Впрочем, эта мысль только сбила Феодосию с толку. Она решительно не помнила, как и почему умерла! Последнее, что стояло перед глазами и принадлежало земной жизни — поляна с поднимающимися дымами и сугроб возле векового древа, явно бывшего обиталища Бабы Яги.
«Либо я сама об ея избушку скранией вдарилась и молниеносно преставилась, без причащения, соборования», — подумала Феодосия.
При сей версии она беззвучно переместила затекшую руку и потрогала висок. Да нет, цел, не болит.
«Либо Господь меня мгновенно наказал смертью за предположение, что существует такой идол, как Баба Яга».
Эта версия показалась Феодосья зело вероятной. Ведь сколько внушал отец Логгин, что нет в божественном мире лешаков, водяных, банников и прочих суть языческих героев. Сколько он глотку срывал, в шеи выталкивая со двора церкви сущеглупых безграмотных баб, обсуждавших разные невероятные события, навроде утащения в колодец младенца, совершенно невозможные с точки зрения науки!
«Господи, да неужели ж, за одно это, покарал ты меня смертью в ад, где не встречу аз Истому и Агеюшку? Неужели столь велико было это прегрешение?»
Отчаяние от того, что теперь не увидит она сыночка и любимого мужа, во веки веков, вызвало в Феодосье некоторое роптание против Его воли. Впрочем, роптание сие было весьма непродолжительным. Уже в следующее мгновение Феодосья смутилась своих возмущенных мыслей и тихо прошептала благодарность Ему. Надо признаться, что сие смирение происходило оттого, что Феодосья надеялась, что назначение ея в ад не окончательно. Возможно, решение Господа имеет обратную силу? Возможно, Он еще вознесет ея в рай? Отец Логгин, конечно, с гневом отрицал сию возможность и аж бледнел, когда какая-нибудь глупая жена вопрошала, не мог ли Господь прибрать ея мужа али дитя поошибке? Никакие примеры о том, как ошибся той весной аж сам тотемский воевода, записывая вне очереди отрока на военную службу, или иные подобные события, отца Логгина не только не убеждали, а, наоборот, возмущали до ярости. Но ведь отец Логгин мог чего-то и не знать? Чай два десятка лет только на земле живет. Может, и были такие благолепные случаи, что, сперва жену считали грешницей и назначали в ад, а после выяснялись новые обстоятельства, как то: злобные наветы, клевета, зависть, и несчастную, вернее счастливую, возносили архангелы на солнечные небеса? Эта мысль очень утешила Феодосью, и она весьма воспряла духом.
После таких утешительных розмыслов юродивая вновь принялась тайно внимать запахам и звукам, надеясь разгадать обстановку, ее окружающую.
Воздух был очень спертым, даже вонючим, и явственно дымным. Это не диво, так и должно, конечно, быть в геенне подземной. Но черти говорят очень уж бабьими голосами. Впрочем, Феодосья тут же нашла сему объяснение — ее сторожили чертовки. Затем она тайно, той дланью, что была в противоположном от чертовок боку, ощупала свое лежбище. Это оказалась солома либо сено в рядне, лежащая на дреколье, вроде бы вмазанном в глиняную ступень возле земляной стены. Версия сена весьма смутила розмышления Феодосьи. Сроду она не слыхивала, чтоб черти косили! Гривы лошадям путают, что есть, то есть. Пьяницам являются. По заброшенным овинам, амбарам и мельницам воют и скачут. Скирды роют и разбрасывают. Блудищ етят. И много, еще каких, гадостей черти делают. Но сена на лугах али соломы на пажити не косят. Сие однозначно.
— Да, кто ж вы, звери подземные?! — не выдержав напряжения в сердечной жиле, неожиданно для себя отчаянно воскликнула Феодосья, вскочив с лежбища.
Вскакивая, она растопорщила зеницы, готовая увидеть самые ужасные дьявольские личины, какими пугали тотьмичи себя и друг друга с самого детства. Уж, какими баснями потчевали тотемских чад мамки-няньки, проходящие богомолицы да гастролирующие за постой и миску каши баяльницы. И черные когти в тех баснях — рассказываемых, как правило, под ночь, — были. И синие губы, и зеленые волосья. И шерсть на загривке, и противные козлячьи копытца, и хвост, загнутый посвинячьему к гузну. Впрочем, повитуха Матрена стояла на том, что хвост у черта вовсе не закручен хрящем, как у свиньи, а, наоборот, волочится, как у тощего быка, и завершается щетинистой кисточкой, каковой он — черт, и щекочет в межножье иной грешницы. Впрочем, в случае любого хвоста, рожа выходила отвратительная в своей лукавой мерзости. Так вот, отчаянная Феодосья готовилась узреть рыло и рога. Но, когда перестали мельтешить перед глазами алые и желтые круги и стрелы, она увидела в свете огня два круглых широких лица, даже впотьмах, явственно конопатых, с курносыми носами и маленькими зенками, подпертыми пухлыми щеками. Вовсе это были молодые бабы. Правда — Феодосья сие разглядела в тот краткий миг, пока бабы с визгом не кинулись куда-то прочь, — были оне явно не тотемские, другой какой-то наружности, и одеты были не так, и учесаны странно. Но все ж таки это были не черти!
