Корнелиус молчал.
Я держала спину прямо, чтобы не показать обиды, но в груди у меня все так и сжималось. Слезы кипели на веках, и я чувствовала себя глубоко несчастной.
Нужно успокоиться. Никогда в жизни я не полагалась на мужчин, а уж в последнее время — тем более. Меня не должно волновать то, что думает обо мне Корнелиус Роберваль, твердила я себе.
— Спасибо, что впустили в дом, обогрели, накормили и напоили — сухо сказала я. — Однако мне нужно идти. Мне неловко просить, но не может ли ваш шофер отвезти меня до Кривого дома? Одна я вряд ли дойду.
— Никуда вы не пойдете. Останетесь у меня до утра. Разбужу Алисию, она вас устроит в своей комнате, поэтому ваша репутация не пострадает. А завтра найду для вас новое жилье в городе, поближе к школе. Я позабочусь о вас, Эрика.
— Благодарю, это лишнее, — ответила я спокойно, но внутренне клокоча. — Справлюсь сама. Всегда справлялась. Я не нуждаюсь в заботе окружающих.
Я встала, скрипнув зубами от боли в ноге. Поднялся и Корнелиус; он сделал шаг и положил руки мне на плечи. Я изумленно вздернула голову; его глаза смотрели на меня спокойно и сурово.
— Эрика... — он на миг прикрыл глаза и мотнул головой. — Эрика, послушай... позавчера я вышел из себя и наломал дров. Прости. Попробуй меня понять. Ты знаешь, что случилось с моей женой и почему я не доверяю Одаренным.
— И поэтому, получив донос, ты сразу вынес мне приговор. Заклеймил преступницей без суда и следствия.
— Нет! — он замолчал, вздохнул и признал: — Да. Верно. Будь на твоем месте кто-то другой, я вел бы себя иначе. Но ты... все, что связано с тобой, мне дается непросто.
Он опять замолчал, подыскивая слова.
— Пожалуйста, Эрика, давай начнем заново. Тебе не нужно справляться с трудностями в одиночку.
— Я всю жизнь справляюсь в одиночку! И прекрасно жила. Что ты о себе возомнил...
Я попробовала освободиться, но он мягко потянул меня, потом опустился на скамью, усадил к себе на колени и обнял.
— Корнелиус, что ты делаешь! — запротестовала я.
Мое сердце билось как бешеное, от близости Корнелиуса и его внезапной нежности мой гнев пропал, но обида не ушла — мне было больно и страшно.
— Я держу тебя. Я тут, с тобой... — пробормотал он успокаивающе и крепче сжал руки. Наши лица почти соприкасались, его черные глаза — больше не пустые, но страшные в своей выразительности — не отпускали мой взгляд. — Эрика, я понимаю, ты никому не доверяешь. Говоришь: я сама по себе. Я справлюсь. Мне не о чем грустить. Но ведь это неправда. Ты пытаешься бороться, гнуть свою линию, но на самом деле прячешься. Я хочу помочь тебе.
— Корнелиус, прекрати так говорить! Ты ничего обо мне не знаешь.
— Уже знаю. Очень много… больше, чем ты знаешь сама о себе. Ты хочешь жить по своим правилам. Но пока не знаешь, как этого добиться, и не знаешь, каким жестоким может быть мир. Ты сильно горевала, когда узнала о предательстве жениха, верно? Тебе было жутко, когда тебя заперли в клинике. Моя бедная Эрика...
Его голос звучал так мягко, что я вдруг расплакалась. Крепко сжимала губы, чтобы не всхлипывать, мотала головой, стараясь остановить слезы.
Корнелиус провел рукой по моей спине, а потом крепче прижал к себе и поцеловал.
Легко, очень легко его губы коснулись моих. Поцелуй получился простым, ласковым. Именно таким, который должен успокоить.
Я закрыла глаза; его губы пахли корицей и смолой, а руки и плечи были теплые и твердые под моими ладонями. Я приоткрыла рот, принимая его поцелуй, и обняла его за шею. Его руки сжимали меня все теснее, словно он хотел одновременно и защитить, и раздавить меня, но сопротивляться я и не думала. От его поцелуев я опьянела, как не опьянела от вина. Я пылала словно в горячке; мне хотелось смотреть на него, и трогать, и вдыхать его запах, и быть еще ближе!
