Еремеев очнулся от плеска волн. Свет полной луны лился сверху прямо в глаза, а сам атаман почему-то лежал на дне узкой лодки… Даже, скорее, валялся, по рукам и ногам связанный! Голову ломило так, будто по ней колотили палками, приземистые фигуры гребцов раздваивались и словно бы колыхались в прохладном, пронизанном лунным светом воздухе…
Черт!
Стараясь не обращать на себя внимания, Иван пошевелил руками – связали надежно, нечего и говорить, молодцы… знать бы еще: кто вы? Хотя… догадки строить можно. Господи… Настя! Она-то где? Они ж на лугу вдвоем были, лежали в траве, тесно прижавшись друг к другу, нюхали багрово-красные цветы, пахнувшие баней…
Атаман повернул голову и увидел лежавшую позади себя Настю, девушка, похоже, спала, лежала недвижно и тоже – связанная. Вот так дела-а-а!
Пользуясь ярким светом луны, молодой человек присмотрелся к гребцам: длиннорукие сгорбленные фигуры с широченными плечищами и огромными головами, мощные челюсти – такими и сырое мясо – запросто! – маленькие, запрятанные под массивными нависающими бровями глазки.
Людоеды! Менквы! Тут и думать нечего, все очень хорошо видно… Значит, людоеды захватили их в плен, зачем – понятно. Сожрать, зачем еще-то! Для чего-то иного эти мерзкие тупые созданья пленных не брали… ну разве что девушек – позабавиться перед тем, как сожрать! Ах, Настя, Настя…
Надо что-то придумать, придумать что-нибудь… Иван едва сдержал стон: хорошо зная менквов, по поводу своей – и Настиной – дальнейшей судьбы молодой человек никаких иллюзий не строил. Нужно было просто вырваться и бежать, бежать, поначалу – куда глядели б глаза, лишь бы подальше от похитителей-людоедов… О Боже! Менквы, что же, умели долбить лодки? Что-то в их вонючих становищах ни одной лодки атаман лично не видел, да и другие казаки ни о чем таком не докладывали. А это ведь немалое искусство – не так-то просто сладить хорошую однодревку, прочную и вместе с тем легкую, вместительную. Да и управлять ею, особенно ночью, тоже не так-то легко.
Эта вот – довольно большой челнок, вместительный, кроме пленников, еще и двое гребцов менквов слаженно машут веслами… и еще должен быть человек на корме: направлять лодку широким веслом, задавать темп гребле.
Ну, вот он…
Еремеев приподнял голову… и вздрогнул, неожиданно для себя встретившись взглядом с сидевшим на корме неким запредельным существом – явно не менквом… а каким-то выходцем с того света… Ну и ну! Вот так кормщик! Весь какой-то высохший, на груди – ожерелье из змеиных и птичьих голов, а вместо головы – череп! Ослепительно белый, с пугающе пустыми глазницами… впрочем, нет, глаза все-таки имелись – обычные глаза, небольшие, сверкающие в свете луны пристальным вниманием и злобой.
Так это никакой не череп, ага… вернее, череп, но… Маска!
Сидевшее на корме челнока существо, недобро взглянув на пленника, внезапно подняло руку, что-то негромко сказало…
И веки Ивана внезапно налились тяжестью, голова же со стуком упала на днище лодки. Атамана вновь сморил сон, а Настя так и не проснулась.
Мерно гребли менквы, и узкий челнок неслышно скользил по темным водам озера, пока не свернул в узкую, заросшую по берегам непроходимым лесом протоку. Где-то впереди послышался угрожающий рев… Существо в маске-черепе, привстав, что-то гортанно крикнуло. Рев перешел в глухое ворчание, стих…
От этого рева Иван снова проснулся, но теперь уже вел себя похитрее, не дергался, не поднимал голову, просто слушал и – насколько мог – смотрел.
Сверху что-то блеснуло – свет луны отразился в ужасных, налитых кровью, глазах поганого чудища – омерзительного двуногого дракона с огромной, усыпанной зубищами пастью! В драконе этом, впрочем, ничего такого необычного не было, казаки уже повидали подобных немало и немало постреляли. Необычным было другое: широкий блестящий ошейник на толстенной шее зверюги! Ишь, как сверкнул… Господи… он что, золотой, что ли?
Чудовищная тварь явно подчинялась кому-то, кто-то закричал на нее из тьмы, словно погонщик на быка или лошадь… зверюга отошла, зашипела, отвалился, едва не упав в протоку, какой-то большой валун… за валуном протока продолжалась и дальше, только уже под землею, в длинной и узкой пещере, уходящей во тьму и освещенной тусклым пламенем факелов, отражавшихся в темной воде дрожащими оранжевыми звездами.
Сидевший на корме демон в маске из человеческого черепа, видать, снова почувствовал неладное, привстал и опять что-то крикнул… Атаман вновь впал в сон и уже не видел больше ни расширившейся пещеры, ни подземной пристани, ни вырубленных в скале ступеней, ведущих куда-то наверх.
