прошлое мне в некоем урезанном виде выдали, это оказалось очень хорошо для данного периода, когда уже все очень истощилось. Сейчас варят суп с соленой рыбой, выданной мне вместо мяса, и благословляют судьбу. Немного консервов и сахару я разделил: часть положил себе в чемодан, чтобы иметь НЗ на случай житья в лесу. Часть картошки отвез в редакцию, часть – одному деду за молоко для малышей. Прости, что пишу тебе завхозное письмо – именно такими делами я занимался эти дни, а еще томился тяжелой тоской и жутью от результатов бомбежки.
Каждую ночь ждем повторения…
Многие ночуют в Чертовом рву, в ямах. …Не спеши с переписыванием «Избранных» – делай помалу, самое главное – питайся получше, пользуйся отсутствием могучего едока…
23. V А.Т. – М.И. П/п 35563 – Москва
…Редактор едет в машине – еду в ПУ фронта на совещание. Спешу передать с товарищем сегодняшний номер…
Целую тебя и детей.
М.И. вспоминает:
В конце мая А.Т. принял участие в посевной кампании соседнего с Тишиным колхоза (поселок Ермаки). Несколько раз он выступал здесь, читал из «Теркина» и «Дома у дороги», вручал по завершении посевной комплекты фотокарточек передовикам за ударный труд, отмеченный их собственными фотопортретами, выполненными редакционным фотографом.
Тогда же, в конце мая, на одной из разрушенных улиц Смоленска поздним вечером к мирно шедшим А.Т. и В. Глотову привязалась группа подвыпивших бойцов, навязывая драку. Один из них даже ударил А.Т., на котором была одежда без знаков различия. Поиски хулиганов, о которых А.Т. заявил в комендатуру, не дали результатов. Но случай этот А.Т. пережил болезненно.
2. VI Р.Т.
Почти месяц как прервалась работа, сперва еще в Москве в предотъездные дни за хлопотами и делами, затем в Смоленске и на Сортировочной за бомбежками, картошками и встречами, которые тем легче, чем больше перед тем вынужденного или простого безделья. Наконец «инцидент» в Смоленске («нанесение подполковнику Твардовскому удара») и его тяжелые душевные последствия – глупость влечет за собой глупость. Начинаешь быть искренне суеверным. Записывать не было сил, времени, охоты вплоть до переезда сюда, в комнатку из грязных досок под крышей-потолком немецкого дома-барака на болтах.
Здесь четвертый день. Успел всего лишь переписать механически в тетрадь уже напечатанную главу, Смерть и Теркин написать десяток писем из редакции начинающим…
Погода все это время, начиная от Москвы, прямо-таки способствующая всему плохому и обидному: холодная, ветреная, унылая, как только может быть уныла весенняя непогодь. Может быть, влияние погоды на душу незаметней и сильней, чем обычно кажется. Испытывают же его даже кони, например. Сегодня потеплело и впервые стало «отлегать» от души все связанное с «инцидентом».
Впереди однообразие тягостной тыловизны стоячего фронта, «конно-стрелковая подготовка», как почему-то называем мы введение ежедневных двухчасовых строевых занятий.
О Загорье вел речь с замом. С редактором не успел, а сейчас все как-то не на тему. Может быть, вплотную за это приняться лишь после войны. И поездка чтобы была, когда позарастет все, что натоптала война, но, может быть, все-таки поехать нужно и теперь, пока не все забылось, но уже несколько улеглось. Во всяком случае заметки к книге можно и нужно вести уже сейчас, начерно в тетрадь, касаясь того, что уже отлежалось и определилось в душе достаточно.
Очень трудно, обидно и стыдно отчего-то. Как будто за все за то, что время дало мне понять, почувствовать или угадать лучше многих, мне положено быть в том явно неловком и приниженном положении, в котором я очутился накануне 35-го года жизни, что пойдет мне с 8 июня. Но плакаться хуже, чем молчать просто.
Стихотворение, присланное в редакцию открыткой.
Ласточка
Где ты зиму зимовала,
Где ты там велась,
Что с весною к нам поспела в траньшею
В нише завелась.
Ведь мы скоро с тобою расстанемся,
Немца с русской земли будет гнать.
Скучно тебе будет, ласточка,
В траншее одной лето проживать.
Воспроизведено точно, кроме пунктуации.
Скорее всего, этот кавалер никогда не станет поэтом, но это – поэзия, несмотря на всю малограмотность и техническую беспомощность текста.
3. VI М.И. – А.Т. Москва – п/п 55563
…Сашенька, чтобы покончить с дачей, скажу, что… взошло все, что я сеяла при тебе, кроме салата… Лук уже большой, через неделю можно щипать без вреда. Посеяла огурцы. Остались помидоры и тыква (которую проращиваю и которая взошла), возобновлю горох и редис второй очереди. Повторю, пожалуй, салат…
Валя сдала экзамены на одни пятерки и получила похвальную грамоту. По этому поводу дала ей 50 руб., которые она истратила на мороженое.
Теперь о твоих делах… Мне осталось переписать «Муравию» и с полдесятка стихотворений. Конечно, если я перевезу детей <на дачу>, я могу сделать все это довольно быстро… Сегодня позвонили из Военгиза и сообщили, что срочно нужно согласовать с тобой следующие места избранных глав «Теркина»:
1. «Переправа»
И увиделось впервые,
Не забудется оно…
(Вся строфа 4 строки)
2. «Гармонь»
И забыто – не забыто,
Где жена и где тот дом
(строфа 8 строк)
3. «Кто стрелял»
Смерть есть смерть. Ее прихода
……………………………………
То весной, друзья, от этой
Подлой штуки – душу рвет.
(24 строки)
Все эти «поправки», как ни коробят, но, если ты всмотришься – легко выкрашиваются из текста… Кроме того, я подумала, теперь у тебя есть «Смерть и воин», где ты выложил, отпел за раз все эти волновавшие тебя в свое время мотивы. Я не стала торговаться по мелочам, сказала, что все эти три места опустить. Но вот еще одна и последняя поправка («Дед и баба») —
Будет, бабка, из Берлина
Двое новых привезу.
Я пришла в ужас. Я поняла, что без этих строк глава перестанет быть главой, лишается своего изящества и даже теряет что-то в своей связи с предыдущими… Это жутко…
Тяжело и неприятно мне при мысли, что, будь ты здесь, – может быть, отвоевал бы что, а нет – исправил бы и уж, конечно, своею рукой… А так тяжело от этой неспособности ни исправить, ни отвоевать…
М.И. вспоминает:
Редактор выходивших в Военгизе избранных глав «Теркина» – Михаил Васильевич Исаковский – попытался переделать строки таким образом, что часы (взамен им починенных, но вновь остановившихся) Теркин привезет неизвестно
