Пока в стране было относительно спокойно, большинство из тех, кто кончал высшие учебные заведения и тем самым уже попадал в разряд интеллигенции, мало интересовалось политикой, а больше своими житейскими делами. Такое положение дел, спокойное и сытое, продолжалось до самой смерти Императора Александра Третьего. В это время даже бывшие революционеры занялись вдруг своими гражданскими обязанностями и превратились кто в судей, кто в инженеров, а кто стал и банкиром. Действительно, по каким-то странным прихотям бюрократических ведомств, как вспоминал бывший землеволец Л.Ф. Пантелеев, бывших революционеров особенно охотно брали на работу в судебное ведомство. Но надо сказать и то, что это ведомство было самым либеральным из всех прочих, от чего и борьба с революционерами велась как-то неохотно, ни шатко ни валко, по законам «правового государства».
Прежде, чем мы перейдём к временам, нас интересующим, надо сказать ещё несколько слов о тех особенностях реального государственного строя, что был в России. Из этих особенностей самой роковой для судеб страны было положение с периодической печатью. Или, если угодно, отношение правительства и Верховной власти к печатному слову. Дело в том, что власть в Императорской России не имела никакого существенного влияния на издававшиеся в России газеты и журналы. Кроме, разве, официальных «Губернских ведомостей» и «Правительственного вестника», предназначенных для печатанья государственных актов — указов, манифестов и прочее в том же роде, и ведомственных органов печати. Правительство имело, правда, цензуру. Но цензура могла что-то не пропустить, что-то запретить, могла арестовать номер — теоретически. Но создать направление, как выражался Победоносцев, правительство не могло. А после новых правил о печати, изданных в апреле 1865 года, и сама предварительная цензура была по большей части ликвидирована. Россия в этом отношении копировала во всём законодательство Франции. Причём, если там только ещё что-то предполагали, то в России уже делали. В результате весь форум общественной жизни в России уже к началу восьмидесятых годов был захвачен еврейской газетой, по-разному называющейся.
Журнал «Странник» за 1898 год: «Наша печать, облыжно называющаяся „русскою“, но по-существу еврейская пресса…»и так далее. И далее с горечью замечается, что даже «Сын Отечества», газета, основанная в героическом 1812 году, и которую «так любили читать наши отцы и деды», перешла в руки еврейской кампании. И вот «теперь она издаётся и редактируется, как говорят, жидами, и, значит, жиды — настоящие заправские жиды — через неё получают и научают русских Православных людей истинам веры и нравственности, разъясняют законы и действия правительства, внушают любовь к Отечеству и к русской народности, к началам русской общественной и семейной жизни» (стр.777)
Таким образом, самосознание нации было отдано правительством в плен совершенно чужому племени, по своим религиозным установкам враждебному русской государственной и религиозной жизни. Отдано просто так, по сочувствию к целям прогресса. Уже этот факт сам по себе предопределил будущую катастрофу России. Остаётся загадкой такое странное отношение правительства к такому могучему средству воздействовать на общественное мнение страны и такое безразличие к суверенной свободе нации, к её духовной и умственной независимости. Но, конечно, ничего случайного в политическом мире не бывает. И высшие бюрократы той эпохи были не глупее сегодняшних. Частичный ответ на поставленный вопрос даёт записка графа Николая Павловича Игнатьева, поданная им в марте 1881 года Министру Внутренних Дел Лорис-Меликову, пост которого он сам вскоре займёт. В этой записке, написанной им после за убийством Александра Второго, граф Игнатьев пишет в частности:
«В Петербурге давно существует еврейско-инородческая группа, весьма сильная, она держит в руках адвокатуру, биржу, другие отрасли общественной деятельности и большую половину печати. Не чуждая в своих разветвлениях ни крамолы, ни казнокрадства, группа эта выставляет вожаков умеющих сохранять голубиную чистоту и имеет громадное влияние на служебный мир». «Источник» 1995, № 2, с. 12).
Пикантно в этой ситуации с запиской то, что направлена она инородцу Лорис-Меликову, связанному как раз с еврейскими кругами, и, вероятно, масону. С точки зрения системы управления страной, исключительно централизованной, нельзя найти разумного объяснения такому бессилию Верховной власти в самом важном вопросе сохранения свободы и суверенности народного ума и совести и его души. Бессилие проявляло не только правительство, но и Священный Синод, который не мог прекратить печатания богохульных произведений.
