Такеши было с ней спокойно?
Она не могла понять, отчего эти простые слова столь сильно ее растрогали.
Он не называл ее красивой — даже хорошенькой; не сказал, что ему приятна ее внешность, что она вообще ему нравится.
Ему просто было спокойно.
Наоми отложила в сторону свитки, легла на футон, забравшись под тонкие простыни, и закрыла глаза. Отчего признание Такеши казалось ей столь ценным? Отчего она расплакалась, отчего сейчас щемило сердце?
«Той весной как раз исполнилось четыре года, как он убил старшего брата. Как был вырезан весь его клан».
Наоми не могла представить, как непросто далось все это Такеши, но знала, что даже сейчас, спустя пять лет, ее муж ненавидит своего брата столь же исто, как и в день убийства. Может быть, даже сильнее.
Что же, выходит, он успокаивался рядом с ней?
Забывал?
И он понял это за те короткие минуты, пока они обменивалась колкими репликами? Или пока они стояли на террасе в молчании?..
Внезапно Наоми осознала, что понять мужа ей было не так уж сложно. В родовом поместье она никогда не чувствовала себя спокойно. Всегда было что-то, отравляющее ей жизнь, заставляющее пребывать в постоянном напряжении.
А напряжение Такеши, верно, в десятки раз превышало ее собственное.
На ум пришли воспоминания о коротких ночных минутах, когда Такеши был нежен и ласков, а она сама — почти счастлива. Утомленная, разомлевшая, Наоми прижималась к нему, устраивая лицо на плече, и бездумно скользила пальчиками по мерно вздымавшейся груди и напряженному, сокращавшемуся животу. И Такеши поглаживал ее по округлым бедрам, по изгибу в талии и ребрам, которые можно было пересчитать сквозь кожу.
Наверное, то чувство, которое она испытывала подле него в такие моменты, можно было назвать спокойствием.
Наоми сцепила зубы, удерживаясь от всхлипа. Теперь она осталась одна.
Резкий стук в дверь заставил ее вздрогнуть и инстинктивно потянуться к подаренному Такеши танто, который она хранила на его половине футона.
— Госпожа, простите, но это срочно. Просыпайтесь, госпожа.
Она с облегчением выдохнула, услышав знакомый голос Масато-сана, и подошла к двери, надев ночной халат и плотно запахнув его полы.
Мужчина казался по-настоящему смущенным, стоя на пороге ее спальни в четыре утра.
— Что случилось? — спросила Наоми, посторонившись. — Что-то с.?
— Кенджи-сама прислал письмо, — Масато-сан перебил ее, не дав высказать самое страшное предположение. — Он хочет, чтобы мы отправились в путь сегодня до заката.
Тяжело сглотнув, Наоми попятилась, пока не уперлась спиной в стену. Она скользила испуганным взглядом по комнате, безуспешно пытаясь взять себя в руки. Как она не заметила прошедших недель? Каждый день которых приближал ее неминуемую встречу с отцом. Приближал то, в чем она поклялась Кенджи-саме.
— Никто не должен знать, что вы уехали, госпожа, — Масато-сан старательно отводил взгляд от ее ночного наряда и распущенных, не прибранных волос. — Можно сказать только Мисаки и Акико-сан, остальные будут думать, что вы заболели и не выходите из спальни.
— Хорошо, — она облизала сухие губы. — Как мы отправимся?
— Вдвоем, конными. Вам придется притвориться солдатом, госпожа. Я скажу, что вы отправили нас с важным письмом к Кенджи-саме.
Наоми кивнула, но уже спустя мгновение, все осознав, инстинктивно положила ладонь на живот. Она не знала точно, сколько недель носила в себе дитя, лишь могла предполагать, что около пятнадцати-семнадцати. И была уверена, что долгая дорога верхом на таком сроке навредит ее ребенку.
Масато-сан проследил за ее движением и вскинул на нее не верящий, изумленный взгляд.
— Я… я не смогу поехать верхом, — смутившись, прошептала Наоми.
Мужчина смотрел на нее так, словно перед ним стояла не земная женщина, а Аматэрасу* во плоти. На секунду ей даже показалось, что Масато-сан, подобно Кенджи-саме, попросит разрешения коснуться ее живота.
— Об этом никто не должен знать!
