Школа нынче уже отменяется,
О, счастье мое, радость моя!
Танцует народ, в лесах развлекается,
Счастье мое, голубка моя! [21]
— Да как они смеют пускать подобное в эфир? — сказал он. — Вся индустрия развлечений Америки только и делает, что втолковывает детям, как убить их родителей — и самих себя в придачу.
Он адресовал свой вопрос жене и Брентнерам, родителям мальчика, которые сидели с ним в кабинете.
Брентнеры мотали головами, показывая, что они не знают ответ на вопрос губернатора. Они были потрясены тем, что их позвали к самому губернатору. Они почти ничего не сказали, только несколько жалких, бессвязных, невразумительных извинений в самом начале. С тех пор они немо соглашались со всем, что губернатор имел им сказать.
Он же сказал более чем достаточно о том, борьбу с чем назвал самым трудным решением в своей жизни. Он пытался решить, в согласии с женой и Брентнерами, как сделать беглецов достаточно взрослыми, чтобы они могли осознать, что творят, как удержать их от новых и новых побегов.
— Есть предложения, мистер Брентнер? — сказал он отцу Райса.
Отец Райса пожал плечами.
— Он меня вообще не слушается, — сказал он. — Если мне кто–нибудь подскажет, как сделать так, чтобы он слушался, я был бы рад попробовать, но… — и его сентенция безнадежно заглохла.
— Но — что? — сказал губернатор.
— Он уже почти взрослый мужчина, губернатор, — сказал отец Райса, — и управлять им так же просто, как и всяким другим мужчиной, а это не слишком легко. — Он пробормотал еще что–то, что губернатор не расслышал, и снова пожал плечами.
— Простите? — сказал губернатор.
Отец Райса повторил не намного громче, чем раньше.
— Я сказал — он меня не уважает.
— Да ей–богу, он будет вас уважать, если вы установите для него жесткие правила и заставите их придерживаться! — сказал губернатор с пылкостью праведника.
И тут мать Райса совершила самый бесстрашный поступок в своей жизни. Взъярившись от того, что вся вина ложится на ее сына, она дала отпор губернатору Индианы:
— Может, если мы воспитаем сына, как вы говорите, то и вы воспитаете так свою дочь, — сказала она, — и, может, тогда у нас вообще не будет больше таких неприятностей, как сейчас.
Губернатор с ошарашенным видом сел за стол.
— Хорошо сказано, мадам, — сказал он и повернулся к жене: — Мы непременно должны поведать миру наши секреты воспитания детей.
— Энни неплохая девочка, — сказала его жена.
— Наш сын тоже неплохой мальчик, — сказала мать Райса, весьма приободрившись от того, что ей удалось осадить губернатора.
— Я… я уверена, что он неплохой, — сказала жена губернатора.
— Он уже не плохой мальчик. Он уже взрослый, — выпалил отец Райса. И, расхрабрившись по примеру жены, добавил кое–что еще. — И эта маленькая девочка вовсе не такая уж и маленькая, какой вы ее считаете, — сказал он.
— Вы бы советовали им пожениться? — скептически сказал губернатор.
— Да не знаю я, что бы я советовал, — сказал отец Райса. — Я вообще не из тех, кто дает советы. Но может, они и правда любят друг друга. Может, они и правда будут счастливы друг с другом до самой смерти, прямо вот с этой минуты, если мы им позволим. — Он развел руками. — Я не знаю! — сказал он. — А вы?
Энни и Райс общались с репортерами в казармах полиции штата за Кливлендом. Они ждали, пока их оттащат обратно домой. Им полагалось быть несчастными, но оказалось, что они чудненько проводят время. Сейчас они вещали репортерам касательно денег.
— Люди слишком уж сильно заботятся о деньгах, — сказала Энни. — Что такое деньги, если действительно о них не думать?
— Мы не хотим денег от ее родителей, — сказал Райс. — Наверное, ее родители думают, что я гоняюсь за их деньгами. А мне нужна только их дочь.
— Ни капельки не расстроюсь, если они захотят лишить меня наследства, — сказала Энни. — Я достаточно насмотрелась на богатых, среди которых я выросла, деньги только делают людей беспокойными и несчастными. Люди с уймой денег настолько озабочены тем, как бы их не лишиться, что забывают жить.
— Я всегда могу заработать достаточно, чтобы иметь крышу над головой и с голоду не сдохнуть, — сказал Райс. — Я могу побольше заработать, чем мои старики. За мою машину полностью заплачено. Она вся моя и без всяких задолженностей.