У многих читателей сложилось, наверняка, впечатление, что К.П. Победоносцев, обер-прокурор Священного Синода, был твёрдым защитником Православия и настоящим реакционером в лучшем понимании этого слова. Такое впечатление складывается неизбежно из знакомства с его публицистическими произведениями, а также из характеристик, даваемых ему либералами-историками. Правые же, монархисты, его деятельность оценивали по-другому. Здесь мы не будем разбирать этот вопрос, но затронем другой — бессилие Священного Синода и покажем это бессилие в живой картинке, схватившей суть затронутой темы.
Вспоминает о своей работе в Священном Синоде Архиепископ Херсонский Никанор…
1887 г. Речь идёт о заседании Священного Синода. Разговор о кощунственном стихотворении господина Фофанова «Таинство любви». «Оставляя все эти антихристианские проявления, — говорю я, — которые со дня на день растут всё больше и больше, и без всякого воздействия, мы сами как-то расплываемся среди этой повальной заразы. Отчего же это всё так расслабело в два последние царствования?»
«В следующее заседание, 11 мая (1887 г.) К.П. Победоносцев присутствовал. Начинает речь Владыка Московский, что вот откуда-то он получил это стихотворение. „Боже мой! Что же это? Может ли что-либо быть ужаснее, нахальнее, подлее! Что же мы? Ужели все это должны сносить молча?“
„Да что же делать?“ — возражает К.Победоносцев. Я спрашиваю Ф.: „Как это они пропустили?“ А он и говорит, что обращал на это внимание своего цензурного комитета, а они все говорят, что ничего, можно». «Да Бог с ними со всеми, — возражает владыка Московский, — не нужно нам гражданских казней. Государство не может или не хочет, это его дело, но мы должны сделать своё, чтобы отрёкся от своего богохульства и отрёкся публично, что должен и заявить. Если же не захочет, то предать его отлучению, что ли? Я знаю, что нас ругать за это станут. Но Бог с ними, пускай ругают!». «Но подумайте, — говорит К.Победоносцев, — что вы сделаете? Чего достигнем? К чему это приведёт? Вы не следите за всем, что пишут. А подумайте, ведь все так пишут. Все идут против веры».
Эта маленькая зарисовка маленького случая, вполне банального для того времени, говорит больше, чем тома учёных исследований или «патриотических» фраз о «заговоре интеллигенции».
И уже снова и снова возникают те же вопросы: как же дело дошло до того, что в Православном государстве богохульства шли широким потоком в подцензурной а не в подпольной печати. Почему Священный Синод в лице оберпрокурора даже не имел ни энергии, ни власти, чтобы выполнить свой долг. Откуда эта безнадёжность тона у К.П. Победоносцева? Складывается впечатление, словно чья-то посторонняя рука держала в плену само правительство.
Пройдёт какие-нибудь тридцать лет после описанного здесь эпизода и новая власть покажет, как надо разговаривать с интеллигенцией, как надо управлять печатью и как надо уметь заставить верить в то, во что верить не хочется. Кажется та же страна, те же люди, а какая разница! «Независимые» журналисты, писатели, поэты, актёры за честь будут считать любое внимание правительства, с преданностью дворового Полкана или Шарика станут служить любому палачу. С холуйской радостью будут выполнять любой приказ сверху.
В 1911 году, в ноябре-декабре еврейские газеты «Речь» и «Русское Слово» и некоторые другие начали печатать грязные инсинуации по поводу Распутина и Царской Семьи. Для престижа власти эти сплетни были хуже сотен забастовок и московских вооружённых восстаний. Премьер-министр того времени В.Н. Коковцев прекрасно это понимает. Ведь сам престиж власти Самодержца, замечает он, «держится, главным образом, обаянием окружающего его ореола, и с уничтожением последнего рухнет и самый принцип власти.»
В данном случае мы видим, что и глава правительства Его Императорского Величества понимает, что речь идёт не просто о каких-то слухах о ком-то вообще. Для монархии моральная незапятнаность в глазах подданных — обязательное условие существования самой монархии. Демократию на такие всякие там разоблачения не возьмёшь. Она безлична, демократия, и изначально безнравственна. О монархии, тем более, Самодержавии Православном, этого никак не скажешь. Что же дальше последовало? Государь Николай Второй сначала заговорил с министром внутренних дел А.А. Макаровым на тему: «Нельзя ли как-нибудь обуздать печать?» А.А. Макаров ответил, что закон не позволяет ему повлиять на прессу. Тогда Государь имел разговор на эту тему с премьер-министром В.Н. Коковцевым. Но и он сказал Царю, что у правительства нет рычагов влияния на печать. «Нам было очевидно наше бессилие повлиять на газеты в этом злополучном вопросе», — пишет он сам. Коковцев объяснял Государю, что для возможности влияния на печать надо принять соответствующий закон, но Дума такой закон не пропустит.
