— Будешь и тем доволен, — говорили ему зеваки, которые окружали на остановках его процессию, — если от этих бесстыдных денег хоть половину получишь! Ишь, неймется ему! Да самая что ни на есть красавица-рабыня едва-едва стоит тех денег, что дают за двух рабов!
Работорговец старинной закалки не мог смириться со своим несчастьем.
— Как же так, — возражал он любопытствующим, — я за каждую невольницу пару благородных коней отдал! Такой далекий путь одолел! Кормлю их которую неделю, они столько мяса съели, что не поверите! Бедра у них крепкие, глаза горят, а я, бедный убогий старик, должен отдать их ниже той цены, что принята в целом свете? Нет, не могу я с этим примириться и пойду со своим стадом на Дунай, где держатся еще старых обычаев и где за рабыню платят как положено!
Убедившись, что в Чехии все дудят в одну дуду и что получит он меньше, чем рассчитывал, повернулся торговец спиной к Праге и поступил как грозился. Пошел к Дунаю. Сошел с проезжего тракта и двигался лесами, зная, что князь, не имевший ничего против появления новых рабов на его земле, с некоторых пор косо смотрел на тех, кто угонял их через пограничные межи. Поэтому крепости и замки богатых вельмож торговец обходил стороной. Таился, осторожничал и кожей чуял, что не стоит доверять даже зевакам, которые с вожделением, но без охоты раскошелиться разглядывали полукружья грудей у польских девиц.
Эти три довода, как-то: низкие цены, придирки князей и страх, что товар расхватают, заставили торговца, свернув с проезжего тракта, пойти по бездорожью. Шел прислужники да еще несколько полячек напились где-то в лесу из следа, который, как выяснилось впоследствии, оказался следом дьявола. Несчастных била страшная лихорадка, а когда караван подошел к «Пустыньке», они чуть не отдавали Богу душу.
В эту же пору рабы отшельника рыскали по лесу в поисках рогатины под телегу или дерева, чтоб ствол был помягче — в самый раз для ножа. Отшельник вознамерился изготовить из него распятие. Один раз в жизни посчастливилось ему — случилось это в Сазавском монастыре — насладиться мастерством какого-то монаха, и он дал себе обет, что тоже освоит это искусство и выточит распятого Иисуса Христа.
Так вот, рабы в поисках рогатины все дальше и дальше углублялись в лес, но ни одно из деревьев им все еще не приглянулось.
Меж тем несчастные, что брели тем же лесом, уже еле держались на ногах. Стояла удушливая жара, кони спотыкались, и торговца в седле мотало из стороны в сторону. Голова у него пылала, но он еще силился размышлять о своей судьбине. Приведя в порядок мысли, подозвал одну из рабынь и сказал:
— Видишь, за нашей спиной сидит злой дух, он дышит нам в затылок и нагоняет страшный зной. Это все оттого, что сейчас светит звезда, прозванье которой Сириус. Это все оттого, что нынешние дни проходят под знаком этой собачьей звезды. Если бы ты вздумала вдруг оставить мой караван, то непременно спятила бы с ума и погибла в трясине! Вот все, что я хотел тебе сказать, и я хотел бы, чтобы это ты передала остальным рабыням. А теперь возьми моего коня под уздцы и веди нас к роднику, чтобы мы могли охладить чело.
Однако рабыни приписали хворь чарам, которые принесут им избавление, и решили потерпеть, пока торговец совсем не ослабеет. И тогда они рассчитывали его убить. Когда торгаш лежал у прохладных струй, обмакивая в них кончики пальцев, а женщины готовились нанести удар, на их следы напали наши невольники и, наклонясь к земле, долго разглядывали, изучали отпечатки подков и отпечатки ног, идущие рядом. И увидели они, что следы мелкие, а ямки, которые остались на земле от пальцев, — крохотные и нежные, так что без особого труда определили они, что караван, прошедший здесь, — невольничий, а среди невольников есть и женщины. Устремившись следом, они настигли торговца, лежавшего у хладных струй, опустив руку с низкого берега в воду. Настигли его слуг, лежавших, задрав подбородки кверху, и, видя, что они плохи, не тратя времени ни на расспросы, ни на словопрения, накинулись на караван и захватили женщин, порешив одного-единственного слугу, который мог оказать им сопротивление. Остальных бросили на произвол судьбы и весело повлекли за собой свою добычу. И от тех женщин позднее родилось множество ребятишек.
