Сюжет «законности» династии особенно настойчиво проводится в Новгородской 1-й летописи, где и Олег лишается княжеского достоинства. В центре внимания здесь преемственность от Рюрика к Игорю: «И роди (Рюрик. — А.К.) сын, и нарече имя ему Игорь. И бысть у него воевода, именем Олег. Муж мудр и храбор». Даты овладения Киевом здесь пет. Но предполагается, что Игорь был уже вполне взрослым князем. Олег сопровождает Игоря всего лишь как воевода, что, конечно, не соответствует действительности. Имеется в Новгородской 1-й летописи и еще одно свидетельство вторичности ее варианта по сравнению с чтением «Повести временных лет»: фразу «приплу под Угорьское» (урочище под Киевом) новгородский летописец понял так, что Игорь и Олег выдают себя за «подугорских гостей».
Согласно «Повести временных лет», «седе Олег княжа в Киеве, и рече Олег: «се буди мати градом Русьским». И беша у него Варязи и Словени и прочи прозвашася Русью. Се же Олег нача городы ставити, и устави дани Словеном, Кривичем и Мери, и устави Варягом дань даяти от Новаграда гривен 300 на лето, мира деля, еже до смерти Ярославле даяше Варягом». Фраза «…беша у него Варязи и Словени…» нередко толкуется в том смысле, что имя «Русь» перешло на всех, пришедших с Олегом, только в Киеве[649]. Взятая изолированно, фраза может быть так понята. Но она является частью сказания о варягах. В Новгородской 1-й летописи это особенно заметно: «И седе Игорь, княжа в Киеве; и беша у него Варязи мужи Словене, и оттоле прочии прозвашася Русью». Логика здесь та, что варяги принесли название «Русь» сначала в Новгородскую землю, а затем в Киев, где это название распространилось и на «прочих». Позднейшее редактирование в новгородской версии сказывается в выдвижении на первый план Игоря. Он устанавливает дани и строит города, причем «дани устави Словеном и Варягам даяти», т. е. словене наряду с варягами оказываются в числе получающих дань, а не дающих ее.
Таким образом, известные летописные версии начала Руси сводятся к противопоставлению прежде всего поляно-славянской и варяжской концепций. И та и другая в свою очередь подразделяются на варианты, более или менее отличающиеся от основных версий. В новгородском варианте варяжская концепция как бы превращается в варяго-словенскую, о чем ниже еще будет речь. В этой же версии особенно подчеркивается право «законной» династии Рюрика на обладание всеми русскими землями.
Многообразие версий, связанных с возникновением той или иной народности или государства, — явление вполне закономерное. Каждая область и племя располагают своими традициями и вносят реальный вклад в процесс создания целостного организма. И каждая область, при возможности, стремится подчеркнуть этот вклад, хотя бы и за счет явных передержек. Две основные летописные концепции отражают, очевидно, не все многообразие таких идей в домонгольской Руси. В сущности, здесь представлены только киевская и новгородская интерпретация событий. О других мы почти ничего не знаем. Мы не знаем, как этот процесс воспринимался в Смоленске и Полоцке, поскольку летописи этих центров не сохранились. Лишь кое-какие реликты уцелели от традиций Юго-Западной и Чернигово-Тмутараканской Руси.
Некоторые остатки галицко-волынского летописания сохранились и в «Повести временных лет». Заметно больше их в «Истории Российской» Татищева. Преимущественно эти летописи были использованы в XV в. польским хронистом Яном Длугошем. Об основном отличии этих летописей выше говорилось: по Длугошу, Дир и Аскольд являлись местными киевскими князьями, потомками Кия. «Партнерами» полян у него являются радимичи, вятичи и дулебы. Первые два племени в ПВЛ выводились «от ляхов» (под которыми понимались и «поморяне» и «мазовшане»), а третье лишь частично входило в состав Руси, локализуясь в Центральной Европе.
Версии, бытовавшие в Чернигово-Тмутараканской Руси, нашли косвенное отражение в «Слове о полку Игореве». Вопреки настояниям некоторых летописцев, князья вовсе не стремились выстроить свою генеалогию, отправляясь от приглашенного северными племенами Рюрика. Киевские памятники XI в. («Слово о законе и благодати» Илариона, «Память и похвала Владимиру Иакова мниха») не шли глубже Игоря в княжеских родословных. «Слово о полку Игореве» показывает, что даже и в XII в. на периферии сохранялись местные, традиционные представления о ходе сложения Древнерусского государства.