— Я тоже могу зарабатывать деньги, — сказала Энни. — По мне, так гораздо лучше работать, чем заниматься тем, что хотят от меня родители: слоняться с кучей избалованных людей и в игры играть.
Тут как раз вошел патрульный сказать Энни, что звонит ее отец. Губернатор Индианы хочет с ней говорить.
— Ну и что это даст? — сказала Энни. — Их поколение не понимает наше, и никогда не поймет. Я не желаю с ним говорить.
Патрульный ушел. Через несколько минут он вернулся.
— Он все еще на линии? — сказала Энни.
— Нет, мэм, — сказал патрульный. — Он передал для вас сообщение.
— От блин, — сказала Энни. — Так–то оно лучше.
— Это сообщение и от твоих родителей, — сказал он Райсу.
— Жду не дождусь поскорее услышать, — сказал Райс.
— Сообщение такое, — сказал патрульный, приняв официальный вид: — Вы возвращаетесь домой в своей машине, если уж она вам так нравится. Когда вы вернетесь, они хотят, чтобы вы поженились и стали счастливы, чем быстрее, тем лучше.
Энни и Райс тащились домой на стареньком синем «форде», с детскими башмачками на зеркале заднего вида, с кучей комиксов на пыльном заднем сиденье. Они ехали домой по крупным магистралям. Никто больше их не искал.
Радио было включено, и каждая новостная программа сообщала миру потрясающую новость: Энни и Райс немедленно поженятся. Настоящая любовь одержала еще одну ошеломительную победу.
К тому времени, когда влюбленные достигли границы Индианы, они выслушали сообщение об их неописуемом счастье раз десять. Они уже ощущали себя, как продавцы универмага в канун Рождества: оглушенные и вымотанные этими непрекращающимися вестями о великой радости.
Райс выключил радио. У Энн вырвался непроизвольный вздох облегчения. Они не очень–то много разговаривали на пути к дому. Непохоже, чтобы им было, о чем говорить: все было так определенно, все было так, как говорят деловые люди, окончательно оформлено.
Энни и Райс попали в пробку в Индианаполисе, и от светофора к светофору ползли за машиной, в которой орал младенец. Родители младенца были совсем молоденькие. Жена отчитывала мужа, и муж, похоже, уже готов был выдрать с корнем руль и размозжить этим рулем ей голову.
Райс опять включил радио, и вот о чем говорилось в песне по радио:
Мы их накололи, —
Тех, кто не верит в силу любви.
Навеки, что ли, —
Мы вместе, мы — пламя в алой крови. [22]
Почти обезумев от нервной привычки Энни все крутить, Райс менял станции снова и снова. Каждая станция кричала или о победах, или о травле тинэйджеровской любви. И об этом–то как раз радио и надрывалось, когда старый синенький «форд» остановился прямо у ворот во внутренний двор Губернаторского Дома.
Только один человек вышел приветствовать их, и это был полицейский, охранявший вход.
— Мои поздравления, сэр… мадам, — любезно сказал он.
— Спасибо, — сказал Райс и выключил зажигание. Последняя иллюзия приключения умерла, когда погасли лампы приемника и остыл мотор.
Полицейский открыл дверцу со стороны Энни. Дверца издала ржавый скрежет. Две потерянные горошинки «желейных бобов» выкатились из машины и упали на безупречный асфальт.
Энни, не выходя из машины, посмотрела вниз на горошинки. Одна была зеленая. Другая белая. К ним прилипли кусочки пуха.
— Райс? — сказала она.
— У? — сказал он.
— Извини, — сказала она. — Я не могу довести это до конца.
Райс издал звук, напоминавший отдаленный гудок товарняка. Он был благодарен за избавление.
— Мы могли бы поговорить наедине? — сказала Энни полицейскому.
— Прошу прощения, — сказал полицейский, удаляясь.
— А что, радио выключилось? — спросила Энни.
Райс пожал плечами:
— Ну, ненадолго…
— Знаешь что? — сказала Энни.
— Что? — сказал Райс.
— Мы еще слишком молоды, — сказала Энни.
— Не слишком молоды, чтобы влюбиться, — сказал Райс.
— Нет, — сказала Энни, — не слишком молоды, чтобы влюбиться. Просто мы слишком молоды для всего остального, что сопутствует любви. — Она поцеловала его. — Пока, Райс. Я люблю тебя.
— Я люблю тебя, — сказал он.
Она вышла, и Райс уехал.
Когда он поехал, заработало радио. Сейчас оно играло старую песню, и слова были такие:
Настало время забыть и прощать —
Ведь этого быть не могло.
Клятвы забудь — не сумели сдержать,