И сталось так, что и тот человек, что называл себя отшельником, тоже взял себе в жены одну из рабынь и родил с нею шестерых сыновей. Когда прошло время и человек этот состарился, в его мыслях вместе со страхом поселилось и желание завершить начатое дело. Он думал о распятии, которое начал вытесывать в молодые годы. И отыскал он долота и топор, и ножи острее меча, и приступил к стволу, пока лишь слегка обработанному, и принялся бить долотом по дереву, чтобы проступила форма головы и конечностей Иисуса. Сильно бил он по долоту, но после нескольких ударов рука изнемогала, а когда он резко размахнулся для девятого удара, то пресеклось дыхание у него в груди. И свалился он на землю, повредив долотом запястье. Подбежали к нему сыновья и слуги, и те, кто возделывал почву, и те, кто корчевал пни и кто бортничал и стерег стада. Все они, сгрудившись вокруг, ждали, что он скончается и перед смертью благословит старшего сына, и поставит его во главе хозяйства и имущества. И когда опустились они на колени и затихли их стоны, старец заговорил, как велит обычай.
— Чувствую я, — молвил он, — что приходит мой последний час, и прошу я у Господа Бога, чтоб не судил меня за грехи слишком строго, чтоб дозволил мне хоть краешком глаза узреть рай. Грехи мои станут мне в этом препятствием, но зато службу сослужат некоторые добрые дела. И когда душа моя устремится к трону Судии, не забудьте вспомянуть, что я дал вам знание истинного Бога. Вспомяните и о том, что благодаря мне руки ваши проредили лес, полный уродливых божков, что я выкорчевал из ваших сердец злые привычки, насыщал вас и наказывал во имя Господа. Живите в страхе Божьем и в покорности перед тем, кого я поставлю над вами хозяином.
А тебе, сын, завещаю принять имение отцовское, чтоб по чести, совести и правде платил ты власти десятину со всякой новой колыбели невольничьей и с отар, коли умножатся хоть на единого ягненка, и со скотины. И еще — чтобы ты исправно отдавал зличскому господину то, что должно отдавать, — то бишь двенадцать кур и десять горшков меду из года в год.
Молвив так, старец обратился к толпе и взглядом поискал среди взрослых мужчин того, кто некогда появился в его нищей лачуге малым ребенком. Отыскав, сделал знак, чтоб тот приблизился, и, положив руку ему на плечо, сказал:
— Тебя, кому я привил редкий навык владения долотом, отпускаю на свободу, избавляю от рабства и велю, чтоб ты или жил во владениях своего господина, или отправился куда пожелаешь. И решать тут надо всерьез, это важно как для тебя, так и для твоих деток. Избавляю тебя от наследного рабства и совершаю это в убеждении, что все свои дни ты наполнишь работой, которая угодна Богу, и докончишь распятие, которое я не доделал из-за трудов суетных, преходящих и из-за трудов, которые я посвятил расширению имения и приумножению состояния.
Все это было произнесено перед многими людьми и так громко, что слышали все. И после этого голос старца сник. Сыновья и жены тех сыновей приложили ему на рану паутину и листья, на которые скатилась кровь первого мученика, святого Стефана. Но или листья те были собраны в неподходящее время, либо установление Божие было иным, но случилось так, что кровотечение не остановилось. И иссякла кровавая струя только в тот миг, когда душа старца отделилась от тела.
Спустя некоторое время после смерти хозяина тот раб, что долгие годы жил в усадьбе под названием «Пустынька» и получил свободу, вместе с детками и женою отправился искать новое место поселения и возделывать пустынную землю. Пошел в глубь леса и раскинул стан на каких-то лугах вблизи текучих вод. Так как ему всего недоставало: не было у него ни коров, ни быков, ни лошадей, а землю приходилось вспахивать мелко, то жил он в нужде и вечно терпел голод. И потому промышлял охотой на диких уток и гусей, ловил косуль, а иногда и кабанов; когда же наступила тяжелая зимняя пора, прокормить себя стало вовсе невозможно, и от мороза он занедужил телом. Потом от какой-то неведомой болезни умерла его жена, а за нею — две дочери и сын. Когда последнее из его подросших чад не вернулось в лачугу и он остался один с малым мальчонкой на руках, тоскливо вспомнил он о той еде, что получал в селении под названием «Пустынька». И все мечтал о том, чтобы поесть вместе с рабами; и куда бы он ни шел, всюду его преследовала одна мысль — под каким бы предлогом туда воротиться. В те поры завернули холода. Хижину старца занесло снегом, а к самим дверям подходили волки. И вот, изнемогая от голода, взял этот человек рогатину, кресало и лук и отправился вместе с сыном в обратный путь. Прошли они лес, очутились на опушке; кожа на их бедрах покрылась ледяной крупкой, из пальцев сочилась кровь, и крпцы[3] потерялись где-то в ельнике; тут рухнул старик в сугроб и сказал:
