А степняки, завывая и прикрываясь щитами, все лезли и лезли по наваленным в ров деревьям к зияющим в стене проломам. Но натыкались на тесный строй прямоугольных красных щитов с торчащими копьями. Шеренги наступающих не смогли потеснить русичей ни на шаг. От ударов мечей и топоров воины Гаюк-хана скатывались вниз по склону вала, мертвые вперемежку с ранеными. Натиск не ослабевал лишь благодаря их многочисленности и железной дисциплине. Степняки упорно продолжали карабкаться по заснеженному валу, топча у его подножия своих же убитых. Кровь, брызгавшая из порубленных и покалеченных тел, впитывалась в снег, выделяясь яркими алыми пятнами. Боевой клич захватчиков постепенно стих, поглощенный грохотом и лязгом сталкивающихся мечей и щитов, треском ломающихся копий и стонами умирающих.
Две силы старались превозмочь одна другую на узких участках разрушенной стены. Убитых с обеих сторон было так много, что бойцам приходилось рубиться стоя среди лежащих грудами мертвецов. Но если место каждого сраженного в сече монгола тотчас занимали двое новых, то потери русичей были невосполнимы.
Тем не менее, и этот штурм был отбит. Во второй половине дня монголы вновь откатились к своим камнеметам, в город полетели камни. Защитники, пользуясь случаем попытались завалить проломы, соорудив некую баррикаду из подручных средств. В ход шли бревна, сани, ворота и заборы окрестных домов. Камни сметали защитников, но работа не прекращалась ни на минуту. Пронский воевода созвал совет, но что-либо путное придумать так и не удалось. Если не уничтожить камнеметы, то скоро от стен ничего не останется. Самодельная баррикада и подавно не сможет удержать противника. Но если провести вылазку из города, чтобы уничтожить катапульты, то тогда монголы и вовсе в чистом поле сметут последних защитников. Оставалось уповать на чудо. Впрочем, во всех храмах и без того непрерывно шли молебны о даровании победы, изредка прерываемые на отпевание усопших. Обряды над последними, в виду многочисленности, проводили скопом и в спешке, тут же у храмов хороня в братских могилах.
И чудо случилось: в небе застрекотала невиданная птица с полотняными крыльями. Под ними сидел человек, управляющий стрекочущим механизмом с крутящимся винтом, заставляющим всю эту хлипкую конструкцию летать. Сначала пронские жители испугались, думая, что это очередное монгольское изобретение, но потом выяснилось, что и степняки не ожидали увидеть в небесах такое чудо. Даже камнеметы прекратили обстрел. А птица, пролетая над площадью у главного храма вдруг снизилась, человек сбросил вниз небольшой камень с привязанной к нему красной лентой. Помимо ленты к камню было привязано письмо от Всеволода Михайловича. Он с дружинами союзника — торжокского князя уже шел на выручку своей столице. Осталось продержаться совсем немного. Защитники возликовали и с удвоенной силой бросились укреплять баррикады на проломах.
Птица вскоре улетела, монголы вновь начали засыпать город камнепадом. Однако через час или чуть больше рукотворная птица прилетела вновь. Она поднялась очень высоко, кружа и над становищами врагов, и над катапультами. И вот тут началось самое главное — далеко за самым большим стойбищем раздался оглушительный взрыв. Второй, чуть позже, грохнул в реке, подняв вверх огромные куски льда. Но следом, взрывы начались в самих стойбищах, среди юрт, повозок, катапульт. В воздух в огне и дыме взлетали горы земли, части людей, лошадей, повозок. Один из взрывов пришелся по большой катапульте, разнеся ее на мелкие части и попутно сломав две соседних. Причем некоторые фрагменты долетели даже до крепостной стены. А грохот стоял такой, что можно было запросто оглохнуть.
* * *
Пока у артиллеристов шли сборы, сотня Всеволода Михайловича, преследующая отступающие группы степняков, по местным понятиям ушла очень далеко — километров на десять. Но для неприхотливых мохнатеньких монгольских лошадок, вскормленных на траве и не знавших — что такое зерно, для скачки во весь опор и это расстояние оказалось запредельным. Поэтому пронские и рязанские дружинники быстро догоняли отставших, рубили и скакали дальше. Впрочем, и степняки огрызались, отстреливаясь на скаку. Среди дружинников появились раненые и даже несколько убитых. Ганомаг с автоматчиками и пулеметом, как мог помогал витязям, но на лед выезжать не рисковал, а на разбитой автоколонной дороге, сквозь кусты и снежное месиво разогнаться не получалось. Но очень скоро — степняки «кончились». Сотня совсем уж было собралась повернуть назад, как с Ганомага ей просигналили оставаться на месте. Андреев по рации передал старшему бронетранспортера, что колонна уже выезжает и очень скоро нагонит сотню. Так чего мотаться туда сюда?