Вырвавшись из лощины, сверкая саблями и наконечниками пик, летел по степи удалой отряд сотника Ивана Еремеева. Летел на врага – латных литовских ратников, с криками «За Русь-матушку!» и развевающейся небесно-голубой хоругвью с вышитым золотом изображением Божьей Матери.
– Постои-и-им за Русь! С нами Господь и Богоматерь!
Литовцы тоже что-то такое кричали, а где-то вдалеке, за кленовой рощицей, запоздало рявкнули шведские пушки. Выстрелы их опоздали, да и далеко они остались – слева, в балке… пущай! Латникам уже ничем уже не могут помочь…
А ведь могли бы! Коли б не хитрость сотника Еремеева – могли б… Впрочем, у Ивана и еще одна хитрость имелась…
Вот слева показался осинник, завалы, кусты…
– Труби! – на скаку обернувшись, яростно крикнул Иван.
Верный оруженосец Яким придержал коня и, выхватив рог, затрубил…
Кусты у бурелома зашевелились, грянул дружный залп, выбив из седел не менее дюжины литовцев! Вылетели из седел, повалились, грохнулись оземь – и латы не помогли. Да и не могли помочь – против мушкетной-то пули!
– С нами Господь!
Взмахнув саблею, молодой атаман повел свою сотню в атаку на поредевших врагов. Две рати сшиблись. Послышались крики ярости, зазвенели сабли… а вот кто-то выстрелил из пистоля…
Бабах!!!
Пуля пробила кирасу одного из литовцев, и буланый конь его, молодой, видать еще не привыкший к грохоту боя, заржав, помчался куда глядели глаза, унося с собой своего застрявшего в стременах всадника.
Вскоре все закончилось, даже быстрее, чем ожидал молодой сотник. Часть литовцев была убита, часть – сдалась в плен, уповая на милость победителей. Один из вражин – хмурый носатый немец-сержант в черненых латах, – отдавая Ивану палаш, спросил на вполне сносном русском:
– Как же так? Ведь у нас были пушки.
– Они-то вас и подвели. Сразу стрелять надо было!
– Я так и думал, герр капитан. Но… пан Владислав меня не послушал. Он ведь всех вас считает за быдло, неспособное к высокому воинскому искусству.
– Просчитался…
– Я вижу, герр капитан. Могу вас просить… э-э… принять меня и моих парней в свое войско? Обузой не будем, клянусь!
Еремеев вскинул глаза:
– Сражаться на нашей стороне? Что ж, буду рад видеть столь умелого воина в наших рядах, господин…
– Штраубе. Ганс фон Штраубе из Мекленбурга. Вы не расскажете о своей хитрости? Хотя… я уже догадался, йа-йа! Этот ваш… пе-ре-беж-чик… так?
– Так… Афоня его зовут, послушник, но тоже вот, как вы, – к нам подался.
Афоня тогда совсем мальчишкою был, никто не принимал за ратника – бродяжка и бродяжка. Оденет на плечо торбочку, ходит, подаяние собирает:
– Пода-айте Христа ради… Благодарствую, добрые люди, спаси вас, Господи.
Вот и к литовцам забрел – исполнял приказ сотника. Пан Владислав, командир вражеский, отрока сразу же допросить велел – человек-то с той стороны пришедший! Мало ли, видал что? Афоня и рад: все рассказывал, много чего видел. И где какие полки стоят, и где пушки… Еще и католические молитвы чел да прикидывался доминиканским монашком – уж такому-то сама Святая Дева Мария верить велела! Поверил и пан Владислав… А вот сержант Ганс Штраубе не поверил, раскусил перебежчика ушлый мекленбургский вояка, да только вот никто немца не слушал – а кто он вообще такой, чтоб пану командиру перечить?
– Пан атаман… эй! Да просыпайся же, господине!
Открыв глаза, Иван поднял голову, с удивлением разглядывая полутемную келью, с маленьким – едва пролезть кошке – оконцем под самым потолком, точнее говоря, сводом. Из оконца струился мягкий дневной свет, в углу же, у темного дверного проема, забранного плетеной циновкою, в высоком поставце, потрескивая, горел масляный светильник… блестящий такой, верно медный…
– Нет, атамане, – золотой!
– Что?
– Да-да! Из чистого золота. И у тебя золото будет… ежели правильно себя станешь вести!
Усаживаясь на узком ложе, Еремеев встретился взглядом с вошедшим в келью мужчиной в рваном, видавшем виды кафтане, босым… но – с висевшим на груди круглым сверкающим зерцалом.
– Тоже золото!
Щелкнув по зерцалу ногтем, мужчина оперся о шершавую, сложенную из обожженных на солнце кирпичей стенку, глядя на пленника со странной смесью пренебрежения, надежды и страха.
