— Володя, я дура! — Опустилась на колени перед креслом, в котором он сидел, и, уткнувшись подбородком ему в ноги, продолжила: — Но я ведь знаю, что ты меня и такую, глупую, любишь. Я стараюсь быть умнее, правда стараюсь, и у меня иногда получается, а когда получается плохо, то ты просто не обращай внимания на мои заскоки, ладно?
— Еще как буду обращать! Во-первых, я люблю тебя всю, а стало быть, и твои, как ты называешь, заскоки, даже их особенно, они у тебя очень милые и забавные. А во-вторых, это дает мне сознание своей значительности и глубокой мудрости, а это очень даже приятно.
Он тихо смеялся и перебирал мои волосы, а я, чтобы не засмеяться или не заплакать, не знаю, чего мне хотелось больше, совсем зарылась лицом в его колени. Я думала о том, как быстро он одной-двумя фразами снимает с меня ощущение неловкости, сознания своего промаха, при нем я не боюсь выглядеть глупой и беспомощной. Да и вообще, при нем, с ним я ничего не боюсь, ничего, кроме его скорой смерти.
В магазине совершенно неожиданно я столкнулась с Ларисой, она демонстративно отвернулась, но и выбирая продукты, я все равно чувствовала устремленный на меня ее враждебный, обжигающий взгляд. Я расплатилась в кассе, когда она еще что-то выбирала, и решила подождать ее на улице. Сначала я хотела вовсе не обращать на нее внимания, но уже когда расплачивалась, меня кольнула мысль, что раз она злится, то, значит, страдает, а я вполне в силах избавить ее хотя бы от части этих страданий. А уж сама она в них виновата или нет, судить об этом не мне, это дело не мое. Увидев меня на ступеньках магазина, Лариса заметно передернулась.
— Что, радуешься, старая вешалка? Но это еще не конец. Еще неизвестно, чья возьмет. Я так просто не сдамся!
Она хотела уйти, но я взяла ее за руку и не отпускала, пока она не перестала вырываться.
— К великому моему сожалению, это конец, Лариса. И чья возьмет, уже известно. Володя умирает, ему совсем немного осталось, может быть, несколько дней. Так не надо мучить его и себя. Тебе нужен молодой, полный сил мужчина, ты такого еще встретишь.
Глаза Ларисы, еще минуту назад излучавшие злобу, наполнились слезами.
— Но я… я не думала, он же еще молодой… не может этого быть! — На лице Ларисы появилось подозрение. — Я тебе не верю! Ты просто хочешь устранить меня с пути, потому что ты боишься. Он совсем и не умирает, зачем ему убирать, он еще молодой, ему чуть больше сорока.
— Бог с тобой, Лариса, такими вещами не шутят. Володе в январе было шестьдесят четыре года, и он уже давно болен, поэтому и живет здесь, а не в городе, он пенсионер. Ты же сама видишь, что он не работает.
Видимо, ей никогда не приходило в голову задаться вопросом: почему, собственно говоря, Володя не работает? И сейчас мои слова о том, что он пенсионер, убедили ее больше, чем что-то другое. На ее подвижном лице, на котором одна гамма чувств мгновенно сменяла другую, стала проступать мина обиженного, обманутого ребенка. Но я не стала ждать, когда она осмыслит то, что я ей сказала, мне было пора идти, меня ждал Володя.
Когда я вернулась, он спал в кресле, я прикрыла его пледом и стала хлопотать на кухне. Обед я приготовила довольно быстро, меню было простеньким. Тихонько напевая себе под нос, я накрывала на стол, как вдруг меня обожгла страшная мысль, я все бросила и побежала в комнату, наклонилась над ним, ловя его дыхание. Сначала в панике мне показалось, что он не дышит, но он дышал, почти беззвучно, и открыл глаза, когда я уже распрямлялась успокоенная. Увидев, что он проснулся, я уже готова была солгать, чтобы только не признаваться, зачем я склонилась над ним, но этого не понадобилось. Он, конечно же, все сразу понял, улыбнулся ободряюще, он еще меня и ободрял, и сказал:
— Нет, еще нет. Не думаю, что это случится при тебе. Во всяком случае, я бы очень не хотел этого.
