- А почему не в Испании? И потом: в споре рождается истина.
- Ну это, смотря в каком споре. Чем больше вы, Притула, спорите, тем туманней выглядит истина.
- Бывают минуты, - воскликнул студент-здоровяк (он нравился Шумову все больше), - когда не спорить надо об истине, а сражаться за нее!
- Любопытно! - Притула снова перешел к своему излюбленному снисходительно-ироническому тону. - Как вы здесь, в нашей восемьдесят первой камере, станете сражаться?
- А вот как! - Студент встал во весь рост. - Споемте!
И он затянул низким и очень сильным голосом:
Смело, товарищи в ногу...
К нему примкнул еще один голос, другой... И через минуту в камере гремела песня.
Пели долго.
И никто из администрации не пришел на шум.
Уже поздно вечером староста снова заявил:
- Знаменательно! Очень знаменательно! Я имею в виду поведение администрации. Что из этого поведения явствует?
- То, что на улицах идут бои.
- "Блажен, кто верует, тепло ему на свете", - сказал Притула и начал, готовясь ко сну, тщательно взбивать тощую тюремную подушку на своей постели.
Лампочка на потолке, надежно огороженная проволочной сеткой, погасла. Через минуту в камере послышался дружный храп.
Шли дни. По-прежнему ни одному из студентов не было предъявлено обвинения, прокурор не появлялся, студенты устраивали "кордебалет", надзиратель уныло говорил "не разрешается" и никаких передач с воли не поступало.
Гриша успел подружиться со студентом-здоровяком Пименовым, поссориться с Притулой, уличить Шахно в том, что он не участвовал 14 февраля в студенческой демонстрации, и получить в ответ заверение в том, что сам он - демагог.
Староста настоял наконец на том, чтобы состоялся реферат о принципах анархо-синдикализма в Италии.
Читал реферат мрачный студент, который оказался противником всякой власти. Он именовал себя анархистом-индивидуалистом, итальянский же синдикализм изучал с чисто научной целью.
По любому поводу вспыхивали споры, которые всем уже надоели и от которых никто не хотел отказаться.
Во всем этом обнаружилась даже некоторая однотонность: изо дня в день, изо дня в день - все одно и то же, без перемен...
Так прошла неделя. Десять дней.
Однажды "кордебалет" студентов вышел особенно оживленным: в обычный час не дали обеда.
На оглушительный стук - каблуками в дверь - никто не явился.
Староста обратил внимание камеры на то, что с самого утра "глазок" пустует.
И вдруг откуда-то издалека донесся гул... Он был неясный, глухой, и все же в камере сразу наступила тишина: за толстыми стенами будто бор шумел в непогоду...
Потом послышались удары, лязг - не сбивали ли это замки с тюремных ворот?
Грозный гул становился ближе, донеслись чьи-то голоса... И наконец топот ног по коридору.
- Товарищи! - раздался за дверью камеры звонкий крик. - Свобода! Выходите, товарищи! Революция! Царизм свергнут!
- Провокация! - взвизгнул Притула. - Оставайтесь все на месте... Сейчас в нас стрелять будут! Это провокация!
Он вдруг исчез. Оглянувшись, Гриша увидел, что Притула сидит на полу, за своей койкой.
Но было не до него.
Все стояли молча, бледные, не сводя глаз с дверей камеры, за которой все время нарастал многоголосый шум...
И вдруг дверь распахнулась!
Через порог хлынула толпа. Гриша увидел в ней низкорослого Тулочкина и кинулся к нему.
Они крепко обнялись.
- Куда черт всех надзирателей унес? - тут же спросил деловито Тулочкин.
Длиннобородый староста, нервно смеясь и вытирая глаза, спросил его:
- А зачем они вам?
- Они нам не нужны. Нам их револьверы нужны - Оружия у нас маловато. Удрали, собаки!
Тулочкин держался озабоченно, буднично - как будто разбивать царские тюрьмы было для него делом давно привычным.
Когда Гриша вышел из тюрьмы, его ослепил снег, освещенный солнцем. Сиял снег, сияло чистое небо, белели стены домов. Грудь вдохнула воздух, крепкий, как вино. Все кругом вдруг медленно поплыло, и он ухватился за покрытые инеем прутья ограды.
- Шибануло? - спросил Тулочкин, внимательно глядя на него.
- Шибануло! - счастливо засмеялся Шумов, жмурясь от разлитого повсюду яркого света. Голова все еще кружилась от вольного морозного воздуха.
Тулочкин постоял возле него, терпеливо выжидая.
Докатились разрозненные, приглушенные дальним расстоянием крики "ура".
Прислушавшись к ним, Тулочкин сказал:
- Это у нас, на Васильевском.
Он торопливо закурил, и Гриша заметил, что руки у него вздрагивают: значит, и Тулочкин волновался.
