Удайсё тоже чувствовал себя обиженным, но, рассудив, что в конце концов все равно добьется своего, решил набраться терпения и устроился неподалеку, словно горный фазан[105]. О том о сем размышляя, он с трудом дождался рассвета. Но и утро не принесло никаких перемен.
— Приоткройте же дверь хоть чуть-чуть…— молил Удайсё, но принцесса не отзывалась.
— Как не сетовать мнеНа судьбу? Тоска бесконечна.Длится зимняя ночь,Предо мною застава, и запертыКаменные ворота…
О, как вы жестоки!— И он вышел, роняя слезы. Приехав на Шестую линию, Удайсё прилег отдохнуть.
— В доме Вышедшего в отставку министра поговаривают о том, что вы перевезли Вторую принцессу в столицу,— сказала ему обитательница Восточных покоев.— Что бы это могло значить?
Она сидела за занавесями, но ему были видны смутные очертания ее фигуры.
— О да, именно о таких предметах люди говорят охотнее всего!— улыбаясь, отвечал Удайсё.— Дело в том, что покойная миясудокоро, в свое время решительно отвергавшая мои искательства, перед смертью сама пожелала, чтобы я заботился о принцессе. То ли у нее не было больше сил сопротивляться, то ли она слишком беспокоилась, не имея рядом человека, которому могла бы вверить судьбу единственной дочери. Так или иначе, она обратилась ко мне, и я согласился, тем более что и сам об этом подумывал. А люди, как видно, поспешили истолковать мое поведение в дурную сторону. Они ведь готовы злословить по любому поводу… Сама принцесса полна решимости отказаться от мира и стать монахиней, и я не уверен, удастся ли мне удержать ее от этого шага. Боюсь, однако, что сплетен нам не избежать. Разумеется, если она решится принять постриг, это снимет с нас все подозрения… Во всяком случае, мне не хотелось бы нарушать обещания, данного ее покойной матери. Потому-то я и принимаю в принцессе такое участие. Надеюсь, что вы при случае объясните это отцу. Иначе он может посчитать, что мне просто изменила обычная сдержанность. И все же поразительно, сколь мало значат в этой области человеческих отношений советы других людей и собственные желания…
— Вот, оказывается, в чем дело… А я-то думала, что все это лишь досужие толки. Безусловно, ничего необыкновенного в этом нет, но мне жаль нашу милую госпожу с Третьей линии. До сих пор она не знала волнений подобного рода…
— Не слишком ли вы снисходительны к этой «милой» госпоже? Порою она ведет себя как злобный демон. Но почему вы думаете, что теперь я начну от нее отдаляться? Простите мне мою дерзость, но разве ваша собственная жизнь не убеждает вас в существовании иных возможностей? Я уверен, что в конечном счете преимущество всегда остается за женщинами кроткими и мягкосердечными. Особа властная, злонравная может подчинить себе мужа лишь ненадолго. До поры до времени он будет терпеть ее выходки, но когда-нибудь обязательно возмутится. Они начнут ссориться, и каждая новая ссора будет отдалять их друг от друга. Я знаю, сколь велики добродетели госпожи Весенних покоев. Такие, как она, редко встречаются в мире. Но я не могу не отдать должного и вашей доброте, которой цену знаю теперь вполне.
— Боюсь, что ваши неумеренные похвалы,— улыбнулась женщина,— делают более заметными мои недостатки. Но вот что забавно: господин наш, забывая о том, что всем хорошо известны его собственные слабости, всегда принимает близко к сердцу даже самые незначительные ваши увлечения и почитает своим долгом поучать вас или же в ваше отсутствие обсуждать ваше поведение с другими. Воистину человек проницательный не проницает лишь самого себя…
— Да, отец любит предостерегать от опасностей, грозящих человеку на этой стезе,— согласился Удайсё.— Хотя, как мне кажется, я и без его мудрых наставлений веду себя осторожно.
Он прошел в покои отца. Разумеется, до Гэндзи тоже дошли кое-какие слухи, но он — к чему показывать свою осведомленность?— лишь молча смотрел на сына. Казалось, именно теперь красота Удайсё достигла полного расцвета. И позволь он себе предаться влечению чувств, кто осудил бы его? И демоны и боги простили бы ему любое заблуждение, увидев его во всем блеске молодости и красоты. К тому же Удайсё не был юнцом, ничего в этом мире не смыслящим. Нет, он был зрелым мужем, в котором никто не нашел бы ни малейшего изъяна. И разве нельзя было простить ему такой безделицы? «Какая женщина устоит перед ним?— думал Гэндзи.— Мудрено не возгордиться, глядя на такое лицо в зеркало».
