Проснулись утром поздно, уж солнце вставало. Первым делом — умыться и за стол.
Хозяин, видимо, всю ночь не сомкнул глаз вместе с поварами, соображая, чем накормить такую ораву и заодно предвкушая неплохой заработок. И не зря старался — от жареных поросят и гусей остались только начисто обглоданные кости. Когда-то еще доведется так плотно поесть? Вот и набивали мужики желудки впрок.
Лошади тоже были накормлены и отдохнули за ночь. Четверых стрельцов оставил Прохор на постоялом дворе, чему те и рады были — в тепле сидеть — это не по морозу с обозом тащиться.
Через два дня мы подъезжали к Вологде. Хотелось подстегнуть коня, промчаться вихрем оставшиеся версты, лихо взлететь на порог, обнять жену и сына. Но! Приходилось тащиться с обозом до конца.
Мы подъехали к городским воротам. Вышедший навстречу остановившемуся обозу старший стражи пытался прояснить вопрос с мытом, но, увидев погибшего ратника, сваленное оружие, сундуки с печатями и услышав мои объяснения, все понял и отступил в сторону.
Въехав в город, мы сразу направились к хранилищу — одному из двух главных государевых запасов. Второе находилось в Белозере, расположенном на берегу живописного озера Белое, у истоков Шексны. Суровые природные условия были естественным препятствием при набегах степных кочевников. В самой Москве государь больших ценностей не держал. Москва многократно горела, осаждалась врагами, начиная с татар и заканчивая наполеоновскими войсками в далеком будущем.
Обоз остановился у знакомого мне здания, перед окованными железом воротами.
На стук Прохора в маленькое оконце в двери выглянул усатый страж. Борода у него тоже имелась, но усы! Они меня поразили — таких роскошных, больших и ухоженных усов мне раньше встречать не доводилось.
— По какому делу?
— Из Казенного приказа, в хранилище — с ценностями.
В окне показался левый ус и глаз, затем правый ус — стражник оглядывал телеги и людей, собравшихся у двери.
— Подожди.
Усач закрыл оконце. Вскоре сбоку открылась дверца, и вышел служивый в сером охабне с меховым воротником.
— Бумаги давай.
Прохор растерялся:
— Какие?
— Ты что, в первый раз?
— На обоз нападение было, едва от разбойников отбились, вот боярин, спасибо ему, помог. Почти все стрельцы на дороге полегли, старшего охраны убили, казначей тоже погиб, — наверное, бумаги у него были.
— Не можно без бумаг груз принять.
— Да ты что, ополоумел? Куды мне сундуки с золотом девать? Я из стрельцов один с обозом. Это все — холопы боярские. Вон, смотри, те двое — ранены, на конях еле держатся. А ты… — У Прохора от недоумения и возмущения сорвался голос.
— А мне все едино.
Я не выдержал, схватил служивого за грудки.
— Слушай, ты, крыса! С тобой я, боярин Михайлов, воевода государев, говорю. Хотя ты этого и не стошль. Зови дьяка или подьячего.
— Руки убери, я на службе.
— Я тоже на службе. Еще слово скажешь, велю плетей всыпать!
Служивый скосил глаза в сторону, где Федька демонстративно похлопывал плеткой по голенищу сапога. При этом он плотоядно щерился.
Похоже, он поверил в мою угрозу.
— Отпусти.
Я отпустил охабень. Служивый оправил одежду и юркнул в дверь. Зажрались они тут, на спокойной службе.
Дверь снова громыхнула, вышел дьяк.
— Это кто тут грозится плетей дать государеву человеку?
— Я, боярин Михайлов, жилец вологодский и воевода государев.
Слово «государев» я выделил голосом.
— И что хочешь?
— Обоз золотой из Москвы привели. Выехал- то обоз под охраной стрельцов, да после Ярославля разбойники напали, почти всех стрельцов и казначея живота лишили. Мои люди помогли разбойников побить да золото до хранилища доставить. А теперь твой уперся — без бумаг, дескать, не приму.
Дьяк задумался.
— А бумаги где?
Вмешался Прохор:
— Думаю, при казначее остались, да убит он. В двух днях пути отсюда лежит.
— Ну что же, сейчас золото сочтем при видаках да опись составим. Один список у нас останется, другой тебе отдадим. Ты же в приказе отчитаться должон.
— Разумно.
Мы с Прохором переглянулись и согласно кивнули.
Сани въехали во двор.
— Федор, езжай с десятком домой, доставь тело Андрея, о раненых позаботься да баню готовь пока.
Я же с Прохором вошел во двор. Дюжие молчаливые мужики легко подняли сундуки и понесли их в комнату. Прохор и я вошли следом.
Дьяк и служивый в охабне были уже там. Дьяк осмотрел сундук и сургучные печати на них.
