Я кивнула.
— А где Бэкон жил? — угрюмо спросил он.
— В поместье под названием Горэмбери. Сразу на выезде из Сент-Олбанса.
На краткий миг все замолчали. Было слышно лишь, как колотятся сердца.
— Барнс, — тихо скомандовал сэр Генри, — в Сент-Олбанс.
— Не все так просто, — заволновалась я.
— Проще некуда, — отозвался сэр Генри. — Еще миль пятьдесят по той же трассе. После А-303 съехать на М-3, а потом на М-25.
— Черт с ним, с маршрутом! — не выдержала я. — О бумажной мороке подумайте. Это вам не за Делией до Фолджера проследить. Письма Бэкона в одном месте не лежат. Здесь потайными дверцами не отделаешься. Даже Офелии это было бы не по силам. Горэмбери — усадьба, которую Бэкон построил для отдохновения души, — был разрушен до основания спустя полвека после его смерти.
— Но ведь что-то должно было уцелеть, — не унимался сэр Генри.
Я постучала пальцами по коленям.
— В приходской церкви Сент-Олбанса есть его статуя — подобие шекспировской, но ее бэконианцы за сто пятьдесят лет излазали и прощупали вдоль и поперек.
— А может, и не всю?
Я покрутила головой:
— В поместье есть фреска, посвященная мифу о Венере и Адонисе, — единственная современная Шекспиру иллюстрация к его пьесе. Так вот, Адонис на ней изображен лицом к лицу с ощетинившимся кабаном. Это здание уже пятьсот лет служит постоялым двором — к смущению стратфордианцев. Еще бы: прямо у Бэкона на задворках и так далее. Соблазнительный экспонат, но нам он вряд ли поможет, да и Офелия о нем ничего не знала: фреску обнаружили только в нынешних семидесятых. Я думаю, нам нужно искать тот след, которым она могла воспользоваться, раз уж ей известен весь путь.
Бен взял у меня письмо.
— Если Уилл пишет в Сент-Олбанс, зачем уговаривать лебедя очаровать борова? — Он поднял глаза. — Звучит так, словно Сент-Олбанс и боров не связаны между собой.
Мы нагнулись над письмом. А ведь верно!
— Неужели был еще один грязный хряк? — спросил сэр Генри.
— По-моему, нет.
— С другой стороны, — размышлял Бен, — Сент-Олбанской называется вся та часть Хартфордшира. Добавьте конкретики — и получится город, или собор, или школа.
Я мотнула головой:
— Они все большей частью расположены рядом. Нет, так пишут, когда имеют в виду что-то особенное.
— Так куда ехать? — спросил Бен.
— Туда, где можно подумать.
Через пять минут мы свернули с трассы и припарковались у непримечательного отеля «Дейс-инн». Бен и сэр Генри пошли регистрироваться, а меня оставили с Барнсом в машине.
Я вынула брошь-медальон, откинула крышку. Гостиничные огни бросали на портрет оранжевые отсветы.
«Куда теперь?» — мысленно спросила я юношу с миниатюры.
Он сжимал распятие и как-то загадочно смотрел на меня: надменно и в то же время озорно.
35
Пока никто не видел, Бен быстро провел меня через черный ход в номер с двумя большими кроватями. Сэр Генри отправился в свой — освежиться. Минута-другая, и он появился у наших дверей — почти пришедший в себя, хотя и немного бледный. Я стояла у окна, вертя в руках раскрытую брошь, и смотрела, как лунный свет играет на миниатюре.
— А что, письмо ты уже забросила? — спросил сэр Генри, усаживаясь в самое удобное кресло.
— Они с брошью взаимосвязаны, — ответила я. — Понять бы только — как?
«Но лета твоего нетленны дни, — говорила золотая надпись. — К вящей славе Божией».
И что же общего было у нее с письмом, которое мы только что нашли? Быть может, прямой связи нет, но ведь Офелия ясно сказала, что с них начинаются два пути к истине! Значит, они принадлежат одному тесному миру.
Роз всегда твердила мне: «Хочешь понять смысл — изучи контекст». Как же письмо поясняет миниатюру или, наоборот, миниатюра — письмо?
Изображение юноши с распятием явно имело отношение к католичеству. В письме на первый взгляд шла речь о первом фолио. Что может быть между ними общего?
— Связь есть, но мне ее не разглядеть, — бессильно призналась я. — Для этого надо лучше разбираться в истории церкви.
— Может, пора привлечь кого-то, кто разбирается, — сказал сэр Генри.
— Не знаю таких.
— Сдается мне, нам нужен знаток Шекспира и церковной истории в одном лице, — сказал Бен, глядя на меня с любопытством, и я, кажется, поняла намек. Мы оба видели название доклада Мэттью в брошюре к фолджеровской конференции. «Шекспир и пламя тайного католичества».