— Я понимаю, госпожа, — мужчина взял себя в руки и кивнул. — Я придумаю другой способ вывезти вас из поместья незамеченной.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Он поклонился и вышел из спальни, обернувшись лишь у самых дверей.
И Наоми могла понять его удивление и замешательство. Уж если ей самой ее дитя казалось чудом! Когда был пленен Такеши, когда от некогда-то многочисленного рода осталось лишь два последних представителя, когда они вступили в затяжную войну и проигрывали по каждому направлению… Внутри нее растет новая жизнь. Надежда на продолжение клана.
«Жаль, об этом не может узнать Такеши».
— Ты будешь таким же сильным, как твой отец, малыш, — шепнула она, положив ладонь на живот.
Отчего-то она была уверена — чувствовала! — что у нее непременно родится сын. Наследник клана, еще один Минамото, который продолжит свой род. Наоми ощущала это всем своим естеством и потому уже начала обращаться к ребенку, как к сыну, и задумываться над именем для него.
— Я сделаю все, что нужно, — Наоми решительно стиснула зубы, продолжая поглаживать живот. — Все, чтобы ты был в безопасности. И если… если мой отец может тебе навредить, я поступлю так, как прикажет Кенджи-сама. И пусть боги проклянут меня потом.
* кайсяку — помощник при совершении обряда сэппуку (харакири). Кайсяку должен был в определённый момент отрубить голову совершающего самоубийство, чтобы предотвратить предсмертную агонию. В роли помощника обычно выступал товарищ по оружию, воин, равный по рангу, либо кто-то из подчинённых (если рядом не было специального человека, назначенного властями
Глава 27. Встреча в поместье Токугава
— Терпи, — произнес Фухито в ответ на рассерженное шипение Нарамаро и затянул очередной узел на ране под лопаткой, которую он сшивал.
Татибана крепче сжал во рту уже порядком измочаленную палку и зажмурился. По его лицу стекал обильный пот, а из глаз, против воли, лились слезы, которые он не в силах был контролировать.
— Не стоило подставляться, — назидательно заметил Фухито, удобнее перехватывая иголку, все норовившую выскользнуть из испачканных кровью рук.
— Простите, сенсей, — огрызнувшись, с трудом прокряхтел Нарамаро.
Фудзивара усмехнулся и перекусил нитку. Он внимательно осмотрел проделанную работу, убедился, что его узлы достаточно крепки, и края раны не разойдутся от резких движений, и потянулся за бутылочкой саке, стоявшей в стороне.
— Готов? — спросил он у Нарамаро, искоса наблюдавшего за его движениями.
Тот судорожно кивнул, и Фухито вылил все содержимое бутылочки на рану. Татибана дернулся, отскочив в сторону, и взвыл, но прикушенная зубами палка заглушила его крик.
Фудзивара деловито вымыл руки в миске с холодной водой, собрал иголки и нитки, пока его друг отходил от болезненного процесса очищения раны.
— Мне бы отлежаться завтра, — хрипло пробормотал Нарамаро, беря протянутую Фухито мазь.
Они оба знали, что это невозможно. Сегодня вечером Кенджи-сама тайно должен будет уехать из лагеря, чтобы встретиться с Наоми-сан и совершить в поместье Токугава то, что они задумали.
Взяв миску и грязные тряпки, Фухито вышел из палатки сквозь откинутый полог. Нарамаро, прищурившись, проводил его внимательным взглядом и выбрался следом. Свежий воздух приятно охладил кожу на спине, которую будто бы жгло огнем, но Нарамаро морщился после каждого движения: рана была в крайне неудачном месте, и теперь даже простое поднятие руки давалось ему с огромным трудом.
Нарамаро двинулся сквозь лагерь, мимо разбитых палаток и разведенных костров, над которыми кипел в котлах не лезший больше в горло рис. Он шел вниз по небольшому склону, зная, что найдет Фухито возле ручья. Фудзивара действительно был там, но Нарамаро замедлил шаг, увидев, что рядом с ним стоял также Кенджи-сама.
Он смотрел на Фухито со спины и уже не в первый раз чувствовал внутри себя клокотание бессильной злобы — от вида его неровно, коротко обрезанных волос. Символ позора. Знак бесчестия. Его уже пять лет носил Такеши, теперь та же участь постигла Фухито. Свои волосы перед отъездом из поместья он обрубил сам.