— Печати Казенного приказа целы, так и запиши.
Служивый стал записывать.
— Открываем первый сундук.
Дьяк снял с пояса связку ключей, отпер замок. Занятно! У Прохора ключей не было. Подозреваю, что и у убитого казначея их не было тоже.
Долго пересчитывали монеты: отдельно серебряные, отдельно — золотые. Записали. Вскрыли второй сундук. Тут дело пошло побыстрее, так как он был с чашами, подносами, кубками. Все — из злата-серебра да с каменьями драгоценными. Но для счета удобно, предметы крупные. Сосчитали, записали на бумаге. Дьяк и служивый подписали, приложились пером и мы с Прохором. Служивый сыпанул щедро песочка на бумагу — вместо промокашки, сдул, протянул Прохору. Стрелецкий десятник свернул документ в трубочку, сунул за пазуху.
— Фу, доставил! Как камень с шеи свалился.
Мы пошли к выходу. Дьяк взял меня за локоть.
— Слышал о тебе, боярин Михайлов. Говорили — смел, удачлив и крут. Убедился сам. Ну что же, рад знакомству.
И протянул мне руку.
— Фрол Артемьев я.
— Со знакомством, значит.
Всех вологодских бояр и многих служивых людей я в Вологде знал, но с Фролом раньше не пересекался. Он в хранилище своем сидит, а я больше на воздухе — то в поместье своем, то в походе. В принципе — мужик разумный, выход из положения нашел быстро, с таким приятно иметь дело.
За воротами меня ожидал один из моей десятки. Он держал под уздцы коней — моего и Прохора.
— Ну что, боярин, будем прощаться?
— Зачем прощаться? Вечер скоро, обратно утром поедешь. Сейчас ко мне: в баньку сходим, попируем; переночуешь, а уж завтра — в обратную дорогу.
— Приглашаешь, значит? Не против я. Видел я тебя в деле, боярин, — бились вместе, и за столом с тобой чарку выпить да хлеб преломить за честь почту.
Мы вскочили на коней и через пять минут уже были дома. Банька была уже готова: все- таки ценности считали долго, думаю — часа два с лишком.
Я обнял жену и Василия:
— Видите, все нормально, я дома.
Дворня уже суетилась, готовя на стол. Мы же с Федором и Прохором отправились в баню. Остальные холопы из вернувшейся десятки пойдут во вторую очередь — не но чину им в первую.
Попарились знатно, смыли грязь, обмылись. А в предбаннике уже исподнее чистое лежит. Прохора тоже не обделили. Посидели немного, попили кваску — да и в трапезную. Стол от угощения ломился, как на пир. И в самом-то деле — боярин, отец семейства вернулся.
Поскольку мужики проголодались, накинулись сразу на мясо. И только когда утолили первый голод, тосты затейливые говорить стали, вспоминать подробности нападения татей. Из-за стола едва вышли уже за полночь, погрузнев от еды и выпивки. Я рухнул в постель и отрубился начисто.
Проснулся рано — нужда пробудила. Глядь — а во дворе Прохор уже лошадь седлает.
— Все ждал, когда проснешься, боярин. Негоже как-то уехать, не попрощавшись.
— Не торопись, покушай на дорогу.
— Кухарка покормила да сала с хлебом в дорогу дала. Теперь не пропаду!
Прохор засмеялся. Мы обнялись на прощание.
— Хороший ты мужик, Георгий, надежный. Мне бы — под таким сотником.
— Сам дорастешь. Прощай!
Я вернулся в дом и снова завалился в постель. Отоспаться хочу, устал за поездку. А Елена уже проснулась, глаза открыла.
— Лен, в переметной суме шкатулка занятная — то тебе привез, возьми.
— Хорошо, милый. А ты поспи еще чуток.
Жена провела теплой ладошкой по лбу, и я
уснул, счастливо улыбаясь. Много ли человеку для счастья надо? Тепло, сытно, жена любящая рядом, покой. Почаще бы так!
Пару дней я отдыхал сам и Федору велел не беспокоить холопов. Отоспятся пусть, отдохнут, сил наберутся.
Отпели в церкви убиенного раба Божьего Андрея, похоронили по-христиански, на кладбище за церковью. Провожали его в последний путь все ратники и домочадцы. Когда опустили гроб в могилу и комья земли начали глухо ударяться о дерево, у дороги под деревом заржал конь. Я оглянулся: это был боевой конь Андрея, теперь уж под другим ратником.
Свыклись уже с человеком, жалко было до слез. Однако битв — больших и малых не бывает без крови и без потерь. И закон битвы неумолим: цена победы — жизни человеческие. Еще никому не удавалось добиться победы, не заплатив за нее кровавую мзду. Другое дело, что у талантливых воевод она меньше.
