Наоми озабоченно прошлась по помещению, в котором готовилась пища, заглянув в каждый кипящий котелок.
— Чем мы будем их кормить?
— А я ведь говорила вам, госпожа…
— Мисаки! — Наоми взглянула на девочку с недовольством, заставив ее замолчать, и рассеянно потерла лоб. — Довольно об этом. Помоги мне собрать поднос, а после загляни к Акико-сан и спроси, не нужно ли что-нибудь ей или малышке.
— У нее еще нет имени? — спросила Мисаки, укладывая на тарелку несколько рисовых лепешек моти* и наполняя кувшин прохладной водой.
— Нет.
Наоми достала с полки последние данго, которые у нее были, и полила их остатками сладкого сиропа.
«Кенджи-сама будет разочарован, — не переставала она думать все то время, пока подготавливала нехитрый перекус и с подносом шла к его комнате, — тем, как я управляюсь с поместьем».
Она постучала и, дождавшись разрешения, вошла, перехватив поднос одной рукой. Кенджи-сама сидел перед низким столиком, и, судя по его мокрым волосам, он уже успел смыть с себя дорожную пыль.
Наоми смущенно отвела взгляд: она впервые видела главу клана не в привычном, глухом кимоно, а в купальной юкате.
— Я принесла вам моти и данго, Кенджи-сама, — опустившись на колени, она поставила поднос на столик и уже принялась вставать, когда мужчина ее остановил:
— Наоми, останься.
Она послушно замерла и сложила ладони на коленях, рассматривая главу клана из-под опущенных ресниц. Десяток вопросов был готов сорваться с ее языка, но она молчала, не решаясь заговорить.
В волосах Кенджи-самы прибавилось седины с их последней встречи, и Наоми заметила видневшуюся в разрезе воротника повязку на его плече.
— Вы ранены? Вам что-нибудь нужно? Я недавно делала отвар, — сразу же предложила она, забыв о своем страхе.
— Порез, — отмахнулся Кенджи-сама. — Уже заживает. Ты выглядишь измученной, Наоми.
От пристального взгляда мужчины у нее запылали уши. Ей нужно рассказать ему о ребенке, но, Боги, как тяжело это было сделать!
— Это пустяки, — вымучив улыбку, сказала она.
Но Кенджи-саму ее ответ, похоже, не удовлетворил. Он со все нараставшей внимательностью разглядывал Наоми: ее потускневшие волосы, впалые щеки, обведенные темными кругами глаза.
Он потянулся к кувшину с водой и отломил половину от моти, и в который раз за этот день Наоми стало стыдно. Верно, такого скудного угощения мужчине еще никто и никогда не подавал.
— Кенджи-сама, — она перестала теребить ткань своего темного кимоно и впервые посмотрела мужчине в глаза, удивившись числу новых морщин на его лице. — Я должна вам кое-что сказать… я сама узнала только недавно и побоялась отправлять весть… У меня будет ребенок.
После ее слов на несколько мгновений воцарилась тишина. Во взгляде Кенджи что-то дрогнуло, и он, не говоря ни слова, встал, и Наоми поднялась за ним следом, потому что не имела права сидеть.
— Девочка, — он впервые позвал ее не по имени, а после — к ее ошеломлению — протянул руки и крепко обнял, попутно поцеловав в лоб.
Наоми чувствовала неимоверное облегчение, прижимаясь щекой к прохладному хлопку юкаты на груди мужчины. Она с удивлением поняла, что ее колотит нервная дрожь, когда Кенджи-сама чуть сильнее сжал ладонями ее плечи.
— Когда ты узнала?
— На прошлой неделе, — шепотом ответила Наоми, больше всего мечтая, чтобы это объятие длилось как можно дольше.
Она успела истосковаться по человеческому теплу.
— Я могу?.. — голос подвел Кенджи-саму, сорвавшись, и Наоми не поверила своим ушам. Никогда прежде она не видела главу клана таким. Даже во время того приема.
Она кивнула, и мужчина почти невесомо коснулся раскрытой ладонью ее пока еще плоского живота. Внутри Наоми все затрепетало, и она вдруг совершенно ясно осознала, что действительно ждет ребенка. Что у нее будет малыш. А у клана — наследник. У Минамото будет продолжение.
«Здесь должен быть Такеши, — она с трудом удержалась от всхлипа. — Он должен был первым услышать от меня про ребенка».