Наверное, я хотела этого с того самого момента, как увидела его в первый раз, когда он шел навстречу ко мне в комнате, полной незнакомых людей, а я видела только его и его глаза, мертвые и пугающие, но теперь он был другой — свой, близкий, незнакомый и знакомый мужчина! Я злилась на него и восхищалась им, и всегда, когда он оказывался рядом, не могла оставаться спокойной — теперь-то стало ясно, почему. Он словно околдовал меня, этот потомок разбойника...
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Но и он терял контроль; теперь его поцелуи стали яростными, почти грубыми, и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы я не покачнулась и не соскользнула с его коленей. Он придержал меня, но не отпустил; прижался лбом к моему лбу и несколько секунд молчал, тяжело дыша.
У меня дрожали руки, и губы, и сердце.
— Я думал, что это происходит только со мной, — вдруг сказал он хриплым и неловким шепотом. — А ты, оказывается... тоже?
— Да. Я тоже, — призналась я и сама испугалась своего признания.
Лицо у него было напряженное, на шее и виске бились жилки. Не удержавшись, я коснулась пальцем его щеки и провела по шраму. Он перехватил мою руку и сжал.
— Надо подумать, как нам быть дальше.
А вот тут я уже испугалась по-настоящему.
— Не надо. Не сейчас. Корнелиус... погоди. Не торопи меня.
— Я знал, что ты так скажешь.
— Мне нужно задать тебе много вопросов и получить ответы.
— Эрика, я не обещаю, что отвечу на все. По крайней мере, не сразу.
Я осторожно высвободилась из его объятий.
— По-моему, у тебя сгорели лепешки. Слышишь, пахнет гарью.
— Дьявол!
Он поднялся и стал возиться у печки. Я получила минутную передышку. Схватила кружку и отхлебнула большой глоток; поставила кружку, откинула растрепавшиеся волосы со лба, яростно потерла горящие щеки.
Эрика, угораздило же тебя влюбиться! Так нелепо, в совершенно неподходящего, малознакомого мужчину!
Проще всего верить в воображаемую любовь. В ту, что ты выдумываешь. О которой читаешь в книгах. Такая любовь безопасна и не приносит боли. Но этот мужчина — он реален, и он настойчив, и он собирается обсуждать то, «что будет дальше»!
Что же будет дальше? И я испытывала острое, мучительное желание быть рядом с Корнелиусом. Но не с тем мужчиной, которым он был большую часть времени — язвительным, холодным, с мертвыми глазами и неуживчивым характером, а с тем, кем он был со мной минуту назад — понимающим, нежным, надежным, готовым защитить! Но, наверное, такого Корнелиуса и нет вовсе. Он существует лишь в моем воображении.
* * *
— Пойдем, — Корнелиус взял меня под руку. — Отведу тебя к Алисии. Она тебя устроит на ночь и подберет одежду из своего гардероба.
— Твоя гувернантка ниже меня на полголовы, — ответила я неприязненно. — Я не влезу в ее платье. Пожалуйста, не надо ее будить. Корнелиус, мне плевать на сплетни и мою репутацию, но все же я не могу остаться у тебя. Что подумает Регина утром? Извини, что доставляю столько хлопот, но не мог бы ты проводить меня домой?
— Ладно, — согласился он нехотя. — Отвезу тебя.
Все же он добыл для меня обувь — старые, но крепкие ботинки; судя по фасону, принадлежали они не Алисии, а его экономке. Надеюсь, он сумеет утром объяснить почтенной даме их пропажу.
Мы молча вышли из дома, прошли через темный сад на аллею к гаражу. Корнелиус вывел автомобиль. Удачно, что сад у него такой большой и гараж далеко от дома; его домашние и не услышат, что хозяин куда-то отправился на ночь глядя.
Дорога до Кривого дома заняла не больше пяти минут. Автомобиль промчался по черным и безлюдным улицам города, выехал на пустырь и осторожно прокрался к моему дому. Свет фар выхватил встревоженную морду Велли; шум разбудил его, свин выскочил из ямы, но увидев, что это я, отправился обратно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Спасибо, — я выбралась из автомобиля, не дожидаясь, когда Корнелиус откроет для меня дверцу. Мне хотелось скорее остаться одной и хорошенько обо всем подумать.
Но Корнелиус молча зашел в дом, а попав внутрь, принялся хозяйничать: развел огонь в печке, вынул из шкафа свернутое одеяло, на котором недавно ночевал Ланзо, и бросил его на пол.
