало ее.
Они с самого начала знали, что у них есть всего десять дней. Быть может, именно это и сделало их взаимное чувство таким пылким. В итоге за эти десять дней они прожили целую жизнь — жизнь, которой пришлось уместиться в такой сжатый срок. А когда расстались, чувствовали себя так, будто испытали уже все, что могут испытать мужчина и женщина, познавшие близость. Софи не представляла себе, как их отношения могли бы, должны были бы развиваться дальше, после этих десяти дней, не говоря уже о том, что их разделяло полмира.
Они так быстро и так безоглядно преодолели взаимную отчужденность, их короткая близость была такой полной, что за этой необычайной близостью могла последовать лишь новая отчужденность.
Любовь их была почти безмолвной, язык — в данном случае английский — требовался им лишь тогда, когда речь заходила о самых обыденных вещах. Любовь без рассказов.
Теперь, когда она все это вспоминала, ей стало ясно, что она ведь ничего не знала о том японце — только то, что он инженер. Ни слова о его детстве, о его юности, о его жизни вообще. Она даже не знала, есть ли у него семья и как он проводит свое свободное время. Это была любовь без прошлого и без будущего. Любовь, какую представляешь себе, мечтая о незнакомце, которого не существует. Но Софи любила воспоминания об этой любви, не изуродованной отметинами времени.
В этот миг пошел вдруг такой сильный дождь, что, пока Софи добежала до входа в отель, она успела изрядно промокнуть, так что пришлось ей срочно идти наверх переодеваться, прежде чем, в ожидании новых удивительных событий, отправиться в ресторан обедать.
* * *
Обед прошел спокойно, без особых происшествий, хотя некоторые дамы и господа недовольно ворчали. Софи сидела возле бледной англичанки в темной соломенной шляпе, украшенной белыми цветами, — шляпа эта производила довольно странное впечатление, однако она вполне подходила к необычному сочетанию красок в наряде этой дамы — штирийское платье в черно-белую клетку и светлый шелковый передник.
Как вскоре выяснилось, разговор шел о погоде. Если англичанка и некоторые другие дамы ничего не имели против затянувшегося ненастья, то остальные ожесточенно ругали бесконечные проливные дожди.
Софи сочла досужим капризом их нападки на присутствующих в зале местных жителей, словно те, как хозяева, обязаны были и в этом угодить гостям и позаботиться о хорошей погоде. Нехотя обе стороны состязались в остроумия, отпускавшиеся шутки, казалось, имели целью скрыть от непосвященных всю серьезность проблемы.
