– Вполне, – заверил Меллер. – Андрей! Потрудитесь взять извозчика, а я пока развлеку вашу даму.
– Только не переусердствуй, – усмехнулся Рябинин.
* * *
– Стой, – скомандовал Меллер извозчику у стилизованного под теремок заведения. – Приехали.
Наум выпрыгнул на тротуар и направился к дверям, оставив Андрея расплачиваться с лихачом.
У входа гудела толпа желающих попасть внутрь. На ближайшей тумбе висела огромная афиша:
С П Е Ш И Т Е !
Только Т Р И концерта.
Настоящий американский
Д Ж А З из Москвы
только в «Палладиуме»!
Цена билета – три руб.
Меллер исчез в толпе и вскоре вернулся, размахивая синенькими билетами.
– У меня тут администратор знакомый, – самодовольно бросил Наум. – Уважил, оставил бронь литактива.
– А почему сие заведение называется «Палладиум»? – пожала плечами Полина.
– Кто? – не понял Меллер.
– Да теремок.
– А черт его знает, – махнул рукой Наум и тут же, с ходу, выдал:
– Если терем-теремок,Значит, низок – не высок.А назвали почудней —Получилось поважней…
– В общем, нэпманские проказы, а не название. Идемте же, нечего здесь выстаивать столбами.
Компания вошла внутрь и очутилась в сводчатом зале резного дерева, все четыре стены которого были увешаны картинами в «русском духе», изображавшими витязей, баб в кокошниках и обильную еду.
– Э-э, да это какой-то купеческий вертеп! – протянул Андрей.
– Нет слов, заведение – совершенная дрянь, – согласился Меллер. – Хотя и дорогое. Да нам-то что? Главное – джаз!
«Дрянью» в прямом смысле слова «Палладиум», конечно, не был. Пол сверкал чистотой, и столы оказались убраны свежими скатерками; «человеки» [115] отличались деликатностью и приятными лицами. Публика, по большей части нэпманская, напоминала свадебный поезд, отправившийся на бракосочетание в далекий путь и остановившийся передохнуть в придорожном трактире. Кавалеры поражали экстравагантностью внешнего вида и поведения; туалеты дам резали глаз своей эклектичностью. Сквозь жуткую смесь запахов табака, винных паров, духов и губной помады потягивало несвежими носками, вчерашним похмельем.
Как лицу, близкому к администратору, Меллеру отвели столик недалеко от сцены. Приятели уселись, испросили легких закусок и белого вина. На сцене публику веселили два куплетиста с набеленными лицами и красными губами.
– Сейчас эта ерунда кончится, – объяснил Наум.
И оказался прав – песенники откланялись и уступили место высокому мужчине во фраке.
– Серж Белоцерковский, конферансье, – шепнул спутникам Меллер.
Поднимая вверх брови, игриво поводя глазами и притоптывая каблуками, конферансье отчеканил:
– По-обросали бабы веодра,Пр-ролетарии – станки,К нам на р-рандеву сегодняДжаз московский прикатил-л!
Облегчай карман-н, товарищ,Деньги – что? Живем лишь раз-з!Миллионов не составишь, —Так сиди и слушай джаз-з!..
– Для вас звучит бесподобная музыка прогрессивных американских негров!
Белоцерковский театрально взмахнул рукой, и на сцену выскочили парни в широких песочных штанах и апашках. В руках у восьмерых были трубы, у девятого – круглая балалайка-банджо. Из-за кулис выкатили черный блестящий рояль. Джаз-банд поклонился публике, низенький крепыш в малиновых ботинках занял место у рояля, и парни грянули…
Подобного Андрей не слышал никогда. Он не мог сказать, что музыка ему не понравилась, но не совсем отвечала его настроению. Композиция сочетала четкий ритм и бешеную какофонию одновременно – неистово гремел рояль, звонко горланили трубы, им вторил сиплый саксофон и тарахтящее, будто пропеллер, банджо…
Трубачи выдули пронзительный финал. Публика была в восторге.
– Грандиозно! – воскликнула Полина и захлопала в ладоши.
– Определенно! – гордо кивнул Меллер и засвистел в два пальца.
Публика орала «Браво!», «Еще давай!», кто-то басом гаркнул: «Даешь джаз, братва!», чем вызвал гомерический хохот.
В течение получаса музыканты развлекали слушателей незнакомыми мелодиями. Неожиданно Андрей поймал себя на мысли, что джаз пьянит его не хуже вина. «Вот чудна2я музыка!» – подумал он.
– А давайте напьемся! – решительно стукнул кулаком по столу Меллер. – Гулять так гулять, раз кураж повалил.
– Ну уж нет, Наум, дудки! – посерьезнел Рябинин.
– А я выпью, – упрямо сказал Наум и приказал принести водки.
– Пусть пьет, – шепнул Андрей Полине. – Отправим его домой на лихаче.
