ждать решения загадки[452].
Творить для широких масс Лем, возможно, продолжил не от хорошей жизни. За дом, требовавший капитального ремонта, он за один только 1957 год выплатил кооперативу 140 000 злотых, да еще 3000 – налоговой. Его легальные доходы в том году составили около 200 000, что делало его одним из самых высокооплачиваемых литераторов в Польше[453]. Средний заработок писателя в 1959 году составлял 4400 злотых в месяц. При этом средняя зарплата в Польше тогда достигала 1500–2000 злотых (в связи с чем возник стишок, высмеивавший отсутствие материальных стимулов к хорошей работе: «Что стоишь, что лежишь – от двух тыщ не убежишь»/Co się stoi, co się leży, dwa tysiące cię należy). В 1964 году ниже среднего по стране получали целых 11 % писателей, на уровне средней зарплаты – 8 %, 2500–4000 злотых – 28 %, 4000–7000 – 25 %, 7000–10 000 – 9 %, больше 10 000 – всего 6 % литераторов. Понятно, из-за чего труженики пера так негодовали на цензуру: недопуск произведения к печати означал не только напрасные усилия, но и отсутствие гонорара. К тому же, как признавался сам Лем, написание книг при существовавших ставках было менее выгодно, чем любая другая литературная работа: фельетоны, статьи, репортажи, предисловия к антологиям, рецензии, редактура и даже… заполнение анкет[454]. К счастью, СПЛ и другие творческие объединения выдавали писателям разнообразные стипендии. В 1963 году их получал 41 % литераторов, в то время как в 1959 году – только 27 %. Всего в 1963–1965 годах СПЛ выдал 794 стипендии на общую сумму примерно в 3 миллиона злотых. Кроме того, Социальная комиссия при СПЛ выплатила за этот период 822 пособия на сумму в 1 822 106 злотых. Зарубежные гонорары позволяли Лему обходиться без пособий (о чем он с гордостью заявил после краха социализма[455]), но зато он ежегодно отдыхал в закопанском Доме творчества «Астория». Путевку на «Мазовию» для себя и жены он тоже получил от СПЛ. Наконец, ордена и другие награды, которые достаточно регулярно вручали писателям, также давали право на льготы и привилегии. «Экс-соцреалисты в 1957 году отказались от партбилетов, но разве кто-то вернул ордена? – писал об этом исследователь вопроса. – Они отказались от взглядов, но не от наград, научных званий, должностей и привилегий, полученных за распространение этих взглядов»[456]. Лем тоже, поругивая власти, принимал все награды и даже после введения военного положения не вернул их.
Рост возможностей вызывает рост потребностей. Лему и Барбаре хотелось вести образ жизни, к которому они привыкли до войны, поэтому уже в сентябре 1958 года они приобрели машину (Р70), а в январе 1959 года начали подыскивать служанку в дом[457], хотя еще не успели туда переехать. С такими запросами 200 000 не хватало, Лем пытался фарцевать товарами, привозимыми из Западного Берлина, получал (нерегулярно) гонорары за статьи в прессе, а теща продавала на черном рынке довоенную бижутерию[458]. Как назло, начались проблемы со здоровьем: у Лема с почками, у Барбары с печенью (донимавшей ее еще в 1956 году). Затем, в 1960 году, к почкам добавилась стенокардия, причем такая острая, что Лем не рассчитывал прожить больше четырех лет[459]. При этом у них все еще не было детей, что также не могло не беспокоить. А еще кашель и одышка от грязного воздуха… Удивительно, но именно в этот нелегкий период Лем и написал свой «канон», завоевав международную известность. Уже в 1959 году родная пресса провозгласила его новым Уэллсом, а «Жолнеж польский» захлебывался от восторга, перечисляя его достижения: «Фантастические романы Лема <…> гремят не только у нас, но и за границей, о чем свидетельствуют переводы на русский, чешский, словацкий, болгарский, румынский, венгерский, немецкий и голландский языки. Общий тираж произведений Лема по-польски и в переводах превосходит полмиллиона экземпляров»[460].
1958 год прошел для Лема в бесконечных хлопотах с ремонтом дома. Лем очень рассчитывал на деньги от немцев, чтобы заплатить кооперативу, но съемки буксовали: писатель настаивал на правках сценария, немцы отсылали его к Старскому, а тот, признавая правоту Лема, отказывался говорить с немецкой стороной, боясь, что та разорвет контракт. Лем чувствовал себя брошенным и в письмах поливал директора «Иллюзиона» последними словами[461]. В июне он взвыл в одной из статей: «<…> За последние два года массу времени у меня отняла работа над фильмом, причем большое число сопроизводителей и инстанций, особенно значительное при любой кооперативной продукции, почти лишило меня охоты к сотрудничеству»[462]. Артачилось и издательство Министерства обороны, взявшееся печатать «Расследование»: по его настоянию в мае – июне Лем вынужден был внести изменения в роман[463]. Но была и хорошая новость: советский журнал «Наука и жизнь» выразил желание опубликовать «Магелланово облако», а во втором номере журнала «Польша» вышел фрагмент романа, переведенный все той же Зинаидой Бобырь. Еще Лем заключил сразу три договора на будущие романы, а в июньском номере краковской газеты «Трыбуна малопольска» секретарь Польского общества астронавтики Ольгерд Волчек внезапно похвалил «Астронавтов» за то, что роман прошел проверку временем, несмотря на некоторые технические архаизмы[464]. Наконец, тогда же на польском ТВ вышел телеспектакль «Конец света в восемь часов».
Продолжалось общение с объединением «Кадр» (откуда Лем и узнал о неприятностях Тёплица с Министерством школьного образования). Там были заинтересованы в новых фильмах по произведениям Лема, причем в письмах впервые появляется фамилия Пиркса, который окажется героем трех рассказов из сборника будущего года «Вторжение с Альдебарана»[465]. А пока из печати вышли два других рассказа из этой задуманной книги – «Друг» (в «Здаженях», где Лем до сих пор публиковал только фельетоны) и «Вторжение» (в «Штандаре млодых»). Но главное: в конце года сразу две газеты – катовицкая Trybuna Robotnicza («Трыбуна роботнича»/«Рабочая трибуна») и Gazeta Białostocka («Газета бялостоцка»/«Белостокская газета») – начали публиковать фрагменты его нового романа «Эдем», о котором Лем, пока писал его, никому не сообщал, что выглядит очень странно[466]. Как правило, он не скрывал своих творческих планов даже от прессы, не говоря уже о друзьях, – а тут полное молчание. Уж не потому ли, что Лем вновь обратился в нем к теме, слишком близкой ему и потому опасной, – к Холокосту? Ибо чем является биологическая сегрегация обитателей Эдема с отсевом ненужных, как не описанием политики нацистов? А вынос тел из развороченной ракеты – разве это не воспоминание о том, как самого Лема привлекли к «разгрузке» Бригидок? За шокирующей картиной жизни на
