1965 Таллин Эстонская ССР, Советский Союз
Все пошло наперекосяк. Рейна и еще троих организаторов демонстрации задержали. Эвелин дрожала, лежа в кровати под одеялом, гнетущая тишина общежития давила на потолок, и он, казалось, опускался все ниже и ниже, в голове еще звучали крики: милиция, милиция! Эвелин не хотела выходить из комнаты, она знала, что в кухне все будут перешептываться. Нет, у нее нет новостей, и она не знает, где Рейн и что с ним будет. Точнее, знает. Рейн не вернется на учебу, но это все понимали и без нее, об этом не стоило даже шептаться. Или ей взять и уехать домой? Но можно ли? Приедет ли милиция забирать ее оттуда, выгонят ли ее из общежития, из университета? Мать не перенесет этого, не выдержит, нет, она не может поехать домой, не может рассказать им об этом. Как подобрать слова? Нет, не выйдет. А как же Рейн? Попадет в тюрьму или в армию? Или в тюрьму и в армию? Или в психушку? Эвелин села на кровати: в психушку, боже мой, так случилось с тем автором листовок, чью пишущую машинку искали в мужском общежитии и перевернули вверх дном каждую комнату, тысячу кроватей, тысячу шкафов. Машинку не нашли, но парня взяли. Его увезли в психушку на Пальдиски, 52, после этого никто о нем больше ничего не слышал. Рейн сумасшедший, да, она влюбилась в сумасшедшего, позволила ему замутить ей голову. Она поставила под угрозу свое выпускное платье и надежду оказаться в числе студенток последнего курса, чьи фуражки уже полиняли, а ручки исписались, поставила под угрозу шанс со временем стать инженером. Они с Рейном никогда больше не встретятся, у них никогда не будет ни общих простыней, ни кактуса на подоконнике, ни лакированного шкафа. Ей не надо больше думать о том, позволить ли Рейну снять с нее юбку или нет. Надо было позволить. Надо было найти партийного. Надо было прислушаться к той девушке, которая сказала, что Рейн — это плохой выбор, надо было подумать о себе: я хочу окончить университет, хочу семью, хочу дом, хочу выйти замуж, хочу хорошую работу. Эвелин подбежала к своему шкафчику. Там не было ничего, она знала это, но скоро они придут и будут рыться в шкафах, постелях, подушках. Эвелин побросала вещи в чемодан, обулась и выбежала в коридор, оттуда на лестницу, из комнат выглядывали, она чувствовала на себе любопытные взгляды, они кололи ее, словно иголки, шаги гулко отдавались в голове, она побежала вдоль забора к остановке, вдоль забора, за которым работали заключенные, скоро среди них будет Рейн или она, Эвелин побежала быстрее, чемодан был тяжелый, но она справится, страх загнал ее в тридцать третий автобус, переполненный рабочими с фабрики, так что она с трудом протиснулась внутрь. Автобус тронулся, и Эвелин облокотилась на тюк какой-то женщины, увязанный в белую простыню, этот тюк скоро поедет в Сибирь, как и все подобные тюки, набитые купленными в Эстонии товарами, которые русские тащили, согнувшись в три погибели, на вокзал и в Сибирь, куда и она тоже скоро отправится, куда ее отправят, скрип ее зубов был похож на скрип вагонов, и в этом скрипе страх выгнул спину и приготовился вцепиться в ее хребет, но не сейчас, не сейчас, сначала домой, она хочет увидеть дом, прежде чем они придут за ней, а они придут, они всегда приходят. Возможно, они уже ждут ее в доме матери. Глаза Эвелин были сухими, хотя и намокли от слез, как и у Рейна, когда они смотрели на цепочку факелов, спускающихся от башни Кик-ин-де-кёк. Он сжал ее руку, все прошло спокойно, и Рейн говорил о восстании Юрьевой ночи. Тогда факелы порабощенных эстонцев тоже зажглись в ночи, но все закончилось кровавой бойней — Эвелин стоило бы помнить об этом. Стоило бы помнить уже тогда, слушая рассказ Рейна, стоило бы помнить, а не улыбаться в ответ, шагая по Нарвскому шоссе в сторону Кадриорга и распевая Saa vabaks Eesti meri, saa vabaks Eesti pind , но она улыбалась и, как идиотка, кричала “ура!” вместе со всеми, пока не услышала, как кто-то завопил: милиция! — и тогда идущая впереди девушка сбросила туфли на каблуках и в одних чулках побежала к соседнему переулку, люди повернули назад и стали напирать на них, факелы попадали на землю, милиция! — истошно закричал кто-то, и ее рука вырвалась из руки Рейна, она потеряла его из виду и побежала вместе со всеми, милиция, она бежала неизвестно куда и остановилась лишь у закрытых на ночь ворот Паткули, перелезла через них и притаилась с другой стороны, выжидая, пока шум стихнет. Подъезжая к своей остановке, Эвелин поняла, что не может так поступить с родителями. Нельзя, чтобы ее забрали из дому. Все увидят, вся деревня увидит. Нет. Она должна вернуться в Таллин.
