— Ушло. Ничего и не было.
Вскоре они пошли домой.
Почти всю дорогу они молчали. За этим молчанием скрывалось у одного — отчаяние, у другого — спокойствие. Потом Омово сказал:
— Айо, я хочу рассказать тебе одну историю.
Айо кивнул. Омово, поняв, что тот приготовился слушать, начал:
— Однажды я оказался в просторном пустом коридоре. Я бесцельно бродил по нему и вдруг увидел необычайно красивую дверь, которая слегка приоткрылась как раз в тот момент, когда я поравнялся с ней. Это была единственная дверь во всем коридоре. Так как она, приоткрывшись, скрипнула, я машинально заглянул в дверную щель и увидел комнату сказочной, не поддающейся описанию красоты, услышал тихо звучавшую там волшебную музыку, мерцающий неземной свет. Я испытал истинный, потрясший меня до глубины души восторг. За один этот краткий миг можно было отдать все, даже обречь себя на мучительные страдания. Однако я прошел мимо, охваченный волнением и тревогой, и вдруг понял, что увиденное мною — это и есть смысл всей жизни. Я повернул назад с намерением снова отыскать ту дверь. Прошел несколько огромных пустых коридоров и наконец пришел туда, где пространство, казалось, разделялось на множество условных направлений. Я не знал, куда мне следует идти. Некоторое время в замешательстве потоптался на месте, а потом решил вернуться туда, откуда пришел, полагая, что нечаянно проглядел комнату, но не мог отыскать даже тот коридор. Неожиданное видение неудержимо влекло меня. Я был в отчаянии и совершенно опустошен. Снова и снова я искал вожделенную дверь, мечтая лишь о том, чтобы еще один только раз на короткое мгновение заглянуть в узенькую щелку…
— Ну и как? Вы нашли ее?
— Что? А-а… — И после некоторой паузы: — Нет. Так и не нашел.
— Как грустно.
Омово ничего не ответил. И Айо спросил снова:
— Это произошло с вами?
— Да. Наверно, со мной. Но я не могу вспомнить — где и когда.
— Как грустно, — повторил Айо.
На этом они попрощались. Оставшись один, Омово стал размышлять по поводу слова «грустно» и с удивлением обнаружил бесплодность этого занятия. Вскоре он сам оказался во власти неясной томительной грусти.
Омово постирал свои вещички и лег спать. Он ворочался и чесался, старался зажмуривать глаза поплотнее, словно сама темнота мешала ему уснуть. Воздух по-прежнему полнился звуками, но теперь они уже не оказывали на него столь же благотворного действия, как в первые дни. Запах плесени в комнате действовал ему на нервы, а бесконечное отключение света вызывало бессильное бешенство. Он лежал в темноте, прислушиваясь к скрипу пружин при каждом его малейшем движении. Огромные разноцветные пятна плясали у него перед закрытыми глазами, и каждый раз, когда он пытался избавиться от этого видения, он отчетливо понимал тщетность своих усилий; более того, ему казалось, что каждому цвету соответствует то или иное неприятное ощущение, например, мышечное напряжение в плечах, боли в пояснице или в затылке. Потом он постепенно успокоился, разноцветные пятна исчезли, и на их месте простерлась пустота, готовая заполнить его сердце. Постепенно его одолела дрема, и он вскоре заснул.
Проснулся он внезапно. Какой-то звук или шорох нарушили ночную тишину. Ему показалось, что кто-то ходит по крыше из рифленого железа. Он старался себя успокоить. Медленно тянулись минута за минутой. Напряженность и страх. Усталость и мука. Ожидание и настороженность. Потом удивление. Он был удивлен. И это удивление побудило его к действию. Он был неестественно спокоен. На столе, покрытом красной тканью, лежал подаренный Айо коралл. Он лежал плашмя, абсолютно утратив свою красоту. Коралл. Удивление. Тишина. Прошло несколько мгновений, и вдруг Омово встал, натянул рубашку и брюки, взял коралл и вышел из комнаты.
В деревне царила тишина, если не считать раздававшегося время от времени пения петуха. Свежестью пахнуло ему в лицо. Ветки и листья шелестели на ветру. Бодрящая свежесть раннего утра; клочья тумана, плывущие меж пальмовых деревьев; отчетливо вырисовывающиеся ряды хижин, глинобитных домиков и многоэтажных зданий; тропинки, петляющие в кустарнике; земля, отзывающаяся глухим вздохом на каждый шаг человека; жадно ловящее каждый звук небо, — вот образы, отчетливо возникавшие в момент рождения ясности. Небо озарялось ярким светом и мягко отражалось в морской глади. Потом прилетели птицы, и ожил удивительный мир. Омово осенила мысль, которую он выразил одним словом — мгновение. Перед мысленным взором возникло лицо, излучающее чистый, трепетный, ослепительно яркий свет. Все вокруг оказывается втянутым в водоворот первозданного изменчивого мира. Он погружается в размышления по поводу снизошедшего на него чуда.
Мгновение. В каждом мгновении заключено бесконечное множество явлений. При ударе по гребню скалы образуются мириады осколков. Сокровенный трепет любви. Упрочившийся взгляд на ужасающий портрет человечества, который не поддается завершению. Квинтэссенция беспомощности. Бесплодность попыток. Превратное представление о рухнувших надеждах. Отчаянные молитвы, которых никто не слышит. Слово, решение, нога, занесенная над пропастью; чувство, интуиция; дитя, умирающее в слезах; разрушение, смерть, утрата, утрата собственной души; мета безумия; пустыня бесконечных странствий; нескончаемая вереница потерь; насильственно прерванная жизнь. Отвратительные хитросплетения творимой по чьему-то произволу истории; до и после; ясность и хаос; вехи вечно движущейся жизни, которая стоит на месте; душа, обремененная бесполезными знаниями; чудовищная жестокость; жизни, прожитые и в то же время не прожитые; мутации жестокости; мгновения тишины в непрерывном шуме; посвящение в одиночество. Мгновение. Ложь, фантазия, обман, особенно искусный, когда в ход пускается образование; шарада, именуемая независимостью; история, приспособленная к личным интересам; светящаяся точка, исчезнувшая навсегда. Мимолетное, призрачное видение райского блаженства, бередящее душу. И все прочее.
Удивление прошло. Местами коралл отливал тусклым блеском — там, где еще продолжала теплиться жизнь. У Омово голова раскалывалась от боли, и ему было грустно оттого, что он не удержал в памяти красоту, явившуюся ему с рассветом. На берегу, в некотором отдалении, девушка делала гимнастику. Омово догадался, что это сестра Айо; он повернулся и пошел к дому.
— Отец болен. Уже около полугода. Но старается бывать на ферме каждый день. Даже когда чувствует себя совсем плохо. Сегодня он лежит в постели, не может подняться. Отец умирает. У него какой-то странный вид.
— Твой отец поправится. Он хороший вождь и сильный человек.
— Вы думаете, что…
— Нет. Я так не думаю.
— Вы одинокий человек?
— А разве жизнь и одиночество не одно и то же?
— Не знаю. А по-вашему — да?
— Иногда мы несем одиночество в себе самих.
— И что тогда происходит?
— Трудно сказать. Порой мы теряем его и сбиваемся с пути, а порой отыскиваем его и становимся несчастными.
— Вы обрили голову?
— Да.
— Вы сами это сделали?
— Нет. Один нерадивый парикмахер.
— Теперь волосы понемногу отрастают.
— Да. Но я их, наверное, сбрею.
— Сколько вы собираетесь пожить у нас?
— Недолго.
Они возвращались домой молча: каждый думал о чем-то своем.
Вечером Омово вышел прогуляться. Он не на шутку испугался, когда на тропинке, по которой он шел, из-за кустов выскочил сумасшедший. Совершенно нагой, если не считать невероятно грязной, изорванной в клочья рубахи, едва прикрывавшей бедра. Его лицо было черным, а налитые кровью глаза бешено вращались. Поминутно останавливаясь, он проделывал какие-то несуразные движения: бросался на землю и катался по ней, истерически визжа, потом поднимался и скалил зубы. Время от времени он принимался отчаянно чесаться. Он кричал, лепетал что-то бессвязное; слова застревали у него в горле.
Первым побуждением Омово было немедленно повернуться и бежать. Однако, подойдя поближе, он почувствовал какое-то странное родство с ним. Горящие, вращающиеся, ничего не видящие глаза сумасшедшего сверлили Омово.
Среди ночи Омово разбудили непривычные звуки барабанов и возгласы, рождавшиеся, казалось, где-то в тайниках его сознания. Все огни в деревне были погашены. Не прошло и нескольких минут, как послышался плач. Все это походило на затянувшийся ночной кошмар, только на следующий день он узнал о случившемся от зашедшего к нему утром Айо. Больше в тот день Омово его не видел. Смерть деревенского вождя его поразила. Он постоянно видел, как тот с мотыгой медленно обходит жилища своих соплеменников; как сидит, сгорбившись, на деревянном стуле, глядя на речку; как пьет самодельное вино или жует орех кола. Он был ходячим скелетом, но был жив. Невозможно было поверить, что его больше нет.
