– Гляди-ка, своя охрана, порядки! – подивился «хоровик» Шитиков.
– Ага, в селе собственная милиция с семнадцатого года. Самооборона, так сказать, – усмехнулся возница.
Путь лежал по широкой улице, не только чистой, но и носившей следы регулярной уборки. Избы были большей частью свежепостроенными, с обилием традиционной резьбы.
– Богато живут, эких домищ нарубили! – завистливо покачал головой Шитиков.
– Обустроились, – кивнул возница. – Лесу-то в округе навалом. Года три назад страшно было глянуть – сплошные головешки. При последнем-то бунте, в двадцать первом годе, их чекисты здорово усмирили!
– И улица весьма опрятная, – подхватил Самыгин.
– Так это главная улица, – пояснил возница, – у них еще две есть, поменьше.
Доехали до площади с каменным собором, школой, двумя краснокирпичными магазинами и прилавками для заезжих коробейников. Площадь была пуста – либо оттого, что люди пребывали в поле, либо просто от жары. Слева на доме с высоким крыльцом развевалось красное полотнище, а немного пониже на выбеленной доске значилось:
СЕЛЬСКИЙ СОВЕТ
Самыгин скомандовал высадку и, спрыгнув на землю, пошел к сельсовету. Андрей последовал за ним.
В прохладной комнате, за конторским столом они застали пожилого крестьянина и городского вида молодца.
– А-а, комсомольцы! – с улыбкой поднялся из-за стола «городской» и, протянув руку, отрекомендовался. – Рыжиков, Иван Гаврилыч, председатель Совета. Ждем вашего концерту всем обществом. Места для постоя уже приготовлены, сейчас разместим.
Андрей придержал Рыжикова за локоть:
– Нельзя ли, Иван Гаврилович, разместить меня и товарища Меллера у Прокопия Лапшинова? У меня к нему дело.
– Попытаемся, – пожал плечами предсельсовета, – хотя Прокопий Степаныч – мужик у нас ерепенистый.
* * *
Договорившись встретиться у «народного дома» через час и получив провожатых из местной детворы, комсомольцы направились по квартирам.
Девчонка лет восьми привела Андрея и Меллера к огромному пятистенному дому с глухим забором. Они прошли просторные сени и очутились в горнице, уставленной недорогой, но вполне приличной городской мебелью. У бюро стоял высокий широкоплечий человек лет шестидесяти, с седой бородкой и профессорскими очками на носу. Он оторвался от записей и обернулся на шум.
– Дедушка Прокоп! Граждане из городу пришли до вас, – объявила девчонка и отошла в сторону.
Старик снял очки и, нахмурив брови, спросил:
– Чем могу, господа-товарищи?
Андрей выступил вперед:
– Доброго вам дня. Я – Рябинин Андрей Николаевич, возглавляю культпоход комсомольцев завода «Красный ленинец». Не могли бы вы оказать любезность и пустить нас на постой? Ко всему прочему, у меня есть к вам дело хозяйственной важности.
– Изба просторная, местов хватит, – пожал плечами хозяин. – Располагайтесь с богом, апосля и потолкуем. А покамест будем знакомы: Лапшинов я, Прокопий Степанов.
Андрей пожал его сильную руку и представил Меллера.
– О! Синематограф – штука забавная, – улыбнулся Лапшинов и пригласил гостей присесть на лавку.
Он подошел к забытой на время девчонке, порылся в кармане полосатых штанов, протянул ей две конфетки и проводил до двери.
– Пойдемте, граждане, – возвращаясь к гостям, предложил Лапшинов и повел их в небольшую комнатку. – Пожалуйте, становитесь на постой. Вскорости и обедать будем, вас покличут, – объяснил Лапшинов и вышел.
– Строгий мужик! Сразу видать кулака, – опуская на пол походную суму, шепнул Меллер.
– Все бы тебе, Наум, прозвища раздавать, – покачал головой Андрей. – Какая разница, кулак или нет? Человек он гостеприимный, уважаемый в округе. Отправляйся-ка в «народный дом» к просмотру готовиться.
Андрей вернулся в горницу. Хозяин вновь занимался бумагами.
– Какова светёлка? По вкусу? – не оборачиваясь, спросил Лапшинов.
– Благодарю, хороша… Вы, я вижу, заняты?
– А-а, эн-то? Прикидываю, сколько ушло овса на прокорм лошадкам, – указывая пером на бумаги, пояснил Прокопий Степанович.
– Дом у вас большой, добротный, – оглядываясь по сторонам, проговорил Андрей.
– А как же? Семейство у меня немалое, почитай, пятнадцати душ.
– В самом деле?
– Верное слово. Два сына с женами да детками, дочка и мы со старухою.
– Семейство наверняка в поле?
– Старшие работают, детишки бегают на воле, старуха – вон, в огороде ковыряется, – Лапшинов махнул рукой куда-то в пространство.
Он оставил бумаги и спросил:
– Чтой-то у вас за дельце ко мне, Андрей Николаич?