1965 Деревня Тоору Эстонская ССР, Советский Союз
Товарищ Партс встал в конец очереди, женщины в платках повернули головы и посмотрели на него. Он никого в деревне не знал, он никогда раньше не был в этих краях и совсем не успел подготовиться к предстоящему заданию. Все произошло слишком быстро. Неожиданно он осознал, что сидит в машине, выделенной отделом, и направляется в деревню. Никто в Конторе не намекнул, что им известно о прошлом, которое связывало Партса с госпожой Вайк или Мартой, но он не смог придумать никакой другой веской причины, чтобы объяснить, почему именно он должен провести профилактику, это не входило в его обязанности. Марта Каск должна была появиться в деревне в день работы магазина. Суматоха. Мужчины, несущие на согнутых спинах мешки с хлебом для коров. Велосипеды, нагруженные пустыми молочными бутылками.
Он без труда узнал Марту.
— Марта, неужто и правда ты!
Марта вздрогнула, глаза ее расширились, как будто Партс бросил камень в озеро. У Партса больше не осталось сомнений: Марта не сумеет извлечь выгоду из того, что ей известно. Она не понимает, что это товар, которым можно торговать: спасти свою дочь, прижать Партса, обвинив его в связи с немцами. Она не понимала ценности своей информации, в этом Партс был уверен. Ему даже стало жаль ее на какой-то миг, но потом он включился в работу, протиснулся сквозь толпу прямо к Марте, повторяя “надо же, какая неожиданность”, и сказал, что пробудет здесь до завтра в связи с обновлением состава учителей Эстонской Советской Социалистической Республики.
— Обучение учителей истории хотят целиком перевести в Москву, вряд ли у них получится, — усмехнулся Партс и подмигнул Марте. — Я этого не допущу. Угости же меня кофе, коли уж встретились спустя столько лет!
Партс заметил, как Марта смотрит по сторонам, словно бы ища кого-то, но кого? Он догадался, что она хочет послать с кем-то весточку. Когда знакомый мальчуган подбежал к Марте, Партс тут же достал из кармана трешку и сунул в руку парнишке:
— В торговый день и детям не грех полакомиться чем-нибудь вкусненьким. Завтра я приду с проверкой в вашу школу. Иди скажи учительнице, что все будет хорошо.
Парнишка убежал.
— Чего такая грустная, Марта?
Партс посмотрел ей прямо в глаза, отметил изменения зрачков, нервное переминание с ноги на ногу и то, как она поправила платок на висках.
— Какая неожиданность, что мы вот так вот встретились! И какая удача! И как старый друг вашей семьи, Марта, я должен сказать, что беспокоюсь за вашу дочь. Эвелин, так ведь ее зовут?
— За мою дочь? Эвелин? — Голос Марты был хрупким и напоминал только что покрывшуюся льдом поверхность озера.
— Министерство образования — прекрасное место работы. Площадка будущего всей страны. Мы несем ответственность за будущее нашей молодежи. Поэтому особенно печально, если молодые люди выбирают неправильную дорогу. Вы, наверно, слышали о студенческой демонстрации?
Марта испугалась вопроса, не знала, отвечать да или нет, и затихла слишком надолго.
— Эвелин, конечно, ни в чем не виновата, но компания… Ее жениха арестовали.
Марта пошатнулась.
— Давайте лучше поговорим за чашкой кофе.
Партс с намеком кивнул в сторону толпы. Марта смотрела по сторонам, словно бы ища помощи.
— Но вам же надо сделать покупки, пойдем потом.
Марта, казалось, боится сдвинуться с места, Партс проводил ее к очереди, Марта, словно овца, послушно следовала за ним. На прилавке стучали счеты, хрустела оберточная бумага, свиных ножек осталось всего четыре, Марта дергала платок и поправляла его на висках. Потом заправила под него выпавшую прядь волос, капелька пота стекала по виску, словно слеза. Партс стоял около нее не двигаясь и вежливо улыбался всем проталкивающимся к прилавку. Кто-то подошел сказать Марте, что ее муж был с утра первым в очереди. Марта кивнула. Партс вопросительно посмотрел на нее.
— Забота о продуктах всегда ложится на женщин, — сказала Марта.
Партс догадался, что она имела в виду. Муж Марты сходил утром за водкой, забыв обо всем остальном. Везде одна и та же проблема, в каждом колхозе. В дни работы магазина и дни зарплаты никто не работает, даже коровы стоят недоеными. Товарищ Партс взбодрился, ситуация развивалась в правильном направлении.
Партс помог Марте уложить банки с кислой капустой и вывел ее на улицу. Она, казалось, еле держалась на ногах, велосипед то и дело уводило в сторону, сумки позвякивали, от блочных стен веяло холодом. В воздухе пахло снегом и мерзлой землей. Атмосфера была гнетущей, но Партс был в прекрасном расположении духа. Марта повернула во двор. Над трубой поднимался дым, из амбара послышалось мычание. Побеленные известью стволы яблонь расчертили сад на полоски.
