— Сын, мальчик, наломай хвороста и разведи огонь, уже не могу я идти дальше. Я дошел до конца путей своих и должен умереть. В этих краях стояла когда-то усадьба, но теперь здесь пусто, усадьбу развеяло пеплом.
Развел отрок огонь и подвалил снегу отцу под ноги. Казалось, раб, получивший свободу, близок к смерти. Сон смежил ему веки и явил его затухающему взору картину леса, залитого солнцем. Узрел он малых деток у порога лачуги, узрел косулю, истекавшую кровью от большой раны, и ощутил тепло ее дыханья, почувствовал, как это тепло поднимается по его венам, почувствовал нежное греющее прикосновение к своей утробе. И почудилось ему, что в живот ему погружается чей-то локоть.
Меж тем мальчонка натаскал большую кучу хвороста. Запалил костер, и костер, запылав, стал далеко виден.
Заметили этот огонь рабы из усадьбы, пошли к хозяину и сказали:
— Хозяин, на опушке пылает костер.
— Идите туда! — ответил им муж, который был сыном отшельника, владельцем отцовской усадьбы и имущества.
Рабы пошли и привели в усадьбу мальчонку и старца, чьи ноги побелели от мороза.
— Я, — произнес старик, когда к нему вернулся дар речи, — я тот, кого освободили от рабства. После смерти твоего отца ушел я вместе с сыновьями и дочерьми, чтоб промышлять в лесах, но дети мои умерли, а я на исходе сил и не могу больше охотиться, а поля мои разрыли дикие кабаны. Дни мои сочтены, но чтоб помереть спокойно, я должен докончить дело, которое поручил мне святой отшельник. Я принес с собой топор и долота.
И оттого, что руки старца мудрее, чем руки юноши, конец работы будет лучше, чем ее начало.
— Старые рабы, — отозвался хозяин усадьбы, — не справляются ни с чем; не пашут глубоко, не могут повалить дерева, не умеют обращаться с веретеном и только даром едят хлеб.
— Дай мне немного еды, — предложил старец, — а потом вели принести чурбачок, чтоб я вырезал из него богато изукрашенную чашу.
Владелец усадьбы дал знак принести требуемое, и старец сработал две чаши. Одну обвивала змея, а другую — цветы. Хозяин послал их в Опатовицкий-монастырь. Когда святые отцы щедро одарили посла и когда посол вернулся, старцу было позволено есть из общей миски и закончить распятие Иисуса Христа. И трудился старец еще девять лет, не покидая каморки, которая была ему отведена, ибо охромел и лишился пальцев на ногах.
Когда он скончался, за дело принялся его сын Борш, и работал он левой рукой, но столь искусно и с такой легкостью, что люди не могли ему надивиться. Как-то вырезал он одну вещицу, и хозяин, зашедший в каморку, сказал ему:
— Ступай, возьми свою фигурку и поспеши с ней к знатному пану, которого в честь деда назвали Быш. Передай ему фигурку, поклонись и скажи, как бы вместо меня, что овчары пасут стада на моих зеленях и допускают в разговоре дерзости и надменный тон. Скажи, что-де мой повелитель хочет жить с тобой в мире и полном согласии. Он посылает тебе подарок и просит, чтоб ты велел своим людям не допускать стадо на соседские зеленя и чтоб ты покарал денежным удержанием главного овчара, а его помощнику всыпал десять ударов палками.
Сын раба, получившего свободу, с охотою слушал. Вельможа, к замку которого он поспешал, был немыслимо богат. В молодости он долго жил в Бржевновском монастыре, стремясь постичь книжную премудрость и освоить законы благочестия и науку исправного ведения хозяйства. А поскольку голова на плечах у него была и умел он, получая сведения о внешних событиях, распознавать и скрытую их идею, что придавала им смысл и порядок, то воротился он весьма ученым и — согласно монастырской науке — повел свое хозяйство так, чтобы все полевые культуры и все, что родится в конюшнях и хлевах, пошло в дело и использовалось для производства более ценного продукта. Тогда и основал Быш главную усадьбу и поставил над нею хозяина, вменив ему в обязанность заботу о рабах и распределении меж ними труда. Там пахали и сеяли, разводили сады, прививали деревья, сажали виноградники и ухаживали за лозой. Возле рек и непроточных вод ловили рыбу, и из всех рыбаков более всего любезны — были пану Бышу ловцы форели. На просторах, занятых лугами и тучными пастбищами, исполняли свою работу те рабы, что пасли коров, лошадей и в последнюю очередь — овец.
По просторам этого края, звеневшим самыми разнообразными голосами, по краю, где раздавались окрики пастухов, мычание стад и шум самых удивительных работ, шел человек, который вырос в лесу и который в небольшой усадьбе своего господина ничего подобного не видал. И останавливался он то полюбоваться упряжкой коней, то перед стадом, выпущенным из загона, восхищенно прищелкивая пальцами при взгляде на жирных овец, чье брюхо чуть ли не волочилось по земле.
