Местами, где не обрушились стены, казалось, за пустыми окнами подложена сплошная красная материя. Через эти дыры, через обвалившиеся дома город был виден весь насквозь, от края до края. Стояли невероятный треск и грохот — когда одновременно коробятся сотни железных крыш, это похоже на орудийные залпы.
Естественно, что после такого он был в легком шоке, а тут подвернулась она…
Эх, к чему ворошить прошлое?
Роман этот оказался скоротечным, остался без последствий и Анна о нем так и не узнала.
Почему она ушла?
Вспомнилось их житье в Питере, крохотная съемная квартира, еще маленький Кирилл, редакция «Новой России», где он дневал и ночевал, порой не получая за это ничего, кроме осознания выполненного долга.
И жена это терпела!
Потом он угодил под суд, немного меньше года провел в тюрьме, и Анна от мужа не отреклась, дождалась его, хотя вполне могла заявить, что ей не нужен какой-то «каторжник», найти себе другого…
Перебрались в Москву, появились деньги, свое жилье, зато работы стало еще больше, Олег забыл, что такое выходные и отпуск. Штилер-Паук поймал Одинцова в свои тенета и сделал из него восьминогого хищника поменьше, засадил в круглосуточном режиме прясть информационную «паутину».
Чин в министерстве, и с этого времени ко всему прочему добавились командировки.
В Киев перед самым воссоединением… на Алтай и в Туркестан, чтобы осветить масштабную программу переселения, освоения пустующих восточных земель… в северный Иран, ставший Закаспийской губернией, где нужно было открыть мировоззренческое управление…
Новый переезд, Олег надеялся, что последний, на этот раз в Казань.
Просторная квартира, большое жалование, интересные дела, которыми приходится заниматься, и цель, грандиозная, великая цель, ради которой ты не жалеешь себя, работаешь на износ!
Ведь не ради денег он делал все это?!
Олег попытался отхлебнуть из бокала, и обнаружил, что тот пуст… не беда, можно налить из бутылки, там осталась еще половина, хотя нет, меньше трети… душу тронуло вялое удивление — и когда он успел столько выпить?
Хмель не ударил в голову, сделал его просто каким-то осоловевшим и отяжелевшим.
«Женат на работе» — надо же такое придумать?
А чего она хотела, чтобы он остался в «Новом времени», продолжил писать бессмысленные статейки?
Да, первое время им жилось бы лучше, но зато потом…
«Товарищество А. С. Суворина» во главе с его сыном разогнали в начале тридцать второго, а саму газету ликвидировали еще через год, к моменту окончания успешной кампании по унификации печати в евразийском духе.
Но даже если бы он сумел приспособиться, перешел бы в другое издание, все равно это было бы не то! Работа ради работы, пустое словотворчество, за которым не стоит вообще ничего, никаких идеалов и сверхзадач — и потратить на это лучшие годы жизни, когда ты молод и полон сил?
Наверняка он сейчас писал бы для нескольких евразийских изданий, для той же «Новой России», что стала толстой, благопристойной и скучной, они обитали бы в Питере… но чувствовал бы он себя настолько нужным и важным, значительной фигурой, человеком, живущим не зря?
Очень маловероятно.
Как она этого не поняла?
Если бы Олегу предложили заново выбрать в тот холодный и сырой майский день, когда он пришел на открытое заседание ПНР — еще раз вступить, или отказаться, уйти с Балтийской улицы без партийного билета в кармане?
Он бы сделал все точно так же.
— Да, — проговорил Олег. — Сейчас я пойду, и все Анне объясню.
В прихожей имеется установленный месяц назад телефон, и такой же должен находиться в квартире у Лисицына. Номера Антона он, правда, не знает, но его всегда можно выяснить, позвонив в губернское управление министерства — там должны быть в курсе, как отыскать своего заместителя начальника по общим вопросам.
Подняться стоило некоторого труда, но он справился с этой задачей.
Но едва доковылял до черного, с золоченым диском аппарата, как тот зазвонил сам.
— Вот проклятье, — пробормотал Олег, а сердце забилось в груди, точно рвущаяся на волю птаха.
Неужели это Анна? Хочет извиниться, сообщить, что вернется?
Дрожащими пальцами он взял холодную, точно изо льда вырезанную трубку:
— Да?
— Привет еще раз, — донесся из аппарата полный самодовольства голос Кирпичникова.
— Привет, — отозвался Олег — нет, это не беглая супруга, а всего лишь начальство, и это значит, скорее всего, что на службе произошла какая-то неприятность, и придется со всех ног мчаться туда.
Неужели взбрыкнуло военное министерство?
