«Порфирий, в третьем веке, насмехался над христианами по поводу этого ошибочного приписывания их вдохновенным евангелистом Исайе отрывка из „Псалтыря“, и поставил отцов в весьма затруднительное положение» [259, т. II, с. 11].
Евсевий и Иероним пытались выбраться из этого затруднения, приписывая ошибку «невежественному переписчику»; а Иероним пошел даже дальше, утверждая, что имя Исайи никогда не стояло после вышеприведенного предложения в каком-либо из старых кодексов, но что на его месте находилось имя Асаф, только «невежественные люди удалили его».[199] На это автор опять замечает, что
«фактом является то, что имя „Асаф“ нигде в ныне существующих рукописях не стоит вместо „Исаия“: и хотя „Исаия“ исчез почти со всех, за исключением немногих неясных кодексов, нельзя отрицать, что в более отдаленной древности это имя находилось в тексте. В Синайском «Кодексе», который, вероятно, является древнейшей сохранившейся рукописью… и которая относится к четвертому веку», — добавляет он, — «пророк Исаия стоит в тексте, написанном первой рукой, но выскоблен второю» [259, т. II, с. 11].
Весьма многозначителен тот факт, что в так называемых священных «писаниях» нет ни одного слова, которое указывало бы на то, что ученики Иисуса действительно рассматривали его как Бога. Ни перед, ни после его смерти они не воздавали ему божественных почестей. Их отношение к нему было просто отношением учеников к «учителю», как они его называли, подобно тому, как до них последователи Пифагора и Платона называли своих учителей. Какие бы слова ни вкладывались в уста Иисуса, Петра, Иоанна, Павла и других, ни разу не отмечено ни одного деяния с их стороны, носящего характер обожествления, и также сам Иисус никогда не заявлял о своей тождественности со своим Отцом. Он обвинял фарисеев в забросывании камнями своих пророков, но не богов. Он называл себя сыном Бога, но неоднократно повторял, что все они являются детьми Бога, который является Небесным Отцом всех. Проповедуя это, он только повторял доктрину, века до него преподанную Гермесом, Платоном и другими философами. Странное противоречие! Иисус, которому нас побуждают поклоняться как единому живому Богу, немедленно после своего Воскресения говорит Марии Магдалине:
«Я еще не восшел к Отцу Моему, а иди к братьям Моим и скажи им: я восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, и к Богу моему и Богу вашему» [Иоанн, XX, 17].
Разве это похоже на отождествление себя со своим Отцом? «Мой Отец и ваш Отец, мой Бог и ваш Бог», — подразумевают, с его стороны, желание, чтобы его считали совершенно наравне с его братьями — и ничего больше. Теодорет пишет:
«Еретики согласны с нами в отношении начала всех вещей… Но они говорят, что нет единого Христа (Бога), но один вверху, и другой внизу. И этот последний прежде обитал во многих; но Иисус, говорят они один раз, — от Бога, а другой раз они называют его ДУХОМ» [452, II, VII].
Этот дух есть Христос, вестник жизни, которого иногда называют ангелом Гавриилом (по-еврейски — мощный от Бога), и который занял у гностиков место Логоса, тогда как Святой Дух считался Жизнью.[200] Однако, у секты назареев Spiritus, или Святой Дух, был в меньшем почете. В то время как почти все секты гностиков считали его Женскою Силою, называлась ли она Бина,, София, божественный разум, — у секты назареев это был Женский Spiritus, астральный свет, породитель всего материального, хаос в своем аспекте зла, завихренный Демиургом. При сотворении человека
«это был свет со стороны ОТЦА, и это был свет (материальный свет) со стороны МАТЕРИ. И это есть «двойственный человек»» [499, c. 12], — говорит «Зогар». — «В тот день (последний) погибнет семеро ко злу расположенных звездных, а также сыны человеческие, которые поклонялись Spirilus, Мессиям (ложным), Deus, и МАТЕРИ SPIRITUS, погибнут» [257, т. II, с. 149].