* * *
Вскоре Меллер напился. Взгляд его остекленел и сделался свирепым. Он раскачивался из стороны в сторону и выкрикивал непонятные фразы. Андрей строго посмотрел на него, Наум изобразил глубокую скорбь и, извинившись, пошел в уборную. Рябинин подозвал «человека» и попросил найти извозчика.
Тем временем джаз-банд раскланялся и уступил место Белоцерковскому. Тот не успел и рта открыть, как на сцену вывалился Меллер. Публика ахнула, а Андрей про себя чертыхнулся. Полина прыснула и сочувственно поглядела на своего кавалера.
Выйдя нетвердой походкой на авансцену, Меллер провозгласил:
– Граждане, дайте сказать! Я – поэт, меня здесь многие знают. Послушайте, что я написал, и… я пойду.
Наум развернул мятую бумажку и прочитал:
– Напился я сегодня неспроста —Пора, друзья, пора мне уходить.Немыслима мне жизни пустота,Жестокость и тупая ее прыть.Мое искусство высоко парит,Не трогайте его нечистыми руками.Пусть буду я не понят и побит,Но гений мой прославится веками!
Меллер грациозно, насколько позволяло его состояние, поклонился. Из зала крикнули: «Молодец!» и «Читай еще!», кто-то уныло свистнул. Два актера выскочили на сцену и, подхватив Наума под руки, проводили на место.
– С ума сошел, чудовище? – грозно спросил Андрей.
– В уборной написал! – помахивая бумажкой, ответил Меллер. – Мне пришла в голову одна идейка, завтра все обстоятельно обскажу.
Явился «человек» и сообщил о прибытии извозчика. Рябинин расплатился по счету и попросил помочь вывести Наума «на воздух».
На улице Меллера усадили в экипаж, лихач получил адрес с полтинником в придачу, и пролетка повезла мычащего и ругающегося поэта-импровизатора домой.
* * *
– Извини, Полина, что так получилось, – вздохнул Андрей. – Это моя вина, не углядел за Наумом…
– Оставь, – прервала его Полина. – С кем не бывает? Тем более после ваших коллизий в деревне.
Она хотела сказать еще что-то, но к ним подошла компания молодых людей, ведомых строгим пареньком в потертой кожанке.
– Минуту, граждане, – остановил Андрея и Полину «кожаный».
– В чем дело, товарищ? – справился Рябинин.
– Мы – комсомольский патруль губкомола. Я – член бюро Нистратов, – объявил предводитель. – Вы комсомольцы?
– Да, – кивнул Андрей.
– На концерте джаз-банда присутствовали?
– Вы же видите, мы вышли из «Палладиума», выходит, присутствовали, – пожал плечами Рябинин.
– Тогда сообщите, из каких вы ячеек! – холодно приказал Нистратов.
– Простите, зачем? – не понимал Андрей.
– Мы сообщим о проступке в ваши комсомольские организации для проработки на собрании, потому как джаз – музыка буржуазная, чуждая строителям коммунизма, – скривил губы Нистратов.
Андрей оглядел его спутников – неприступные «патрульные» были полны решимости.
– Итак, ваши фамилии! – повторил Нистратов.
– Позволь-ка мне, Андрей, – выступила вперед Полина. – Вы хотите знать, кто мы? Извольте! Пишите, Нистратов: я – Полина Черногорова, дочь зампреда ГПУ…
Рябинин схватил ее за руку.
– …Прошу тебя, Андрей, не встревай… Записали, Нистратов? Что же вы окаменели? – Глаза Полины метали молнии.
– Не горячитесь, товарищ Черногорова, – примирительно проговорил Нистратов.
– Простите, но не вам, Нистратов, и этим юношам учить нас, как строить коммунизм, – не унималась Полина. Она ткнула пальцем в грудь Андрея. – Вот этот товарищ на полях Гражданской политграмоте обучался, а не в губкомоловских кабинетах! А чтобы лучше знать, чужд строителям коммунизма джаз или нет, надо бы его сначала послушать. Так вы записали мою фамилию? Прекрасно! Я отвечу перед собранием своей ячейки. Идем, Андрей.
Кивнув патрульным, они пошли по улице.
– Не слишком ли ты круто обошлась с ними? – спросил Рябинин.
– Нормально. Не люблю ортодоксальных «товарищей».
– Мне, право, неловко от твоего заступничества, – смутился он.
– Пустое, – отмахнулась Полина. – Мне наше посещение джаз-концерта сойдет с рук, а тебя могут и заклевать, уж поверь.
– А щеголять именем отца порядочно? – жестко спросил Андрей.
– Не очень. А что же они, принципиальные и несгибаемые комсомольцы, пугаются? Если они уважают моего отца, так пусть и относятся к различным направлениям в искусстве подобно Кириллу Петровичу – он, к твоему сведению, весьма терпим к непролетарской культуре, – она ласково поглядела на Андрея. – Ну, не злись. Обещаю впредь не посягать на твои мужские прерогативы. Давай мириться, а?