Солнце стояло высоко, когда Удайсё добрался наконец до дома на Третьей линии. Как только он вошел, к нему бросились, ласкаясь, его прелестные сыновья. Госпожа лежала в опочивальне и даже не повернулась, когда он зашел за занавеси. Она явно чувствовала себя оскорбленной, он же, хотя и понимал, что основания обижаться у нее были, предпочел вести себя так, будто за ним нет никакой вины, и, решительно подойдя к супруге, приподнял прикрывавшее ее платье.
— Знаете ли вы, где находитесь?— неожиданно спрашивает она.— Я давно уже умерла. Вы всегда звали меня злым демоном, вот я и стала им. Да и не все ль равно теперь…
— Так, душою вы демон, даже хуже,— беззаботно отвечает Удайсё,— но наружность у этого демона весьма привлекательная. И вряд ли я решусь когда-нибудь расстаться с ним…
— Вы слишком хороши собой, и привычки у вас утонченные, боюсь, что такая супруга, как я, вам не подходит,— говорит госпожа, еще больше рассердившись.— Но я постараюсь исчезнуть. Надеюсь, вы сумеете забыть… Жаль, что я не додумалась до этого раньше.
Она поднимается с ложа и стоит, гневно на него глядя. Лицо ее порозовело, и это очень ее красит.
— Этот демон все сердится на меня, словно дитя неразумное,— улыбается Удайсё.— Но я уже привык и не боюсь. Пожалуй, я предпочел бы даже, чтобы он был более грозным…
— Для чего говорить вздор? Нет, лучше вам умереть. И я тогда умру. Вы мне отвратительны. Не желаю больше ни видеть вас, ни слышать. Единственное, чего я боюсь,— это умереть раньше, оставив вас одного.
Право же, она прелестна!
— Если вы не желаете меня видеть,— ласково усмехнувшись, отвечает Удайсё,— я не стану докучать вам своим присутствием. Труднее сделать так, чтобы вы ничего не слышали обо мне. Впрочем, может быть, вы просто хотели напомнить о наших клятвах? Ведь мы и в самом деле клялись вместе уйти к желтым истокам[106]? Не так ли?
Он употреблял все усилия, чтобы смягчить ее сердце, а как госпожа при всех своих недостатках была по-детски доверчива и простодушна, то позволила ему убедить себя, хотя в глубине души и понимала, что его уверения не вполне искренни. Он жалел ее, но сердце его было далеко.
«Надеюсь, что мне удастся поколебать решимость принцессы,— думал Удайсё.— Если же она будет упорствовать в намерении стать монахиней, я могу оказаться в глупом положении». Ему очень не хотелось надолго оставлять принцессу одну, и, видя, что день постепенно склоняется к вечеру, он не находил себе места от беспокойства. Поняв же, что письма от нее не будет и сегодня, совсем приуныл.
Госпожа, у которой несколько дней кряду ни росинки во рту не было, согласилась немного поесть.
— Мне невольно вспоминаются те времена,— сказал Удайсё,— когда я страдал от любви к вам и когда ваш отец столь жестоко пренебрегал моими чувствами. Вы не поверите, сколько насмешек обрушилось тогда на мою голову! Но я вытерпел даже то, что, казалось бы, невозможно было вытерпеть. Я отверг все предложения, а ведь их было немало. Люди осуждали меня. «Даже женщине нельзя быть такой разборчивой»,— говорили они. Теперь я и сам не понимаю… Право, в юные годы мало кто бывает столь постоянен в своих привязанностях. Возможно, я и виноват перед вами, но ведь у нас полным-полно детей, разве можно забывать о них? Нет, мы не имеем права расставаться, даже если у вас вдруг возникнет такое желание. Но подождите, и вы сами убедитесь… Как ни изменчива жизнь…
Он заплакал. Госпожа тоже вспомнила былые дни. «Каким трогательным был наш союз!— подумала она.— Редко кто бывает так счастлив в супружестве. О да, наши судьбы были связаны задолго до того, как появились мы в этом мире!»
Сбросив мятое, старое платье, Удайсё облачился в другое, яркое, нарядное, и старательно пропитал его благовониями. Принарядившись же, собрался уходить, а госпожа смотрела на его освещенную огнем светильника фигуру, и слезы неудержимым потоком струились по ее щекам. Подтянув к себе за рукав сброшенное супругом платье, она сказала словно про себя:
— Не стану роптать,Видя, что в сердце твоемПоблекла любовь,Лучше надену платьеРыбачки с острова Сосен.
О да, боюсь, что не смогу больше жить в прежнем обличье… Услыхав ее слова, Удайсё остановился.
— Для чего вы так говорите?
Люди станут судачить:Не по вкусу ей платье поблекшееС острова Сосен,Потому-то вдруг и решилаОдежду рыбачка сменить…
Ничего более значительного он не сумел придумать, ибо очень спешил.