Это рассердило меня, и я заметила недовольным тоном:
— Вот как?! Тогда я вообще никуда не уеду. Так и знай! Брошу работу и буду все время с тобой. Что ты тогда будешь делать, а?
От этих моих детских претензий во мне почему-то зародилась глупая, ни с чем не сообразная надежда.
— Если я все время буду с тобой, то тогда ты не уйдешь, ты же просто не сможешь уйти!
Выслушав мои бредни, Володя с ласковой усмешкой спросил меня:
— Это ты мне специально зубы заговариваешь, потому что не успела приготовить обед, да?
Вот и поговори с ним.
После обеда, который Володя преувеличенно нахваливал, чем заставил меня все-таки засмеяться, мы пошли гулять в лес. Я думала, что мы походим совсем чуть-чуть, но Володя на этот раз не казался уставшим, и мы прогуляли с ним больше часа. Ветер надраил мои щеки и нос докрасна, даже у Володи лицо, которое всегда было бледным, и то слегка порозовело. Выглядел он задумчивым, но легкая улыбка витала на его губах, значит, мысли его были приятными. Мои же мысли, естественно, все касались его, больше для меня сейчас никого не существовало, даже о своих родных и близких я не вспоминала, правда, может быть, оттого, что пока они вполне могли обойтись без меня. Не то что мы с Володей не могли обойтись друг без друга. По ассоциации я вспомнила роман Шарлотты Бронте «Джен Эйр», где героиня думает о возлюбленном, что он стал для нее всей Вселенной. В книге это звучало весьма возвышенно, а здесь, сейчас, рядом с задумчивым, притихшим Володей, вспоминая слова романа и следя за малейшими изменениями в выражении любимого лица, я подумала: как это, в сущности, немного — Вселенная.
На следующий день, сразу после завтрака, я, как и обещала, позвонила в издательство, лелея надежду, что встреча еще не может состояться, и чувствуя полную невозможность уехать сейчас отсюда. Про себя я твердо решила, что в противном случае я просто-напросто откажусь от этой работы, невзирая на то что Володя будет слышать разговор, ведь за эту работу я еще не принималась, а стало быть, имею полное моральное право от нее отказаться. Редактор была на месте, но чувствовала себя, если судить по голосу, неловко, что-то там опять не вытанцовывалось, не клеилось, причем неувязки явно затягивались. Бедняга принялась извиняться, но я быстренько прервала поток ее извинений заявлением, что все это мне только на руку. И пока ошеломленная редакторша решала, хорошо это или плохо, я выдвинула встречное предложение — раз уж так получается, то не лучше ли будет смириться с обстоятельствами, подождать и вернуться к этому разговору через неделю, а еще лучше — через две? После минутного колебания редактор нашла, что это действительно более разумно, чем уговаривать капризных авторов, пусть пока поварятся в собственном соку, а там будет видно, может, станут сговорчивее. Под конец разговора я заверила, что непременно позвоню ей через полторы-две недели, и мы расстались взаимно довольные друг другом. Я была настолько счастлива, что светилась не хуже электрической лампочки. Володя посмеивался и всячески вышучивал меня, говорил, что я просто ленюсь и не хочу работать, но, по-моему, он был доволен еще больше, чем я. Звонки своим я отложила до вечера, не хотела портить себе настроение, да и решила запастись сначала терпением, предвидела, что оно мне может понадобиться, и оно понадобилось. И Катюшка, и Любаша изрядно потерзали меня вопросами: где я нахожусь, одна или нет, и что я вообще там делаю? Держалась я как партизанка на допросе, и они, бедные мои, были вынуждены отступить, так и не удовлетворив своего любопытства. Володя поинтересовался, с чего это я им морочу голову, не проще ли сказать им так, как есть? Но я и ему выдала ответ, содержащий минимум информации:
