Они снова катили в духоте, в бензиновых испарениях. Меамбо указывал направление узким скрюченным пальцем, словно прокалывал в зарослях дыру, куда устремлялась машина. Добрались до ложбины, встали, загнав машину в тень акации. Соломао, Меамбо и два солдата ушли в разведку. Остальные повалились в тень, расшнуровывали ботинки, пили, осторожно промывали глаза.
Он был измучен дорогой. Рубаха и брюки казались жаркой, едкой примочкой. Голова гудела от толчков и вибрации. Хотелось уйти подальше от пыльной, пахнущей бензином машины, от потных солдат, от лежащих в траве автоматов. Он брызнул себе в лицо теплой водой из фляги, шагнул за акацию, на хрустящую сухими чешуйками землю. И будто прошел сквозь прозрачную стену, в иной воздух и свет. Медленно, улыбаясь, брел среди зарослей, неплотных, сквозных, прерываемых солнечными прогалинами.
Саванна была недикой, возделанной, но не человеком, не мотыгой и плугом, а иным, изначальным садовником, посадившим и этот глянцевитый округлый куст, и струящееся волнообразное деревце, населившим свой сад быстроногими антилопами, свистящими птицами, бесшумными пролетавшими бабочками.
Бабочки, огромные черно-зеленые бромиусы и нежно-голубые элегры, вспыхивали, появлялись на миг, озарялись солнцем, их подхватывало, переносило через сферу плотного, непроницаемого для полета воздуха и влекло вниз, за древесную крону, всех по одному и тому же пути. Он пошел вслед за бабочками, вышел на поляну и увидел цветущий куст, который распушился в самом центре круглого, напоенного солнцем пространства, отбрасывая легкую тень. У вершины, в белых соцветиях клубились бабочки, сотрясали цветы, переливались, взлетали. Страстно, слепо падали в пахучие кисти, перебирали их лапками, вонзали крохотные пружинки хоботков. Весь куст дрожал, осыпался лепестками, опьяневшими бабочками, чуть слышно звучал. Белосельцев, восхищенный, окруженный цветами и бабочками, шагнул в этот африканский куст, встал среди расступившихся веток.
Ему показалось вдруг, что здесь, среди веток, существовало пространство как раз для него. Повторяло контуры его плеч, очертания его лица. Было уготовано ему, ждало его появления. Он долго шел, блуждал, кочевал из страны в страну, плутал, пока не дошел до этой африканской саванны, до цветущего, нагретого солнцем куста. Встал именно туда, где было уготовано ему истинное, задуманное Создателем место. Через этот куст, через эту поляну проходила блестящая ось, пронизывала центр мира. Он совпал с этим центром, совместился с легчайшей спицей, на которую надета Земля. Ему казалось, у него обнаружилось новое зрение, новый слух, новый разум. Сквозь плетение ветвей, их ясную прозрачную оптику он видел бесконечную, пронизанную лучами Вселенную. Его слух улавливал тончайший шум, издаваемый растущими листьями, полетом цветочной пыльцы, движением корней в земле. Он понимал лепетание бабочек, язык антилоп и птиц. Он стоял в кусте, готовый к прозрению. Глаза его оделись влажной лучистой влагой. Он чувствовал приближение огромного светоносного знания. Бабочки садились ему на одежду, на руки. Не боялись его, принимали его за растущую ветку. Он и был веткой на божественном огромном дереве, растущем в центре мироздания. Оно окружало древесными объятиями небо, с полетами светил, проблесками комет и метеоров. Погружалось корнями в землю, вглубь, до раскаленного пылающего ядра, но не жгущего, а творящего. Утратив имя, утратив плоть, без прошлого и без будущего, он был центром мира, царил в своем прозрении, в бессмертии, в желании любви и блага.
Это длилось мгновение. Близко, за деревьями, раздались сигналы машины. Властно, требовательно выкликали его, называли по имени. Выхватывали его из ветвей, возвращали в реальное пространство и время. Он покидал ту область своего бытия, где находился во власти Творца, выполняя Его благую, Божественную волю. Нисходил в ту область, где подчинялся командам пославшего его генерала.
У машины солдаты, раскрыв в торце двери, выгружали взрывчатку. Другие штыками секли и кромсали кусты, вырубая шесты. Прикручивали к шестам тюк взрывчатки. Соломао с шофером извлекли из-под лавки ручной пулемет и металлические коробки с патронами.
– Нашли аэродром!.. – радостно сказал Соломао, когда Белосельцев приблизился. – Мы его нашли и знаем, что делать!..
Соломао был возбужден. Его энергия обрела понятную, доступную цель. В нем не было следов утомления. Ладонь гладила, ласкала ствол пулемета. Рука казалась вороненой, как сталь, в таких же радужных металлических отливах.