– Видите ли, я возглавляю столярный цех. На модели для литья у нас используется твердая древесина, а ее сейчас нет. Нам срочно понадобилось куба три дубового кругляка. В вашем селе есть роща, знаю, вы ее не рубите, однако, в порядке исключения, не смогли бы разрешить вывезти пару подвод? Завод вам заплатит.
Лапшинов задумался, насупившись.
– Толкуете вы грамотно и вежливо, однакось Прокопий Лапшинов – не мир! Что люди скажут?.. Три куба немного, можно и дать… Дык какая нам нужда? Денюжки ваши нам без надобности, сами, слава богу, копейку добываем… Столярный цех, говорите?.. А что, ежели вы нам товары различные поставите в обмену на дуб?
– Думаю, это возможно, – согласился Андрей.
– Покумекаем, совет справим с мужиками, – решил Прокопий Степанович. – Как решим, я вас извещу.
* * *
В полдень в дверь светелки постучали, и симпатичная девушка пригласила Андрея отобедать.
Выйдя в горницу, он увидел накрытый стол, за которым сидели десять мужчин. Во главе – хозяин дома, Прокопий Степанович, по правую руку, согласно чину, старший сын Николай, по левую – младший Федор. Рядом с Федором – племянник, сын Николая, молоденький Иван. На дальнем конце стола поместились работники – шестеро крепких крестьян, от тридцати до сорока лет.
Рябинину указали место рядом с Николаем. Он поприветствовал хозяев и сел. Посуда была глиняная, но добротная. На столе дымились наваристые щи со свининой, стояли картофель с зеленью, моченые яблоки, квас, домашний свежевыпеченный хлеб.
Андрей бережно принял от Прокопия Степановича благоухающий душистым ароматом кусок и долго глядел на него, вспоминая детство в имении.
– Дружок ваш чтой-то задерживается, – бросил Прокопий Степанович.
– Придет, у него аппетит волчий, – улыбнулся Андрей, подвигая к себе щи.
– В «народном доме» их покормят, я распорядился, – заметил Лапшинов-старший.
Андрей обратил внимание, что сидевшие за столом к еде не притрагиваются, и поглядел на хозяина. Прокопий Степанович перекрестился в сторону образов и шепотом прочел молитву. Только по ее окончании сыновья и работники приступили ко щам.
– Ваши женщины позже обедают? – спросил Андрей.
– Апосля кормильцев, как заведено, чин по чину, – ответил хозяин. – Мы живем по старине, как деды и прадеды завещали. Я вот, Андрей Николаич, покумекал тут с сынками нащет твоего предложенья. Николай к завтрему составит списочек, что нам надобно, а ты прикинь, что ваш завод сможет дать, пришлете человечка и сговоримся по-совести. Идет?
– Вполне, – кивнул Рябинин.
Входная дверь отворилась, и на пороге вырос Меллер.
– Ну вот, а мы беспокоились, – улыбнулся Прокопий Степанович. – Проходите, кушайте.
Он указал на место рядом с внуком Иваном. Меллер снял кепи и залез на скамью.
– К концерту все готово! – выпалил Наум и обратился к Прокопию Степановичу. – Холстину для экрана нашли весьма приличную, будет вам мировое кино!
– Доброе-то дело – оно спорится, – поклонился хозяин. – Наши ахтивисты помогают?
– Угу, – откусывая хлеб, отозвался Меллер. – Только мало у вас комсомольцев, папаша. Непорядок!
– А зачем они нам? – пожал плечами Прокопий Степанович. – В комсомол идут, что по нужде – кому приперло, тот и вступает. Нашей молодежи милей быть ближе к земле, она нынче своя, кровная. Молодняк – он вона, семьями обзаводится, мошну набивает, а кто поерепенистей да полюбознательней, тот в комсомоле али в городе авантюры-то рыщет.
Меллер хитро заулыбался и спросил:
– Чем же, папаша, молодежь у вас на досуге промышляет?
– А ты и спроси, мил человек, у маво внука Ваньши, – указал на Ивана Прокопий Степанович.
Иван Лапшинов отложил ложку и, поглядев на отца и деда, ответил:
– Веселья хватает. Где гулянки вечерами с гармониками, где пляски и хороводы устроим. Игрища затеваем разные. Да мне-то что, я женатый.
– Э-э, «игрища»! – покачал головой Меллер. – Несознательный вы, Иван-свет Николаевич. Выдумали тоже досуг – игрище! Нет, провели бы диспут, собрание, а то посмотришь: комсомольцев – три калеки, и те непонятые обществом.
Лапшиновы дружно загоготали, их смех подхватили работники.
– Оно, может быть, в городе и правильное дело – диспут, а только на селе нонче – горячая пора! – сквозь смех проговорил Прокопий Степанович. – Надобно в поле спинку погнуть да бабам в огородах помочь. Ан, нет, мил человек, нам не до собраний! Ты уж крути свою синема, а мы хлебушком займемся.