— Ты как там, стоишь? — осведомился Кирпичников. — Тогда сядь, чтобы не упасть. Ха-ха. Поздравляю тебя, дорогой друг, ибо с сегодняшнего дня ты у нас коллежский советник. Доволен?
— Ааа… — протянул Олег, открывая и закрывая рот.
Нет, он знал, что документы на представление ушли, но не верил, что их рассмотрят так быстро, и допускал возможность отказа.
Но в этот раз бюрократическая машина сработала на удивление скоро, без обычных проволочек, и он получил шестой класс в табели о рангах, полковника, если по-военному, и тысячника, если мыслить в категориях НД.
— Ты жив там? — в голосе Кирпичникова прозвучала показная тревога.
— Еще как, — ответил Олег, обретая голос. — Хм, это дело надо отпраздновать… Сейчас! Ловлю машину, и выезжаю!
Анна наверняка рассчитывала, что он будет горевать, распустит сопли и слюни?
А вот фиг!
У него есть друзья и коллеги, есть любимая работа, есть ради чего жить на белом свете!
А она еще пожалеет, что ушла, и обязательно вернется!
Под хмурым небом осени
8
4 октября 1938 г.
Нижний Новгород
Голубов остановился в «Стрелке», расположенной на Верхневолжской набережной, в двух шагах от Кремля и партийного дома. Но Олег узнал об этом, как и том, что темник вызвал его к себе, только добравшись до ГЖУ, так что пришлось съездить фактически туда-обратно.
Когда выбрался из машины у крыльца гостиницы, шел снег, уже не мокрый, обычный, и белая пелена прятала от взглядов реку, острова, раскинувшиеся на другом берегу заливные луга. Невольно оглянулся и тут же одернул себя — нет, тут никаких террористов не должно быть, ведь Голубов заодно с ними.
Зато мимо проехал и остановился чуть дальше серый «Форд Меркюри» с тремя крепкими парнями из нижегородской охранки. Если Одинцова соберутся похитить или пристрелить прямо на улице, они вмешаются, но вряд ли смогут помочь, если «опричники» решат засадить излишне прыткого статского советника в тюрьму.
Номер у Голубова оказался роскошным, из нескольких комнат.
— А, явился, — буркнул он, выходя навстречу. — Давай, рассказывай, что вы тут натворили.
В пальцах темника, распространяя смрад дешевого табака, дымилась сигарета, глаза были красными, точно у бешеного быка, под ними виднелись темные мешки, а пальцы стискивали нагайку куда сильнее, чем обычно.
— Да ничего особенного, — сказал Олег, понимая, что боится этого человека до колик в желудке.
Надо оставаться спокойным… нельзя показывать, что он знает…
— Ничего особенного?! — сигарета полетела прямо на пол, лицо Голубова побагровело. — Сраные ублюдки, тупые кретины, как вы могли так подставиться, что Кириченко погиб?! Свихнувшиеся безумцы, маги самозваные убивают тысячника из корпуса, что за хрень?!
Надо дышать размеренно, не обращать внимания, что в глаза тебе летит слюна вперемешку с оскорблениями… помнить, что все это спектакль, что если темник чем и раздражен, так лишь тем, что стоящий перед ним человек до сих пор жив.
Голубов орал, хватался за рукоять лежавшей на диване шашки, даже вытаскивал из кобуры пистолет, угрожал лагерем, обзывал Олега «возомнившим о себе индюком» и «убогим болтуном», «безмозглым калекой» и «макакой Штилера», но все это не выглядело искренним, казалось наигранным.
— Присядь-ка, — сказал он, немного остыв. — Работать все равно надо, сам понимаешь.
Олег опустился на диван.
— Что думаешь дальше делать? — спросил темник.
— Хотелось бы еще раз допросить Проферансова.
— Не получится, — глазки Голубова забегали. — Убит… при попытке к бегству.
Олег ощутил, что пол у него под ногами исчез, что он падает в ледяную бездну. Ликвидировали очередного свидетеля, и на этот раз еще более нагло, чем инженера Павлова, вполне в духе «опричников».
— Ну, он там понаписал всякого, тебе это отдадут, посмотришь…
Ага, отдадут то, что не имеет никакой ценности.
— Конечно, — сказал Олег, отводя взгляд, чтобы не выдать обуревавших его чувств.
Бессилие, полная безнадежность — никаких доказательств не добыть, ничем не подтвердить того факта, что Голубов имеет отношение к розенкрейцерам и к взрывам в российских городах, свидетели ликвидированы, а подозрения одного статского советника, не совсем здорового на голову, если верить врачам, не должны никого волновать.