Солдаты подняли на шест взрывчатку, положили на плечи, пошли. Соломао нес на плече пулемет, поправляя мешавшую ему фотокамеру. Белосельцев подхватил жестяную зеленую коробку с боекомплектом. Шофер и Меамбо остались подле машины, набрасывали на нее отсеченные ветки, маскировали и прятали.
– Надо пройти пешком, – говорил Соломао, протаскивая пулемет сквозь колючие заросли, – чтобы не было машинного следа… Сверху могут заметить…
Белосельцев, пронося патроны сквозь заросли, рванувшие ему кожу до крови, окончательно выпал из лучистого мира, где, созвучный воле Творца, он понимал язык птиц и растений. Воздух в прогалах кустов обрел туманный металлический отсвет, как и ствол пулемета. Глаза были готовы к появлению в небе металлической точки. Слух выуживал среди множества щебетаний и шелестов колючий звук самолетного двигателя.
Кусты неожиданно кончились. Открылся длинный белесый прогал, похожий на песчаную отмель.
– Вот он! – воскликнул Соломао, словно увидел землю обетованную. – Аэродром подскока!
Он был счастлив. Озирал опушку, промерял ее и ощупывал. Отыскивал в небе, над далекой кромкой кустов, малую точку. Следил за ее приближением. Снижал ее над резными вершинами. Превращал в подскакивающий, бегущий, гасящий свой бег самолет. И тогда его левый глаз, обращенный к вечернему солнцу, сжимался, а правый расширялся и лилово вспыхивал, как раструб пулемета. Тугие продольные очереди летели к белому, с красной каймой фюзеляжу.
– Завтра утром «командор» будет здесь… Мы подготовим ему посадочную площадку…
Шли по поляне – Соломао, Белосельцев, растянутая цепочка солдат, – отбрасывая длинные вечерние тени. Белосельцев различал под ногами следы самолетных колес, сбивших дерн, исчертивших грунт. Сложили ношу на землю. Под деревьями, в глубокой траншее, лежали железные бочки с горючим, выкрашенные в оранжевый цвет, чуть прикрытые жухлыми ветками. Тут же стояла ручная помпа, был свернут шланг с хромированным штырем-пистолетом.
– Заправка, – сказал Соломао. – Сюда он подрулит непременно. Здесь заминируем…
Он оттаскивал ветки. Открыв фотокамеру, делал снимки, стараясь захватить в кадр английские литеры, оттиснутые на оранжевых бочках, помпу и шланг. Сюда, к краю поляны, подруливал самолет. Здесь пополнял свои баки. Трава была выжжена бензином. Валялась масляная, перепачканная ветошь.
– Здесь мы его заправим, – приговаривал Соломао, щелкая камерой.
В земле было вырыто укрытие с навесом из веток. Они спустились в душную, пахнущую вениками полутьму. Глаза различали широкие нары, застеленные брезентом, рукодельный стол, набранный из деревянных планок, похожий на ксилофон. Стояла пепельница с окурками. Валялась скомканная цветная бумажка. Лежала на нарах засаленная каскетка. Соломао пошарил под нарами и выставил на стол пластмассовые прозрачные фляги. «Пресная вода. Сделано в ЮАР» – была надпись на этикетках.
– А я думал, может, виски найдем! Да нет, виски они в кабине возят! – хмыкнул Соломао. – Раньше, при португальцах, они прилетали к нам на отдых. В лучшие отели на побережье, с аквалангами для подводной охоты. Теперь они прилетают на другую охоту. По-видимому, не совсем безопасную. – Соломао извлекал из-под нар металлическую аптечку с крестом, спекшийся окровавленный бинт.
Белосельцев помогал выносить на свет и раскладывать на куске брезента фляги с водой, пепельницу, аптечку, растрепанный англо-португальский словарь. Соломао снимал все это на пленку, окрашенный вечерним солнцем в красные горячие пятна.
– А теперь приготовим площадку… Чтобы им мягче сесть…
Соломао был весел и бодр. Что-то быстро писал в блокнот. Чертил в нем какую-то схему. Прищелкивал от удовольствия пальцами. Смотрел на часы, на красное освещение поляны. Встал и быстро пошел, длинноногий, остроплечий, неся за собой ходульно переступавшую тень.
Солдаты осторожно раскрывали прорезиненную ткань, извлекали круглые мины, кубики взрывчатки, связки бикфордовых шнуров. Белосельцев приблизился, желая рассмотреть модификации мин, но вернувшийся Соломао остановил его:
– Посиди в стороне, Виктор. Я обещал министру, что привезу тебя в Мапуту невредимым.
Белосельцев присел в стороне на теплую землю, прижался затылком к стволу акации. Следил, как Соломао с солдатами несут по красной вечерней поляне мины, вымеряя шагами какие-то отрезки, должно быть, место удара колес о землю, путь прямого качения. И там, где начинался его прямолинейный, затухающий бег по поляне, они, нагнувшись, действуя осторожно и цепко, вживляли в дерн мины. Блестели в их руках штык-ножи, отсвечивали малиновым светом мины.