— Только не он, — заартачилась я.
— О ком это ты? — оживился сэр Генри.
— О Мэттью. Профессоре Мэттью Моррисе.
— Он будет счастлив тебя просветить, — добавил Бен.
— А-а, — протянул сэр Генри. — Я, кажется, знаю, в чем дело. Неужели бедняга провинился еще в чем-то, помимо ухаживаний за тобой?
— Он меня раздражает, — нехотя ответила я. — И Роз раздражал.
— Иногда, деточка, — произнес сэр Генри, — ты ведешь себя как первый сноб. — Он вытащил телефон. — Если он может помочь в нашем деле — звони.
— Лучше с моего, — вызвался Бен. — Труднее выследить.
— Роз не одобрила бы, — проворчала я.
— Еще меньше она хотела бы, чтобы убийца добрался до ее сокровища, — заметил Бен. Он настроил смартфон на громкую связь, а я достала из кармана визитку Мэттью и набрала номер.
Мэттью взял трубку на втором гудке.
— Кэт, — произнес полусонный голос. Потом стало слышно, как он сел в постели. — Кэт! Ты где? С тобой ничего не случилось?
— Нет, все хорошо. Слушай: можешь сказать мне, что значит «Ad Maiorem Dei Gloriam»?
— Тебя полиция ищет, а ты спрашиваешь о латыни? — Его голос сорвался от неожиданности.
— Латынь — не проблема. — «К вящей славе Божией». Только я все равно не пойму, что это значит.
— Ты расскажешь мне, во что ввязалась, или нет?
— Кое-кто просил звонить, если понадобится помощь. Вот я и звоню.
Трубка ненадолго замолчала.
— Это девиз иезуитов.
Я хотела ответить и осеклась. Иезуиты. Воины Христовы, солдаты католической церкви. Ревностные до фанатизма служители Господа, готовые на все, чтобы очистить Англию от протестантской ереси. Сесилы, а впрочем, и большинство елизаветинских и яковианских советников боялись их как огня и преследовали наравне с изменниками трона. Иезуиты носили это клеймо с мученическим смирением. Буквально. Впоследствии десятерых канонизировали как святых мучеников — после того как их повесили, утопили и четвертовали за свою веру.
— Господи Иисусе! — вырвалось у меня.
— Вот именно, — сказал Мэттью. — Орден Иисуса.
Мы — Бен, сэр Генри и я — молча переглянулись. В овале медальона за спиной у юноши мерцали и колебались языки пламени.
— В контексте этой фразы, — сказала я, пытаясь изобразить хладнокровие, — как бы ты понял следующее: «Посему я счел своим долгом написать в Сент-Олбанс, умоляя простить нас за долгое молчание»?
— В обычном случае я подумал бы о Бэконе, — ответил Моррис, — но раз это связано с иезуитским девизом, мой ответ — Вальядолид.
— В Испании?
— Да, там. — Мэттью зевнул и принялся объяснять лекторским тоном: — Вальядолид — старая столица Кастилии. В тысяча пятьсот восьмидесятых Филипп Второй основал там Королевский английский колледж — католическую семинарию для английских священников. Большая их часть вступала в орден иезуитов и тайно переправлялась в Англию для содействия католикам. Если верить английскому правительству, еще они переманивали на свою сторону верноподданных Короны, с тем чтобы свергнуть монархов-протестантов, иначе говоря, силой добиться того, чего не сумели посулами; а колледж в Вальядолиде считался тренировочным лагерем для религиозных экстремистов.
— А при чем здесь Сент-Олбанс?
— Его полное название — Королевский английский колледж Святого Албана.
Все на миг застыли.
Я подошла к телефону и выключила громкую связь.
— Мэттью, с меня причитается.
Он понизил голос:
— Ты знаешь, чего я прошу.
— Знаю, — ответила я. «Дай мне еще один шанс», — сказал он в последней нашей беседе. — Видит Бог, ты это заслужил, — добавила я вместо прощания и бросила телефон Бену, который развалился поперек кровати и смотрел в потолок с дурацкой многозначительной ухмылкой.
— Думаешь, нам туда, в Вальядолид? — спросил сэр Генри. — Что-то мне это не внушает доверия.
Я села за стол. Внезапно навалилась усталость.
— Между Английским колледжем и Шекспиром есть и другие связи. Две как минимум. С какой начать — очевидной или невероятной?
— По мне — лучше выслушать самую дикую, а потом перейти к той, что правдоподобнее, — сказал Бен, закладывая руки под голову.
— Тогда начнем с Марло, — сказала я, проводя рукой по остриженной голове. — Безбожника, гея и рок-бунтаря елизаветинской Англии, баловня сцены до Шекспира.