В центре своеобразной княжеской генеалогии «Слова о полку Игореве» стоит образ Трояна, сведения о котором доносит знаменитый песнотворец XI столетия Боян. Загадочный образ породил значительную литературу. Часть авторов (Н.С. Державин, A.C. Орлов, М.Н. Тихомиров, Б.А. Рыбаков) полагали, что имеется в виду римский император Траян. Другая группа ученых (Д.С. Лихачев, А. Болдур, Ф.М. Головенченко и др.) видела в Трояне языческого бога. К этой точке зрения присоединился затем Ю.М. Золотов[650]. В поле его зрения, видимо, не попала третья группа исследователи (Н.И. Костомаров, A.B. Лонгвинов и др.), которые полагали, что за образом стоит кто-то из реальных князей русской истории.
Троян упоминается в «Слове» четыре раза. Первое упоминание связано с обращением к Бояну: «О Бояне, соловию стараго времени! А бы ты сиа плъки ущекотал, скача, славию, по мыслену древу, летая умом под облакы, свивая славы оба полы сего времени, рища в тропу Трояню чрес поля на горы, пети было песне Игореви, того внуку: «Не буря соколы занесе чрес поля широкая — галици стады бежать к Дону Великому…»[651]. Разногласия в этом тексте вызывают фразы «рища в тропу Трояню» и «пети было песне Игореве, того внуку». А. Болдур усматривал в первой фразе попытку Бояна «угадать пути верховного распорядка, начертанного Трояном, иначе говоря, прочитать будущее в книге судеб русского народа»[652]. «Мифический образ, подчеркивающий беспредельность мечты Бояна», видел в этом выражении Ф.М. Головенченко[653]. Но вырванная из контекста фраза вряд ли может быть понята. Оба автора искали в ней лишь подтверждение мысли о том, что Троян — это славянское божество. Однако качествами провидцев и волшебников, по «Слову», обладали и несомненно реальные лица: Боян и Всеслав Полоцкий. Сопоставление же Трояна и Игоря Северского в таком понимании лишается смысла.
Между тем внутренняя связь всей строфы основывается именно на этом сопоставлении. Автор пытается представить, как бы Боян, прославлявший Трояна, воспел Игоря. Выбор же именно Трояна для сопоставления объясняет другая загадочная фраза: «Игореви, того внуку». Первые издатели, не поняв, о чем идет речь, добавили в скобках уточнение: «Олга» (т. е. Игорь — внук Олега Святославича). Иногда полагают, что поэт считает себя «внуком» Бояна. Но по смыслу строфы «того внуку» относится именно к Трояну. Слово «внук» в поэме постоянно упоминается в значении «потомок». Автор «Слова», следовательно, считал северского князя потомком Трояна. Отсюда и сожаление, что сам Боян не может соединить немеркнущую славу походов Трояна со славой его отважного потомка.
Сходный смысл содержит и второе упоминание Трояна: «Были вечи (или «сечи») Трояни, минула лета Ярославля, были плъци Олговы, Ольга Святьславлича»[654]. Автор дает три эпохи русской истории, причем сопоставление Трояна с Ярославом и Олегом Святославичем предполагает преемственность, одну линию исторического развития. Поэтому-то и делались попытки обнаружить под именем Трояна известного по источникам руского князя[655].
Три эпохи русской истории не выходят за пределы XI в., причем Олег здесь еще тмутараканский, а не черниговский князь, каковым он стал в 1094 г. Боян, как явствует из «Слова», был любимцем («хоти») Олега, т. е. в некотором роде «домашним» певцом чернигово-тмутараканских князей.
В третий раз говорится о Трояней земле: «Въстала обида в силах Даждьбожа внука, вступила девою на землю Трояню, всплекскала лебедиными крылы на синем море у Дону, плещучи упуди жирня времена». Многие авторы отождествляли «землю Трояню» с Русской землей[656]. Имеются и иные мнения[657]. Б.А. Рыбаков отождествил ее с римскими владениями в Причерноморье[658], а М.Н. Тихомиров — в районе Дуная[659]. М.Н. Тихомиров предложил разбить образ на три параллельных: 1. Обида встала «в силах Даждьбожа внука». 2. Вступила на землю Трояна и 3. плещет лебедиными крыльями у Дону на синем море. Однако представление о «Трояновой земле» как о Руси при этом вовсе не исчезает. Параллель заключается в том, что если «русичи» — это «внуки» Даждьбога, то их земля — это земля Трояна. Донское же Лукоморье было как раз объектом честолюбивых устремлений северских князей, и мыслилось оно, видимо, тоже как часть Руси (Азовской или Тмутараканской).
