Бредя по дорогам, она размышляла. Думала о всех тех злоключениях, которые ей пришлось пережить; думала о тех муках, которыми ей пришлось перестрадать, о том, что пришлось безропотно перенести, о встречах, о подлости, об унижениях, о быстрой и бездумной сделке то ради ночлега, то ради куска хлеба, то просто ради того, чтобы указали дорогу. Бездомная женщина несчастнее бездомного мужчины хотя бы потому, что служит орудием наслаждения. Страшный путь и страшные блуждания! Впрочем, все ей было безразлично, лишь бы найти своих детей.
В тот день дорога вывела ее к какой-то деревеньке; заря только занималась; ночной мрак еще висел над домами; однако то там, то тут хлопала дверь, и из окон выглядывали любопытные лица. Вся деревня волновалась, словно потревоженный улей. И причиной этого был приближающийся грохот колес и лязг металла.
На деревенской площади, возле церкви, стояла в остолбенении кучка людей; они пристально глядели на дорогу, круто спускающуюся с холма. Пять лошадей тащили на цепях вместо обычных постромков большую четырехколесную повозку. На повозке виднелась груда длинных балок, а посреди возвышалось что-то бесформенное, прикрытое сверху, словно саваном, куском парусины. Десять всадников ехали перед повозкой, десять других замыкали шествие. На всадниках были треуголки, и над плечом у каждого чуть поблескивало острие, по всей видимости, обнаженная сабля. Кортеж продвигался медленно, выделяясь на горизонте резким черным силуэтом. Черной казалась повозка, черными казались кони, черными казались всадники. А позади них чуть брезжила заря.
Процессия въехала в деревню и направилась к площади.
Тем временем уже рассвело, и можно было разглядеть спустившуюся с горы повозку и сопровождающих ее людей; кортеж напоминал шествие теней, ибо все молчало.
Всадники оказались жандармами. И за их плечами действительно торчали обнаженные сабли. Парусина была черная.
Несчастная скиталица-мать тоже вошла в деревню; она присоединилась к группе крестьян как раз тогда, когда на площадь вступили жандармы, охраняющие повозку. Люди шушукались, о чем-то спрашивали друг друга, шопотом отвечали на вопросы:
-- Что же это такое?
-- Гильотину везут.
-- А откуда везут?
-- Из Фужера.
-- А куда везут?
-- Не знаю. Говорят, в какой-то замок рядом с Паринье.
-- Паринье?
-- Пусть себе везут куда угодно, лишь бы тут не задерживались.
Большая повозка со своим грузом, укрытым саваном, упряжка, жандармы, лязг цепей, молчание толпы, предрассветный сумрак -- все это казалось призрачным.
Процессия пересекла площадь и выехала за околицу; деревушка лежала в лощине меж двух склонов; через четверть часа крестьяне, застывшие на площади, как каменные изваяния, вновь увидели зловещую повозку на вершине западного склона. Колеса подпрыгивали в колеях, цепи упряжки, раскачиваемые ветром, лязгали, блестели сабли; солнце поднималось над горизонтом. Но дорога круто свернула в сторону, и видение исчезло.
Как раз в это самое время Жоржетта проснулась в библиотеке рядом со спящими братьями и пролепетала "доброе утро" своим розовым ножкам.
II
Смерть говорит
Мать видела, как мимо нее промелькнул и исчез этот черный силуэт, но она ничего не поняла и даже не пыталась понять, ибо перед мысленным ее взором вставало иное видение -- ее дети, исчезнувшие во тьме.
Она тоже вышла из деревни, почти что вслед за проехавшей процессией, и пошла по той же дороге на некотором расстоянии от всадников, ехавших позади повозки. Вдруг она вспомнила, как кто-то сказал "гильотина"; "гильотина" -подумала она: дикарка Мишель Флешар не знала, что это такое, но внутреннее чутье подсказало ей истину; сама не понимая почему, она задрожала всем телом; ей показалось вдруг немыслимо страшным идти следом за этим, и она свернула влево, сошла с проселочной дороги и углубилась в чащу Фужерского заповедника.
Проблуждав некоторое время по лесу, она заметила на опушке колокольню, крыши деревни и направилась туда. Ее мучил голод.
В этой деревне, как и в ряде других, был расквартирован республиканский сторожевой отряд.
Она добралась до площади, где возвышалось здание мэрии.
И в этом селении тоже царила тревога и страх. Перед входом в мэрию, около каменного крыльца, толкался народ. На крыльце какой-то человек, под эскортом солдат, держал в руках огромный развернутый лист бумаги. Справа от этого человека стоял барабанщик, а слева расклейщик объявлений, с горшком клея и кистью.
На балкончик, расположенный над крыльцом, вышел мэр в трехцветном шарфе, повязанном поверх крестьянской одежды.
