развлекает себя переводами Гёте и Байрона, увлеченно наполняет залы своего замка все новыми произведениями искусства и иногда бывает в моем салоне.
– Путь либреттиста он оставил?
Графиня кивнула.
– Андреа по душе свободные стихи. Неволить себя в творчестве графу претит.
Мерелли улыбнулся.
– А что же занимает нынче ваши дни?
– А я с той же страстью, что и раньше, плету паутину знакомств среди лучших из нас и, все еще не унывая, стараюсь делать, что могу на благо родной земли.
– Он уцелел?
Кларине не нужно было объяснять, что бывший импресарио имел в виду Мадзини, она кивнула.
– Неужели лишь салон всецело занял ваше сердце? – с легким кокетством спросил, явно не желающий говорить на патриотические темы, Мерелли.
– Похоже я тоже не хочу себя ни в чем неволить, – улыбнулась Кларина, – Однако довольно обо мне! Что держит вас в Туманном Альбионе?
Мерелли обошелся общими фразами. Он и сам не знал, что делал в этом, кичившемся статусом политической и финансовой столицы мира, муравейнике. Ему здесь не нравилось все: люди, еда, уклад. Еще и эта нескончаемая вонь. Наверное, он просто понимал, что вдали от Милана любая точка на карте не принесет ему радости бытия. Жить без Ла Скала он уже не умел, да, в общем-то, и не хотел тоже.
Графиня аккуратно пригубила странноватый на вкус напиток и слегка поморщилась, пытаясь понять, какой отзыв готова ему дать. Мерелли улыбнулся.
– Говорят, Санкт-Петербургу и Вене повезло куда больше. Туда чай доставляют по суше и он сохраняет первоначальный чарующий вкус. Так что тамошний свет сходит по нему с ума вполне заслуженно, – заметил бывший импресарио, – Сюда же, пока доезжают в трюмах, листья успевают наполовину сгнить. Но не может же прогрессивный Лондон игнорировать писк европейской моды. Вот, даже исхитрились и тут изобрести свой неповторимый стиль.
Маффеи рассмеялась. Она смотрела на этого красивого харизматичного мужчину с бесконечным уважением. Утратив желание жить и опустив руки, он не потерял при этом ни капли собственного достоинства. Редкий случай.
Графиня и бывший импресарио за дружеской беседой провели в кафе чуть больше часа. Чай Кларина так и не допила, как и не дождалась вопросов о делах в Милане, о том что происходит в Ла Скала, об опере или об общих знакомых.
Они тепло расстались. Синьор Мерелли проводил Кларину до экипажа и попрощался с ней так, как будто увидится с графиней через неделю. Не дожидаясь пока ее карета скроется за поворотом, он повернулся и медленно зашагал прочь по мостовой.
Некогда великий импресарио Бартоломео Мерелли вернется в Милан лишь спустя долгие шесть лет. Летом 1861 года. Сразу после того, как вырвавшись из ненавистного гнета, любимая им родина станет наконец Королевством Италия.
Синьор Мерелли вновь займет пост руководителя Ла Скала. Однако, то ли за годы проведенные на чужбине ослабла некогда знаменитая на весь музыкальный мир железная предпринимательская хватка, то ли сам музыкальный мир играл уже по совершенно новым, чуждым ему правилам, но всего через два года после возвращения, фактически обанкротившись, он покинет театр.
Остаток жизни великий импресарио, который подарил миру и дважды спас от забвения ярчайшего композитора Италии, проведет в аскезе и одиночестве. Умрет он старцем в возрасте восьмидесяти четырех лет. Поговаривали, что на похоронах бывшего владыки Ла Скала присутствовал только один человек – Евгенио Мерелли, известный к тому времени организатор музыкальных туров по всей Европе. Сын, никогда не знавший отца.
Салон Кларины Маффеи процветал до конца ее дней.
***
– И когда же вы уезжаете? – от неожиданности Джузеппина опустила руки на стол, раскрыв на всеобщее обозрение свой набор карт.
Пока август 1855-го изнурял лондонских жителей витавшими в воздухе миазмами, Флоренция буквально плавилась от жары. В тени пушистых деревьев на берегу живописного пруда поместья Джоаккино Россини, в которое маэстро перебрался во время революции 1848-го, три дамы наслаждались игрой в карты и обществом друг друга.
В центре круглого стола, накрытого безупречно белой кружевной скатертью, красовалась полная ягод ваза и большой кофейник. Около каждой женщины стояла чашечка с бодрящим напитком.
Серьезно прибавившая за последние десять лет вширь Олимпия Пелисье принимала у себя в гостях Джузеппину Стреппони и графиню Аппиани.
Графиня и бывшая оперная дива были представлены друг другу Клариной Маффеи, одной из немногих дам высшего света, которая все еще позволяла себе проявлять симпатию к Джузеппине.
Поначалу Аппиани руководствовалась лишь банальным любопытством. Женщина, всецело завоевавшая когда-то сердце, оставшееся черствым ко всем неотразимым чарам графини, вызывала неподдельный интерес. Однако со временем две умные, сильные, неординарно мыслящие синьоры прониклись друг к другу интересом безотносительным и были дружны уже несколько лет.
Овдовевшая к тридцати, сияющая красотой и унаследованной роскошью графиня Аппиани ценила свою свободу выше общественного мнения, а потому отказывать себе в визитах к одной из самых ярких, пусть и скандальных, пар современности, не собиралась. Что же касается Джузеппины, то ей, с точки зрения репутации, было мало что терять.
– В начале будущей недели, и не смейте вносить смуту в умы, уже принявшие решения! – раздался шагах в двадцати от столика громогласный ответ на вопрос Джузеппины.
Сияя улыбкой предвкушающего овации победителя, располневший до циклопических размеров маэстро Россини шагал к дамам с огромным серебряным блюдом, на котором аккуратными рядами были уложены разнообразные, крайне аппетитные на вид конфеты. За хозяином следовал слуга, с раскладным столиком подмышкой и десертным набором посуды в руках.
– Я лично подам сладости троим прекраснейшим особам, что знал мой скромный очаг! – воскликнул маэстро подойдя к столу.
Россини дал знак слуге. Тот одним четким движением развернул рядом с дамами столик. Серебряное блюдо с торжественным звоном было поставлено на него, туда же были пристроены изящные десертные блюдечки и стакан с блестящими на солнце кулинарными щипцами.
Недолго думая, полностью проигнорировав наличие приборов, великий композитор схватил пальцами одну из конфет, сунул ее в рот Аппиани и уставился на нее глазами химика, предвкушающего реакцию в пробирке. Уже привыкшая к подобным непозволительным с точки зрения хороших манер выходками графиня нисколько не оскорбилась.
– М-м-м… какая прелесть! – воскликнула она, искренне восхищенная вкусом.
– Если бы главная сладкоежка Милана Маффеи знала, что она теряет! – воскликнула Джузеппина, с которой Россини только что проделал тот же трюк.
– Дружба с тобой, моя дорогая, – засмеялась Олимпия, глядя на Джузеппину, – для графини пикантная нотка в рецепте ее безупречности. Общение со мной стало бы тараканом в супе слишком для многих гостей ее салона.
Джузеппина рассмеялась, а Аппиани, улыбнувшись, обратилась к маэстро:
– А мы, маэстро, обсуждали становящегося модным в Париже