«Возможно, сторожат в адовом предбаннике новопреставившихся другие грешники? — предположила Феодосья. — Возможно, пробыв в подземелье сотню лет, жены так изменяются, что не похожи на тотемских?»
Эта мысль была весьма краткой, поскольку в следующий миг Феодосья вздрогнула от воплей ринувшихся прочь незнакомок.
Оне исчезли в темноте, словно сквозь стену растворились. И звук их крика заглох, будто баб засыпало землей.
Надобно заметить, что Феодосья была уверена (и это было ее собственное открытие), что каждый грешник проваливается в ад под тем местом, где помер, а, праведник, соответственно, оказывается на небесах аккурат сверху над своим местом проживания. Иначе, как бы мог Агеюшка взирать на нее, Феодосью, сверху, коли оказался бы где-нибудь над Африкией? Поэтому, когда бабы скрылись в темноте, Феодосья успела поразмыслить с миг, что за тотьмички пред ней были? Возможно, двести, а то и пятьсот лет назад, все тотемские жены были с широкими и пухлыми рябыми лицами да с узкими очами? Подумав об сем, Феодосья оглядела подземную пещеру. Правду сказать, на подземные чертоги она вовсе не походила. Скорее на ледник или погреб, если б только кому-либо вздумалось развести в леднике очаг с огнем. Низкий земляной потолок, с которого даже свисали корни растений! «Каковы же должны быть длиной корни дерева, чтоб достигать ада?» — подумала Феодосья. От последних событий она забыла, что является юродивой и не должна мыслить об суетных глупостях: — «Али длиннее соляной скважины?» Посмотрев в другую сторону, Феодосья заметила уходящий во мрак проход, вырытый в стене. Озрив вид позади себя, обнаружила всего лишь глиняную лежанку возле земляной стены. И ничего более! Казалось, повесь в угол образа да проруби оконце, и станет это не ад, а вросшая в землю избушка бобыля Паньки, которым пугали тотемских детей, что притулилась на опушке леса, за полями. Феодосью даже охватили сомнения в своей кончине. Внезапно раздался глухой топот, шум, который быстро ворвался в проход, уходящий в земляную стену, и, наконец, вплеснулся в обиталище. В проходе толпились, подталкивая друг друга, человек с пять-шесть мужеского и женского полу и баяли по-чужому. Феодосья, не зная, что предпринять, нашла самое верное решение — принялась осенять группу крестным знаменем и громко, хотя и сдавленным от ужаса голосом, отчитывать молитву. Странный народ замолк и некоторое время в безмолвии взирал на Феодосью. Наконец, когда она в третий раз завопила «Отче наш», от семейства отделился крепкий низкорослый муж, стоявший впереди, подошел на два шага ближе к Феодосии, вгляделся в нее, потом вернулся назад и сказал что-то маленькой бабе. Та взяла с невидимой полки что-то вроде кружки, зачерпнула из котла, который оказался на камне рядом с очагом и, подошедши к Феодосье, подергала ее за рукав, а затем протянула кружку.
«Надобно испить мне горькую чашу до дна», — догадалась Феодосья.
Взяла кружку и решительно отпила горячего пития. К ее удивлению, это оказалась вареная сухая малина. Выхлебав ее в три огромных глотка, Феодосья сжала кружку и крикнула:
— Жгите меня огнем, лейте расплавленным железом, но не отступлюсь от веры в Него! Прочь, дьяволы!
Маленькая баба, что поднесла кружку, вздрогнула и сказала что-то соплеменникам. Из земляного прохода появился старик и, коверкая словеса, сказал:
— Живая. Чудь спасла.
Феодосья сперва, было, решила, что старик имеет в виду «едва спаслась».
Но он продолжил свою корявую речь кратким замечанием:
— Чудь — добрые.
И у Феодосьюшки вдруг подкосились ноги. Это сердце ее вперед разума поняло, что не в ад она низверглася, а в подземную деревню чуди шахтной.
Глава двадцать первая
ПОДЗЕМНАЯ
О чуди шахтной, или чуди подземной, в Тотьме и окрестностях баяли с таким же восторженным ужасом, опаской лишний раз помянуть, нелюбовью и крепкой верой в ее безусловное существование, как и о любой другой — не к ночи будь сказана, лесной, речной али болотной нечисти. Проигнорировать да посмеяться, мол, Матренины басни, существование как леших таежных, так и чуди подземной, было совершенно невозможно, ибо давали оне о себе знать беспрестанно и дела творили лихие. Неоднократные официальные разъяснения книжных особ духовного звания — из Спасо-Суморина монастыря, что чудь шахтная суть не русалки и банники, то есть несуществующие образы суеверия, а остатки воспоминаний о некогда огромнейших племенах, от коих остались даже на Руси такие термины, как Чудское озеро и чудо-юдо-рыба-кит, тотемских граждан совершенно не убеждали. Феодосья, удивленная подобной этимологией словесов, однажды даже вопросила отца Логгина, не от чуди ли шахтной пошли тогда и глаголы «чудить», «чудо» и «чудесный». Отец Логгин принял совершенно несчастный вид и устало разъяснил, что вопрос зело глупый и темный, поскольку каждому ясно, что божественное слово «чудный» никак не могло произродиться от какой-то чуди, ибо оне были идолопоклонниками. И одинаковость звучания — лишь совпадение, коих в языках бывает немало, примером тому коса глупой девки и коса сиречь инструмент для срезания трав.