— Наоми, — Кенджи-сама вмиг посерьезнел и слегка сжал ее запястья. — Послушай меня очень внимательно. Ты никому не должна об этом говорить.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Я понимаю. Я потому и не решилась написать вам.
— Ты умница, — он еще раз поцеловал ее в лоб и отпустил. — Я бы спрятал тебя еще дальше, если бы знал более защищенное место, чем поместье.
— Мне хорошо здесь, — сказала Наоми, не покривив душой. — Я должна идти, еще нужно позаботиться о ваших воинах.
Ночью Наоми не спалось. Разговор с Кенджи-самой разбередил ее сердце и наполнил голову тягостными мыслями. Она все думала и думала о том, как сообщила бы весть Такеши, будь все сейчас хорошо. Закрывала глаза и представляла его лицо, силилась вспомнить до мельчайших подробностей. Он бы непременно обрадовался и, наверное, даже обнял ее, несмотря на то, что дарил ей ласку только по ночам.
Но ведь это же ребенок.
Наоми была уверена, что обнял бы. И поцеловал.
А теперь он не увидит, как будет расти ее живот. Не почувствует первого толчка. И — возможно — никогда не возьмет ребенка на руки.
Наоми придется со всем справляться самой. И мужа не будет рядом, когда придет ее срок.
От подобных размышлений хотелось выть, вцепившись зубами в простыню. А сколько таких ночей у нее впереди? Одиноких, с пустой и холодной половиной футона по правую руку?
— Нет, — шепнула она вдруг. — Больше не одиноких, — и сложила ладони на животе. — Я больше никогда не буду одна.
И частица Такеши сейчас живет в ней.
* моти — японская лепёшка, раскатанная в форму. Моти делается из истолчённого в пасту клейкого риса, особого известного с давних времён сорта мотигомэ, который в процессе долгого пережёвывания приобретает сладкий вкус.
* данго — японские шарики моти на палочке, обычно подаваемые с соусом. (в данном случае это были митараси — данго, покрытые сиропом, состоящим из соевого соуса, сахара и крахмала)
Глава 25. Предательство
Такеши удивился, не почувствовав боли, когда очнулся. Она пришла позже, но уже не такая резкая, не разрывающая изнутри грудину.
Удивился он также и тому, что лежит на футоне, а не на привычной подстилке из колючей сухой травы. На мгновение мелькнула — совершенно шальная — мысль, что, пока он валялся в беспамятстве, его успели спасти. Он подумал так и тут же устыдился собственной слабости, списав ее на замутненное грязной кровью сознание. Такеши повел носом, пробуя воздух, и поджал губы: по влажному, плотному воздуху он понял, что по-прежнему находится в своей подземной клетке.
Но откуда здесь взяться футону?
Попытка поднять руки отозвалась новой болью, и Такеши пришлось стиснуть зубы, чтобы не застонать. На груди он нащупал повязки и открыл глаза, чтобы убедиться в этом. Действительно, от ребер и до ключиц все его тело было туго перетянуто чистыми бинтами: ни следов крови, ни гноя. Значит, раны обрабатывали недавно…
Не сдержавшись, он провел по груди раскрытой ладонью раз, другой, наслаждаясь отсутствием вспухших полос и воспаленных бугров.
Его настораживало полное отсутствие воспоминаний о произошедшем в последние несколько часов. Кажется, он потерял сознание, когда рядом была Хоши… Или к тому моменту она уже ушла?
Такеши осторожно мотнул головой, внутри которой все утопало в тумане, и сел. Под правой рукой он обнаружил бутыль с водой и корзинку с лепешками — мягкими и свежими, в отличие от тех, которые давали ему обычно. Он накинулся на них с неведанной до сих пор жадностью и съел почти все прежде, чем опомнился. Он все еще чувствовал голод, вызванный недавней лихорадкой, когда он почти ничего не ел.
Такеши заставил себя отодвинуть в сторону оставшиеся лепешки и сделал попытку встать. Голова кружилась так, словно он пролежал, по меньшей мере, вечность, и ему пришлось опереться на стену, чтобы устоять на ногах.
— Хорош воин, — прохрипел он, потому что нуждался услышать человеческий голос.
Испытываемая слабость казалась ему постыдной, но побороть ее Такеши никак не мог. С того дня, как Нанаши исполосовал ему грудь, он сильно сдал и знал это. Ему потребуется время, очень много времени на восстановление, вот только Такеши не был уверен, что кто-то это ему позволит.
