То, что Огнеяр вспомнил девушку, всем показалось достаточным подтверждением его вины. А Светел опять стиснул рукоять меча. Вот сейчас все разъяснится. Мало ли чего может знать оборотень? Мало ли чего ему лесная нежить рассказала?
А Взимок, подбодренный князем, принялся рассказывать о болезни девушки, о ее бессознательных предсмертных словах. Огнеяр слушал с удивлением и даже растерянностью: он и близко не подходил к Горлинке, не сказал ей ни слова. Теперь ему было понятно, почему обвинили его: кто еще мог обещать сделать ее княгиней? Клясться, что он не оборотень? «Не оборотень! — вдруг сообразил Огнеяр. — Вот уж чего я в жизни не говорил!»
— Я тебя выслушал, а теперь послушай ты меня! — заговорил он, когда Взимок кончил.
Старик сжался под его тяжелым горящим взглядом, словно это Огнеяр обвинял его в тяжких преступлениях. А в душе Огнеяра вместо прежнего возмущения поднималась тяжелая, мрачная злость на всех этих людей, которые обвиняют в нем свой собственный страх и валят на него все свои беды только потому, что он не похож на них. Кровожадный зверь, которого они все в нем видели, рвался наружу и грозил растерзать человека, который пока еще удерживал его внутри. Быть самим собой трудно, но иначе само бытие не имеет смысла. Все эти люди хотели лишить Огнеяра этого права, данного богами вместе с теплом и дыханием жизни. Двадцать лет Огнеяр просто жил как хотел и старался не замечать недовольства окружающих, но сейчас в нем кипело возмущение и жажда отстоять право быть самим собой.
— Помнишь ты, как я в тот вечер свадебный к вам на займище вернулся? — спрашивал Огнеяр, и Взимок мелко кивал, не смея поднять на него глаз. — Вы меня тогда еще во всем обвиняли. Ты — оборотень, говорили. Скажи-ка при князе и при всех людях — отпирался я? Говорил, что я не оборотень?
— Нет, — пробормотал Взимок, придавленный молчаливым ожиданием ответа.
— Оборотень я! — с силой и злобой выкрикнул вдруг Огнеяр, и ближе стоящие к нему отшатнулись, как отброшенные. — Никогда, ни перед кем я не отпирался! Оборотень я!
В душе его выл первый волк Метса-Пала, в горле дрожало рычание. Все эти взгляды разрывали человека в нем, искали зверя, будили его, подталкивали, помогали ему выбраться наружу. Неведомая сила отпустила вожжи, разжала кулаки, сорвала засовы, и зверь вырвался. Безо всяких усилий, сама собой ринулась вперед нижняя часть лица, торчком вскинулись уши, густая серая шерсть покрыла голову, шею, руки, из оскаленной пасти вырвалось рычание. Там, где только что был человек, оказалось чудовище с волчьей головой, с горящими красным огнем глазами.
С криками ужаса люди бросились прочь, давя друг друга в дверях гридницы, кто-то кинулся под лавки, кто-то с воплями жался в углы, кто-то просто закаменел на месте, лишившись ног от страха. Князь Неизмир замер в своем кресле, вцепившись в подлокотники, а в мозгу его билась одна мысль — о священной рогатине. Светел невольно шагнул вперед, как тогда к упырю, но только на один шаг. Наяву это оказалось куда ужаснее, чем в самых захватывающих сплетнях. Ужас от близости иного мира волнами раскатывался по гриднице, наполнял одним безотчетным стремлением — бежать, бежать подальше отсюда! Сейчас чудовище пожрет всех, кто здесь есть!
Только Стая оставалась спокойной, хотя многие побледнели. Однажды они уже это видели, но тогда, под стенами Велишина, их вожак-оборотень не дышал такой неутолимой злобой.
А Огнеяр рассмеялся, и его смех всем показался угрожающим рычанием. Вид всеобщего ужаса доставил ему какое-то мучительное удовольствие. Они получили то, что хотели, увидели зверя, которым все-гда его считали. Он чувствовал себя сильнее всех здесь, но одиноким, как никогда. Всем здесь он был чужим.
— Нет! — вдруг с тоской и страхом крикнул женский голос у задних дверей гридницы. На пороге стояла княгиня Добровзора, бледная, с лихорадочно блестящими глазами. Она не усидела в горницах и спустилась посмотреть тайком, что же будет, но не думала, что все обернется так страшно. — Нет, волчонок мой! — умоляюще повторяла она, протягивая руки к чудовищу и медленно подходя к нему через наполовину опустевшую гридницу. — Нет, это не ты! Это опять она, Вела! Это она тебе уродует, это не ты! Ты не такой! Я — твоя мать, я тебя знаю! Вернись же, вернись ко мне таким, какой ты есть, прогони ее! Огнеяр, мальчик мой!
И красный огонь в глазах чудовища стал угасать. Голос матери звал его из звериного мира назад в человеческий, она одна даже в таком страшном облике узнавала в нем своего сына.
И Огнеяр ощутил, как страшная темная сила медленно отхлынула. На глазах у тех, у кого еще хватало сил на него смотреть, на глазах у матери его волчья голова снова стала человеческой, исчезла серая шерсть, только в глазах еще жил подземный красный огонь и выражение на его смуглом лице осталось замкнутым и непримиримым. «Уж здесь меня за это в князья не попросят!» — мелькнула у него в голове злая, насмешливая, но человеческая мысль.
— Что же ты делаешь! — бормотала княгиня. По щекам ее ползли слезы, она притянула к себе голову Огнеяра, обнимала ее, гладила и ощупывала, будто не верила глазам и хотела убедиться, что это голова человека, а не зверя. — Что же ты делаешь, волчонок мой! Огнеяр молчал. Он и сам понимал, что сделанное только что никак не поможет его оправданию, как раз наоборот. Но все же он испытывал странное удовлетворение от мысли, что теперь все они точно знают, чего боятся.
Постепенно люди опомнились, вылезли из углов, начали обмениваться бессвязными восклицаниями. Князь Неизмир откинулся на спинку резного кресла и перевел дух. Но чувство страшной близости чужого мира не проходило. И каждый знал, что оно не пройдет, пока Огнеяр живет среди них.
Князь Неизмир раньше других взял себя в руки. Все было примерно так, как он ожидал. Он давно ступил на дорогу, с которой не мог свернуть, и конец ее был уже близок. Нужно было завершать дело. Оборотень сам показал, что люди были правы.
— Так вы, Берестень, Взимок и Горята, обвиняете княжича Огнеяра в превращении свадьбы в волков и в смерти девушки? — спросил он у трех старейшин. Каждый был занят своим страхом и не заметил, что голос князя дрожит.
— Да. Так. Верно, — вразнобой пробормотали старейшины. После того, что они видели, обвинять кого-то другого было просто глупо. Оборотень сам показал, кто он такой.
— А ты, Огнеяр, не признаешь за собой вины? — обратился Неизмир к пасынку, с трудом заставив себя поглядеть на него.
— Нет! — дерзко ответил оборотень и тряхнул волосами. Голос его был хриплым и напоминал рычание. — Нет на мне вины!
И все в гриднице удивились, что он вздумал отпираться. В глазах людей быть оборотнем и причинять зло означало одно и то же.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
