Но вот что я еще тебе скажу. Когда эти горы все уменьшались, так что в них становилось уже негде прятаться, я рос, я вбирал в себя эти раскисшие кучи и становился больше, и тот заброшенный погост, где я похоронил старый мушкетон, тот дождь, та грязь — все это освящено мной и никем другим.
Ты толкуешь о своем светлом царстве будущего, Стерн. Что ж, я сражался за свое. Я сделал, что мог, и меня выкинуло, просто давило, пока никакой надежды не осталось, и ничего не осталось, заброшенный клочок земли напротив Святого Финнбара у реки Ли, и мне пришлось нарядиться Бедной Кларой и бежать из родной Ирландии. Исусе, только представь себе, я бегу, одевшись монашкой. Одинокая запуганная монашка, тихая, как мышь, едет поклониться святым местам, вот что из меня сделали к двадцати годам.
Джо отпустил его рукав и еще раз треснул по столу.
Гребаные отчизны и гребаные идеи, а ну их всех к чертовой матери, вот что я скажу. Ничего больше не хочу.
Стерн немного подождал, а потом сказал: что-то еще.
Что еще? Ты о чем говоришь?
Вся эта обида и злость и то, как ты переменился. На самом деле причина не в Ирландии, и ты это знаешь. То все закончилось до твоего приезда сюда. После этого с тобой произошло что-то другое.
Взгляд Джо смягчился, и у него тут же задрожали губы. Он быстро закрыл лицо руками, но Стерн успел увидеть, что глаза его наполняются слезами. Стерн пожал его руку.
Джо, не обязательно все время прятать чувства от окружающих, уважения к тебе от этого не прибавится. Лучше иногда давать им волю. Почему бы тебе не рассказать об этом?
Джо не отнимал рук от лица. Пару минут слышалось только тихое всхлипывание, затем Джо заговорил срывающимся голосом.
А что рассказывать? Была женщина, она меня бросила, вот и все. Ты понимаешь, я не представлял себе, что такое может случиться, когда сам любишь и тебя любят. Я думал, раз вы сошлись вот так вместе, то уже продолжаете жить и любить друг друга, у нас так, там, откуда я родом. Конечно, я был дурак, наивно, конечно, было не думать, что может выйти и по-другому, но я просто не знал. Если на дублинском почтамте я еще не был мужчиной, то уж за четыре года в горах я стал им вполне, но вот женщины — о женщинах я ничего не знал. Ничего. Я любил ее и думал, что она меня любит, но она морочила мне голову, просто дурачила меня и обманула, как дурачка, да я и был им. Стерн грустно покачал головой. Не надо все время себе это повторять, ты себе только больнее делаешь, а на самом деле, может, все было и не так. Ведь могла быть какая-то другая причина. Она старше?
Лет на десять, примерно твоих лет. Как ты догадался?
Просто угадал. Но послушай, Джо, десять лет — это много. Может, что-то случилось с ней за эти годы, что разлучило вас, что-то, чего она боялась, продолжала бояться, что-то ее так мучило, что она не решилась рискнуть. Люди убивают любовь по самым разным причинам, но обычно все эти причины в них самих, а не в ком-то еще. Так что, возможно, дело совсем не в тебе. Может, какой-то прошлый опыт, кто знает.
Джо поднял голову. К нему вернулась злость. Но как ты не поймешь, я же верил ей, я любил ее, мне даже в голову не могло прийти не верить ей, никогда, ни разу, вот такой я был наивный. Я просто верил ей, любил ее, и думал, так будет всегда-всегда, потому что любил ее, как будто этого достаточно, чтобы хоть что-нибудь продлилось. Но теперь все, у меня в душе нет места вере во что бы то ни было и всяким глупым мыслям, будто есть вечные вещи. Священник-пекарь шестьдесят лет пек четыре стороны своей жизни, раскладывая свою карту, и ты тоже должен определиться, найти четыре границы своих возможностей, и, что касается меня, я это сделал, мои стены окружают меня и никого больше, только меня одного.
Но, Джо, к чему же ты так придешь?
К тому, к чему стремлюсь, к ответственности за себя самого. А что?
Стерн развел руками.
Что значит эта твоя ответственность?
Не делать ошибок. Никто не вышвырнет меня из моей страны, потому что у меня не будет своей страны. Никто не бросит меня, потому что я никому не дам такой возможности. Никто больше не сможет причинить мне боль.
А все же это может случиться, Джо.
Нет, если у меня будет достаточно власти.
И славы?
Оставь свой сарказм. В принципе, мне плевать на славу, я бы с удовольствием оставался в тени, будь у меня власть. Скажи, кто станет крупнейшим торговцем нефтью на Ближнем Востоке, когда достигнет совершеннолетия?
Нубар Валленштейн, устало сказал Стерн.
Точно, это он. И ты что-нибудь собираешься предпринять?
Ждать, когда он достигнет совершеннолетия.
Ты уже достал меня своим сарказмом, ты что, не понимаешь, что я говорю серьезно? У меня есть план, и скоро я соберу все козыри в этой игре под названием «Иерусалим».
Стерн покачал головой и вздохнул.
Ты все не так понял. Ты неправильно понял.
Джо улыбнулся и сделал знак, чтобы им принесли еще два коньяка. Он взял у Стерна еще одну дешевую сигарету и погонял ее из одного уголка рта в другой.
Так значит, неправильно понял, отче? Вот такое суждение вынес мой сегодняшний исповедник? Ну, насколько я могу судить, я все-таки понял, как это делается, в основном ухватил. Может, не так, как велят делать в правильных книжках, не так, как должно, а просто так, как оно делается. Так что давай больше не будем распускать нюни под Рождество, а поговорим о ружьях и деньгах?
Он поднял стакан.
Но ты ведь особо не беспокоишься, правда, Стерн? Не надо, пусть это тебя не тревожит. Пока я не найду чего-нибудь получше, я буду возить ружья для твоего арабо-еврейско-христианского государства, которое не существует, и возить с удовольствием, и что мне до того, что оно никогда не появится. А тебе от меня польза, ты это знаешь. Только не надо пороть всякую чушь о том, что где-то что-то там возникнет, потому что нет же ничего, и родины у меня больше нет. Последний мой дом был в Иерихоне, с той женщиной, которая от меня ушла.
Он усмехнулся.
Согласись, холодновато сегодня в Иерусалиме? Похоже, снег идет в стране, текущей молоком и медом, вот какие дела. Ну давай, за твою власть и за мою. За тебя, отец Стерн.
Стерн медленно поднял стакан.
За тебя, Джо.
* * *
Весной 1922 года Стерн должен был встретиться в Смирне со своим главным агентом в Турции, состоятельным греческим заговорщиком. Основной целью этого человека было увидеть Константинополь вновь греческим, за что тогда и сражалась греческая армия с Кемалем и с турками в глубине материка, но он уже десять лет, с тех пор как их интересы совпали во время Балканских войн, работал на Стерна, помогая ему возить оружие для повстанческих группировок в Смирне и Ираке.