Иисус усиливал и иллюстрировал свои доктрины знаками и чудесами; и если мы отбросим в сторону претензии тех, кто его обожествляют, — он делал лишь то, что делали другие каббалисты, и только они, в ту эпоху, когда в течение двух веков источники пророчеств полностью высохли, и от этого застоя публично совершаемых «чудес» возник скептицизм неверующей секты саддукеев. Описывая «ереси» тех дней, Теодорет, который не имел представления о сокровенном значении слова Христос, помазанник-посланец, — жалуется, что они (гностики) утверждают, что этот Посланец, или Delegatus, меняет свое тело время от времени,
«и входит в другие тела, и каждый раз проявляется по-иному. И эти (осененные пророки) пользуются заклинаниями и вызываниями различных демонов и крещениями при изложении своих принципов… Они применяют астрологию и магию и математические заблуждения», (?) — говорит он [452, II, VII].
Эти «математические заблуждения», о которых набожный писатель жалуется, привели впоследствии снова к открытию гелиоцентрической системы, ошибочной, по-видимому, и по сей день, и забытой со времени другого «мага», который ее преподавал — Пифагора. Таким образом, чудеса исцеления и другие тауматургические деяния Иисуса, которые он передавал своим последователям, показывают, что они учились у него теории и практике новой этики день за днем в семейном общении интимной дружбы. Их вера все более росла, как у всех неофитов, одновременно с ростом познаний. Мы не должны забывать, что Иосиф, который, несомненно, должен был быть хорошо осведомленным по этому предмету, называет «наукой» умение изгнать демонов. Это нарастание веры ясно показано в случае с Петром, который из неимевшего достаточной веры, чтобы поддержать себя на поверхности воды, когда он пошел из лодки к своему Учителю, под конец стал таким знатоком в тауматургии, что, как рассказывают, Симон Волхв предлагал ему деньги, чтобы тот научил его тайне исцеления и другим чудесам. Также Филипп представлен, как овладевший искусством поднятия на воздух не хуже Абариса, о котором помнят пифагорейцы, но он был менее искусен, чем Симон Волхв.
Ни в «Homilies», ни в каком-либо другом раннем труде апостолов нет ничего, что указывало бы, что его друзья и последователи считали Иисуса чем-то более пророка. Эта идея ясно выражена в «Clementines». За исключением того, что там слишком много места отведено Петру, старающемуся доказать тождественность Моисеева Бога с Отцом Иисуса, — весь этот труд посвящен монотеизму. Его автор кажется с одинаковой резкостью выступающим как против политеизма, так и против обожествления Христа.[201] Кажется, что он ничего не знает о Логосе, и его размышления ограничиваются Софией, гностической мудростью. В них нет и следа ипостатической троицы, но то же самое осенение гностической «мудростью (Христос и София) приписывается Иисусу, как оно приписывалось Адаму, Еноху, Ною, Аврааму, Исааку, Иакову и Моисею [474, «Homilies», III, 20 ff; II, 16-18, и далее]. Эти персонажи все помещены на одном уровне и называются «истинными пророками» и семью столпами мира». Более того, Петр яростно отрицает грехопадение Адама, и у него доктрина искупления в таком виде, как ее преподает христианское богословие, совершенно отпадает, ибо он борется против нее, как против кощунства [474, «Homilies», III, 20 ff]. Теория Петра о грехе, это теория еврейских каббалистов и даже, в некотором смысле, платоническая. Адам не только никогда не согрешил, но, «как истинный пророк, преисполненный Духом Божиим — тем духом, который впоследствии был в Иисусе — не мог согрешить».[202] Короче говоря, весь этот труд выявляет веру автора в каббалистическую доктрину пермутации. «Каббала» учит доктрине трансмиграции духа.[203]
«Моса есть revolutio Сета и Авеля».[204]
«Скажи мне, кто является тем, кто осуществляет новое рождение (revolutio)?» — спрашивают мудрого Гермеса. — «Сын Божий, единственный человек, волею Бога», — таков ответ «язычника» [501, X, IV, 21-23].
«Сын Божий» — это бессмертный дух, данный каждому человеческому существу. Именно это божественное существо является «единственным человеком», так как оболочка, в которой содержится наша душа, и душа сама — это только полусущества, и без осенения духом тело и астральная душа представляют собою только животную дуаду. Требуется тройственность, чтобы образовать завершенного «человека» и дать ему возможность оставаться бессмертным при каждом «новом рождении», или revolutio, во всех, следующих одна за другою и восходящих сферах, из которых каждая приближает его к сияющему царству вечного и абсолютного света.