Человек с объявлением в руках был глашатай.
К его перевязи была прикреплена сумка, знак того, что ему вменяется в обязанность обходить село за селом с различными оповещениями.
В ту минуту, когда Мишель Флешар пробралась к крыльцу, глашатай развернул объявление и начал читать. Он громко провозгласил:
-- "Французская республика единая и неделимая".
Тут барабанщик отбил дробь. По толпе прошло движение. Кто-то снял с головы колпак; кто-то еще глубже нахлобучил на лоб шляпу. В те времена и в тех краях не составляло особого труда определить политические взгляды человека по его головному убору: в шляпе -- роялист, в колпаке -республиканец. Невнятный ропот толпы смолк, все прислушались, и глашатай стал читать дальше:
-- "...В силу приказов и полномочий, данных нам, делегатам, Комитетом общественного спасения..."
Снова раздалась барабанная дробь. Глашатай продолжал:
-- "...и во исполнение декрета, изданного Конвентом и объявляющего вне закона всех мятежников, захваченных с оружием в руках, и карающего высшею мерой всякого, кто укрывает мятежников или способствует их побегу..."
Какой-то крестьянин вполголоса спросил соседа:
-- Что это такое: высшая мера?
И сосед ответил:
-- Не знаю!
Глашатай взмахнул бумагой и продолжал:
-- "...Согласно статье семнадцатой закона от тридцатого апреля, облекающего неограниченной властью делегатов и их помощников, борющихся с мятежниками, объявляются вне закона..."
Он выдержал паузу и продолжал:
-- "...лица, имена и клички коих приводятся ниже..."
Все прислушались.
Голос глашатая гремел теперь как гром:
-- "...Лантенак, разбойник".
-- Да это наш сеньор, -- прошептал кто-то из крестьян.
И по толпе прошел шопот:
-- Наш сеньор!
Глашатай продолжал:
-- "...Лантенак, бывший маркиз, разбойник. Иманус, разбойник".
Двое крестьян исподтишка переглянулись.
-- Гуж-ле-Брюан.
-- Да, это Синебой.
Глашатай читал дальше:
-- "Гран-Франкер, разбойник..."
Снова раздался шопот:
-- Священник.
-- Да, господин аббат Тюрмо.
-- Приход его тут недалеко, около Шапеля; он священник.
-- И разбойник, -- добавил какой-то человек в колпаке.
А глашатай читал:
-- "Буануво, разбойник. Два брата Деревянные Копья, разбойники. Узар, разбойник..."
-- Это господин де Келен, -- пояснил какой-то крестьянин.
-- "Панье, разбойник..."
-- Это господин Сефер.
-- "...Плас-Нетт, разбойник..."
-- Это господин Жамуа.
Глашатай продолжал чтение, не обращая внимания на комментарии слушателей.
-- "...Гинуазо, разбойник. Шатенэ, кличка Роби, разбойник..."
Какой-то крестьянин шепнул другому:
-- Гинуазо -- еще его зовут "Белобрысый", а Шатенэ из Сент-Уэна.
-- "...Уанар, разбойник", -- выкрикивал глашатай.
В толпе зашумели.
-- Он из Рюйе.
-- Правильно, это Золотая Ветка.
-- У него еще брата убили при Понторсоне.
-- Того звали Уанар-Малоньер.
-- Хороший был парень, всего девятнадцать минуло.
-- А ну, тише!--крикнул глашатай. -- Скоро уж конец. "Бельвинь, разбойник. Ла Мюзет, разбойник. Круши-всех, разбойник. Любовинка, разбойник".
Какой-то парень подтолкнул девушку локтем под бок. Девушка улыбнулась.
Глашатай заканчивал список:
-- "Зяблик, разбойник. Кот, разбойник..."
Крестьянин в толпе пояснил:
-- Это Мулар.
-- "...Табуз, разбойник..."
Другой добавил:
-- А это Гоффр.
-- Их, Гоффров, двое, -- заметила женщина.
-- Два сапога пара, -- буркнул ей в ответ парень.
Глашатай тряхнул бумагой, а барабанщик пробил дробь.
Глашатай продолжал:
-- "...Где бы ни были обнаружены все вышепоименованные, после установления их личности, они будут немедленно преданы смертной казни..."
По толпе снова прошло движение.
А глашатай дочитал последние строки:
-- "...Всякий, кто предоставит им убежище или поможет их бегству, будет предан военнополевому суду и приговорен к смертной казни. Подписано..."
Толпа затаила дыхание.
-- "...подписано: делегат Комитета общественного спасения Симурдэн".
-- Священник, -- сказал кто-то из крестьян.
-- Бывший кюре из Паринье, -- подтвердил другой.
А какой-то буржуа заметил:
-- Вот вам, пожалуйста, Тюрмо и Симурдэн. Белый священник и синий священник.