- Ну как? Пойдем, что ли? - спросил он Гришу.
- Пойдем.
42
- Вот история, - сказал Тулочкин, поднимаясь вместе с Шумовым по широкой затоптанной, заляпанной талым снегом лестнице. - А я ведь тебя знаю. Встречал где-то. Вот только не помню, как зовут...
- Шумов Григорий.
- Ну вот, товарищ Шумов, тут, значит, и помещается наш, можно сказать, штаб.
Через незапертую дверь они вошли в прихожую, потом в просторную комнату, в которой из мебели были только книжный шкаф, стол и несколько стульев. На столе и на двух стульях лежали винтовки.
- Даша! - позвал Тулочкин.
Григорий Шумов не удивился, увидев вошедшую из другой комнаты Дашу. Теперь все казалось возможным.
- Где прощелыга? - сердито спросил Тулочкин.
- Он тогда же ушел, после того, как вы с ним давеча поговорили.
- Из оружия он, по крайней мере, с собой ничего не унес?
- Я не дала. Он хотел взять кинжал, тот, что в дорогих ножнах, говорит, будто сам захватил его во дворце великого князя.
- Какого там еще князя?
- Великого.
- О черт! С ума сойдешь с такими! Ну, молодец, Даша, что не дала. Ты что бледный такой? - спросил он Шумова. - Ел сегодня что-нибудь?
- Я не хочу есть.
- Ел ты сегодня, я спрашиваю? - сердито повторил Тулочкин. - Ну, вот что: получай винтовку, повязку Красной гвардии на рукав и пойди прежде всего на питательный пункт, он у вас в университете, дорога тебе известная. Только не задерживайся. Оттуда как можно скорей приходи в "Пятерку", что на Среднем проспекте, там у нас собрание.
- Не хочу я есть!
- А я тебе говорю - иди! Некогда мне с тобой спорить. Ты теперь в моем подчинении, я твой начальник. Даша, выдай винтовку товарищу Шумову.
Даша сперва полезла в книжный шкаф, достала оттуда полоску красной материи и старательно зашпилила ее на левом рукаве Гришиной шинели, чуть повыше локтя, английской булавкой.
- А он сказал, что у нас будет теперь милиция, а не Красная гвардия, - проговорила она вполголоса, подходя к столу, на котором грудой были свалены винтовки.
- Кто это - он?
- Да этот... прощелыга.
- Тоже мне еще Хлестаков двадцатого века! Пока я здесь, у нас будет Красная гвардия. Бери, Шумов, винтовку и иди! Перехвати в университете горячих щей на скорую руку - и назад. Смотри не встревай на улице ни в какую историю... А то послал я тут одного на пост, а он бросил все, принялся городовых с колокольни ссаживать. Это, видишь, ему интересней показалось! Помни: ты здесь нужен будешь.
По дороге к университету Гриша увидел, как два гимназиста, забравшись на крышу, сбивали висевшего над аптекой черного двуглавого орла. Орел не поддавался, гимназисты раскраснелись, трудились в поте лица.
Гриша улыбнулся им: что ж, и они, пожалуй, делают нужное дело... правда, не столь уж срочное в такой день.
У Лермонтовского сквера чернела на снегу толпа. Сутулый студент с такой же повязкой на рукаве, как у Гриши, сорваным голосом кричал:
- Они говорят "единение"! Кого с кем? Рабочего с фабрикантом? Крестьянина - с помещиком? Бедняка - со своим угнетателем? Товарищи! Не верьте...
Гриша узнал Оруджиани.
Но ни на секунду нельзя было останавливаться. Не опоздать бы: пока в университет (пешком, трамваи не ходили), потом из университета в "Пятерку".
"Пятеркой" назывался третьеразрядный трактир на Среднем; Гриша не стал думать, почему именно туда зовет его Тулочкин: значит, так нужно.
В знаменитом университетском коридоре ходили солдаты, студенты, рабочие, через распахнутые настежь двери девятой аудитории гремел чей-то "митинговый" голос.
Питательный пункт находился в самом конце коридора, в помещении, куда посторонним раньше вход был строго воспрещен: в огромных шкафах там хранились наглядные пособия по судебной психопатологии.
Теперь из шкафов были спешно удалены орудия убийств и замысловатые схемы профессора-психиатра - вместо них стояли на полках тарелки, миски и лежали навалом французские булки. Густо пахло щами, и Гриша вдруг почувствовал острый голод.
У самого шкафа спали на полу два солдата, подогнув ноги и крепко обняв винтовки.
- Ну, довольны вы мною, Григорий Шумов?
Перед ним, в белом платочке, сунув обе руки в кармашки кокетливого фартука, стояла Таня Кучкова.
- Откуда тут французские булки? - вместо ответа спросил Гриша.
- О, теперь все будет! - уверенно сказала Таня. - Теперь, знаете, революция!