Когда Борш добрался до самой главной усадьбы, миновав великолепный сад, попалась ему на глаза одна девушка. Ее высоко подобранная юбка, обнаженные икры и локти начисто лишили его рассудка. Он так и замер на месте, не зная, что теперь делать. Хотелось ему подбежать поближе, хотелось спрятаться за ствол дерева, хотелось грызть собственные пальцы и, ошалев, кружиться, подобно безумцу, вокруг шеста, что зажимал под мышкой.
Из всех этих желаний Борш не решился осуществить ни одного, так и оставшись стоять словно истукан. Стоял, разинув рот, и только терся о ствол так, что едва не протер дырку на казайке. Девушка, кропившая водой льняные ткани, напоследок повернулась к нему спиной. Расхохотавшись, отряхнула кропило и побежала по траве к каким-то строеньям. Как говорится, гончая дремлет, пока заяц не ударится в бега; это верно для любого столетия.
Когда девушка — при крещении она получила имя Анежка — припустилась бежать, Борш помчался за нею и настиг в несколько прыжков (ибо — коли уж говорить правду — спешить красна девица — никуда не спешила). Схватил ее Борш, и хотя недоставало ему красноречия, все же смог он понятно намекнуть, какие у него намерения и что у него на сердце.
Понятное дело, происшествие не обошлось без несогласий и драки. Разумеется, парень из «Пустыньки» был изрядно побит и потрепан — разумеется, возражения последовали не с девичьей стороны. В спор вступили солидные мужики и челядинцы-ремесленники, у которых, как у Борша, тоже была губа не дура. В это время челядины работали в разных мастерских, работы были спешные; однако, заслышав девичий визг, коптильщики ударили крюками, на которые подвешивают окорока, пекари схватились за кочерги, дубильщики вывернули дубильные доски, сапожники зажали в кулаках шила, пивовары стерли с локтей барду, повар отшвырнул морковь, кондитер — опару для сдобного теста, скорняки белые смешались со скорняками черными, а все вместе с теми, кто обрабатывал хорьковые шкурки. Замешались в эту толпу ткачи с мотовилами и суконщики с локтем, а там и вечно босые гончары, и токари, точившие особые чаши, а там и котельщики, и бондари, и латники, и плотники, и каменщики, и скобари, и кузнецы, и оружейники, и золотых дел мастера, и штукатуры, и кирпичники. Все они и еще много-много других сразу прознали в чем дело и, не щадя ног, притопали проучить незваного втирушу. И было видно, как эти ремесленники, одетые в разные одежды и помеченные цветом или орудием своего ремесла, заносят руку и вне себя, с искаженным от ярости лицом, трясут головой. Их десницы обладали особой сноровкой, и порка удалась на славу.
Когда они вошли в раж, а паренек из «Пустыньки» уже расставался с жизнью, мимо возбужденной толпы проезжал внук знатного пана Быша. Остановившись, он полюбопытствовал, что случилось, и увидел на земле весьма пригожего челядинца, который обеими руками сжимал какой-то предмет (казалось, будто держит в горсти птенца); засмеялся пан и отобрал вещицу, которую тот прятал. И увидев, что вещица прелестна и хорошо сработана, спросил:
— Кто вырезал эту фигурку из липового дерева?
— Я, — подал голос Борш, — это я, вольный, отпущенный на свободу раб, мне дал волю святой муж-отшельник, все слышавшие могут это подтвердить.
И Борш передал поручение, которое вложил в уста его хозяин и, насколько позволяла боль, справился с этим заданием наилучшим образом.
— Я вижу, — сказал на это Быш, — что к дому моему привело тебя некое доброе внушение, а поскольку ты, если верить твоим словам, человек вольный и хлеб даром не ешь, то можешь остаться в моих владениях. Велю огородить тебе угол в токарне, и завтра можешь начать работу.
Борш согласно кивнул и, как это случается в делах, которые выгодны и предлагающему, и принимающему предложение, они быстро сговорились. Что до мужичков, которые столь неладно приветили резчика, то остается сказать, что ничего подобного они больше себе не позволяли, привыкли к нему, ибо пришелец имел могущественного заступника в лице Быша и заступницу, которая тоже могла немало, в лице Анежки.
Меж тем владелец усадьбы «Пустынька» весьма сокрушался, что задержали его раба, и послал к благородному пану Бышу новое посольство — троих оборванцев, которые даже промеж себя никак не могли сговориться. Когда они пожаловали, управляющий главной усадьбой (разумеется, с дозволения хозяина) поднес им какой-то бурды и, пьяных, привязал к коням задом наперед. Потом под щелканье кнута и раскаты веселого хохота выгнал прямо на большак.