Не прошло и получаса, как послышался гул приближающейся техники. Однако, это были не гаубицы, а девятка танков, во главе с Ярошенко на Т-80. Он благополучно проводил свою первую роту к порталу и спустился по наезженной дороге к реке Проня. Не доехав какой-то километр, устроил засаду и напрасно прождал отступающих, про которых ему сообщили по рации. Вместо монгол, его наблюдатели заметили сотню дружинников, скачущих по льду, и Ганомаг, пробирающийся берегом. Поняв, что противника не будет, решил присоединиться к артиллеристам. Связался с Андреевым, но тот сам уже выдвигался к Пронску, потому и танкисту рекомендовал следовать за пронскими витязями.
На коротком совместном с древними воинами привале танкисты дождались автоколонну и все вместе тронулись дальше. Вторая сотня всадников, не участвовавшая в погоне, прибыла практически вместе с автоколонной, а всех раненых еще раньше отправили в Рязань. Таким образом, численность группировки возросла и пронский князь считал, что теперь им не то что тысяча — целый тумен не сможет противостоять. Однако, Андреев, да и Ярошенко имели другое мнение. Особенно, после вернувшегося из разведки на дельтаплане Филатова. Артиллерист справедливо полагал, что имеющихся снарядов просто физически не хватит для уничтожения десятков тысяч степняков, которые в силу своей численности заняли огромные пространства вокруг города. Именно поэтому, не доезжая до столицы восемь километров, батарею развернули на огневые позиции, танки выдвинули вперед и припрятали на берегу — дабы прикрыть гаубицы в случае появления монгольских тысяч.
После артобстрела, как верно оценили артиллерист с танкистом ситуацию — полного уничтожения не получилось. Филатов передавал про страшную панику, поднявшуюся в монгольском войске, про важных персон, бросивших богатые юрты и удиравших в сторону Ижеславля. Вслед за ними рванула тысяча отборных воинов. А прочие и вовсе разбегались в разные стороны.
— Похоже, на Ижеславль уходит кто-то из ханов или темников со своей охраной. — комментировал Ярошенко.
— Может сам Батый? — спросил Андреев.
— Может и Батый, но вряд ли. Батый должен идти с самым многочисленным войском, которое по информации Шибалина, двинулась сильно восточнее нас — километрах в двухстах отсюда. А здесь — что? Тысяч десять-пятнадцать, не больше. Так что, скорее всего — это кто-то из второстепенных чингизидов или вовсе простой темник. Ты уточни у Филатова координаты. Может удастся его… Того?..
— Снарядов мало. — ответил артиллерист. — Если точно не Батый, то не стоит. То ли хан, то ли темник, непонятно. Да еще группа мелкая и передвигается быстро. Пока Филатов поправки даст, да мы прицелимся — он уж в другом месте будет. Не, пока есть возможность — нужно по скоплению лупить. Все больше пользы.
— Ты знаешь, соглашусь. Я, конечно, не историк, но, помниться, читал роман Василия Яна. Аккурат, под Рязанью наши двух чингизидов завалили, так это только на пользу Батыю пошло — он власть свою смог усилить. У них же там, в верхах, тот еще гадюшник был.
— Василий Ян? Не читал.
— Напрасно! Хотя… — Ярошенко задумался. — Возможно, ты и не мог читать. Эта книга после войны написана. Или во время войны. Не помню точно, но никак не раньше. Автору в пятидесятых за нее Сталинскую премию дали. Ты, ведь, здесь из сорок первого?..
Пилот передал, что несколько сотен рысью двинулись вниз по течению Прони, остальные, кто еще не успел убежать в лес, рванули за своим начальством. Так что все три лагеря опустели, если не считать раненых и убитых, и огонь можно прекращать.
— Вот и ладушки. Сейчас дождемся тех, кто идет по реке по нашу душу, а потом можно возвращаться домой.
— Как домой? — удивился пронский князь. — А Ижеславль? А Михайловск?
— А все. — ответил Андреев. — Вон, глянь на снарядные ящики — пусто. Брали то на один тумен для реки Проня. На реке монгол оказалось меньше, потому и снаряды остались. К Пронску выдвинулись по твоей просьбе, то есть чистая самодеятельность, там расстреляли остаток. Сейчас у нас всего лишь по три выстрела на орудие, да и горючее на исходе. Только-только чтоб домой вернуться. Ты предлагаешь выдержать еще два боя, но для этого нам вагон снарядов нужен — в машины столько не поместится, а железной дороги тут пока не наблюдается. Кстати, была бы шрапнель — эффект был бы лучше, только не было среди трофейных снарядов шрапнели. Все больше фугасы, да осколочные. Еще бетонобойные, но нам они без надобности — монголы крепостей не строят, потому и не брали. Впрочем, у танкистов есть некоторый запас — стреляли меньше, чем планировалось, правда, не знаю, как у них с горючкой. Поговори сам с Ярошенко. А мы — заканчиваем. Да не переживай ты так, сегодня к вечеру домой заскочим, завтра можно будет опять в бой идти. Правда, тут на все воля начальства. Афанасьев наш, знаешь, какой строгий? Так он сейчас в Рязани сидит. Как скажет, так и сделаем.
